Анатолий Мошковский - Взрыв у моря
— Блудного сына конвоируешь? — Он сверкнул нержавеющей сталью зубов. — Ну-ну. Поздравляю… Говорил же тебе… Давно плачет его зад по отцовскому ремню.
— Ваше ли это дело, Семен Викентьевич?
— Не мое, не мое… — растерялся от такого ответа пенсионер и поэтому согласился с отцом, однако голос у него был сухой, уязвленный. И тут же он взял себя в руки: — Оно не меня, не одного меня, оно всех нас касается…
— Вас — меньше всего.
— Я привык, чтоб меня уважали! — Семен Викентьевич выпрямился, