Юрий Сотник - Невиданная птица
Он достал катушку с ниткой, надел ее на палочку, чтобы она свободно вертелась, а конец нитки дал мне:
— Прыгай в воду и стой неподвижно!.. Гаврила Игнатьевич, засеките, пожалуйста, время, когда он прыгнет, и через пятнадцать секунд скажите «стоп»… А вы шестами не толкайтесь! Сейчас мы измерим только скорость течения.
Я бултыхнулся с кормы и стоял по пояс в воде. Нитка начала разматываться с катушки. Когда инженер сказал «стоп», я отпустил ее конец и, бегом догнав плот, взобрался на него. Оська измерил отмотавшуюся часть нитки и после долгих вычислений объявил:
— Скорость течения в этом месте 3781,9 метра в час.
После этого адмирал приказал снова работать шестами. Он стал измерять скорость хода «Варяга» при работе одного мотора (шеста) и при работе двух моторов, и не просто скорость, а скорость среднюю и предельную. Я прыгал, прыгал, весь посинел и наконец влетел в глубокий омут и чуть не утонул, потому что плаваю неважно.
Все, конечно, очень перепугались, увидев, что «лаг» исчез под водой и долго не появляется. Выбравшись из ямы, я увидел, что инженер стоит, широко расставив длинные ноги и подавшись туловищем к корме. Когда я взобрался на плот, он снова сел и спрятал часы.
— Однако, знаете ли, довольно! Тут — гм! — и до несчастья недалеко.
Но мы продолжали измерять скорость, вслух отсчитывая секунды, причем «лагом» теперь служили все по очереди, в том числе и адмирал.
Тимошка на своем «Таране» вел промеры лотом, то-есть измерял шестом глубину реки. Оська время от времени садился на чурбак рядом с инженером и делал записи в путевом журнале.
Сначала все шло хорошо. Даже Гаврила Игнатьевич выглядел уже не таким мрачным. Он, правда, ничего не говорил, но внимательно следил за всем, что мы делали, поворачиваясь всем туловищем то к одному, то к другому из нас, и пристально разглядывал каждого сквозь овальные очки. Иногда он хмыкал и потирал ладонями колени.
Однако наше плавание оказалось далеко не таким счастливым, как можно было предполагать. Вот записки из путевого журнала нашего начальника экспедиции. Написанные огрызком карандаша в тетрадке, пропитанной соленой морской[1] водой, они представляют для историков очень ценный документ.
Путевой журнал
29 мая 1943 года. 12 часов пополудни. Курс прямо на зюйд. Скорость течения 3518 метров в час. Скорость хода 5202 метра в час. Глубина фарватера от 50 до 120 сантиметров.
Берега лесистые. Настроение команды и пассажира бодрое.
13 часов. Курс норд-вест. По моим подсчетам, пройдено уже около двенадцати километров, но пока не замечено признаков близости города. Места незнакомые.
13 час. 35 мин. Курс прямо на ост. Лесистая местность кончилась. Плывем среди полей. Никаких признаков жилья, за исключением нескольких деревень на горизонте.
Испытываем жажду, но не рискуем пить сырую воду из-за борта. Ширина реки увеличилась втрое. Промеры лотом показали, что глубина не выше колена, а во многих местах — по щиколотку.
14 час. 15 мин. Курс норд-норд-ост. Произошло знаменательное событие. С борта «Тарана» раздался крик: «Человек!» На невысоком холме левого берега все увидели одинокую человеческую фигуру. Человек сначала стоял не шевелясь, наблюдая наши суда в бинокль, потом, с криками и размахивая руками, побежал к воде. Он оказался участником экспедиции Александром Ивушкиным. Идя по плану, нарисованному вчера капитаном Садиковым, он сбился с пути, всю ночь проблуждал в лесах и с рассветом достиг реки. Несмотря на голод и усталость, он решил выполнить свой долг до конца и итти по берегу к городу, чтобы предупредить родных и близких о задержке экспедиции. Это доказывает твердость его характера, но нам от этого не легче. Настроение команды упало. Все боятся, что задержка экспедиции вызовет в городе панику.
Ивушкина приняли на борт «Тарана». Он очень отощал и испытывает муки голода. Увы! У нас нет больше ни крошки продовольствия.
15 час. 5 мин. Курс зюйд-зюйд-вест. Пришлось пожертвовать ниткой для лага и сделать из нее лески для удочек. Крючками служат булавки, насадкой — мухи.
Время неизвестно. Курс норд. Не решаюсь спрашивать пассажира Ковчегова, который час, так как у него сильно испортилось настроение. Пассажир Ковчегов утверждает, что мы его завезем «чорт знает куда», потому что река очень извилистая.
Вся команда находится в тревоге. Курс беспрестанно меняется. Пройдено уже километров двадцать пять, но признаков города не видно и места попрежнему незнакомые.
Время неизвестно. Курс зюйд-зюйд-вест. Поймали одного пескаря. Изжарить его не на чем, разводить костер на берегу не имеет смысла. Капитан Садиков перебежал по реке на флагман, разделил пескаря на десять частей и предложил каждому съесть его сырым, утверждая, что всем путешественникам приходится питаться сырым мясом. Он предложил пассажиру Ковчегову самый большой кусок, но тот попросил оставить его в покое.
Другие члены команды тоже отказались от пищи. Капитан Садиков съел все сам.
Приблизительно через пять минут. Курс норд-вест. Вяжу на берегу деревню, сожженную фашистами. Одни только печные трубы да возле них — землянки. Но кое-где уже строят дома.
Отдал распоряжение причалить.
Приблизительно через полчаса. Курс опять зюйд. Продолжаем путь. Положение угрожающее. Деревня называется Ивановкой. Жители ее сообщили нам, что отсюда до города сушей двадцать семь километров, а сколько водным путем — неизвестно. Пассажир Ковчегов решил было итти на железнодорожную станцию, но оказалось, что до нее отсюда тридцать один километр. Произошел очень неприятный разговор с пассажиром Ковчеговым. Он сказал, что его теперь привлекут к ответственности за прогул и что нужно выжить из ума, чтобы на старости лет связаться с такими людьми, как мы. Он решил итти пешком в город. Капитан Садиков сказал пассажиру Ковчегову, что он не дойдет голодный и что пусть он лучше останется на плоту, так как плоты будут плыть всю ночь и к утру все-таки должны прибыть в город. Пассажир Ковчегов ничего не ответил, но на плоту остался.
Наблюдаю заход солнца. Снова плывем в лесистой местности. Ширина реки шесть-семь метров. Небо заволакивается тучами. Положение отчаянное. Большинство членов команды, измученные бессонной ночью и голодом, спят. Капитана Садикова сразило желудочное заболевание. Он командует «Тараном», лежа на спине и поджав к животу колени.
Солнце зашло. Пишу в сумерках. Все небо в тучах. Все спят, кроме капитанов, пассажира и меня. «Таран» плывет впереди, никем не управляемый. Капитан Садиков временами издает стоны, но не теряет бодрости духа. Он утверждает, что все болезни пройдут, как только переварится пескарь.
Пассажир Ковчегов оглашает воздух жалобами. Он говорит, что если бы он смог добиться в Пичужках транспорта для досок, то его опоздание на сутки можно было бы оправдать, но сейчас он возвращается ни с чем.
…Только что посоветовал ему доставить доски водным путем. Он как-то странно посмотрел на меня, ничего не ответил и впал в глубокую задумчивость.
Явно приближается шторм. Почти ничего не видно. Необходимо разбудить команду.
Совсем темно. Шторм вот-вот разразится. Слышу могучие раскаты грома. Вся команда работает. Флагман несется по очень узкому фарватеру со скоростью четырех-пяти узлов.
Капитан Садиков, превозмогая страдание, тоже принял меры: «Таран» ушел далеко вперед и скрылся во мраке. Пишу, стоя рядом с капитаном Кривохижа, на самом носу корабля, при свете прожектора, который хоть и очень слабо, но освещает нам путь. Фарватер узкий и опасный. Много подводных рифов (коряг). На «Таране» нет прожектора. Боюсь, что с ним произойдет ава…
Глава XI. Водный путь из Пичужек в Энск
На этом путевой журнал начальника экспедиции обрывается. Флагман налетел на что-то и резко остановился. Оська со своим дневником и Яшка с прожектором очутились в воде.
Ни фонаря, ни тетради они не потеряли. Но у динамки намокла обмотка, и она вышла из строя.
— Ничего! — бодро сказал адмирал, влезая на плот. — Пойдем в темноте. Слышите, как громыхает?.. Полный вперед!
Он сунул раскисший дневник в полевую сумку. Мы налегли на шесты, но плот не двинулся с места, а только повернулся.
— Крепко засел! — проворчал Яша. — Раздевайтесь!
Вся команда разделась и спрыгнула в темную воду.
Мы забыли про голод, про усталость — такая была кругом грозная и мрачная обстановка. Стоял кромешный мрак. Лишь когда сверкала молния, мы видели узкую полоску неба в низких тучах, ветки огромных ветел, висящие над головами, да темные заросли на берегу. Место было довольно глубокое — мне по грудь, и казалось непонятным, что задерживает «Варяга».
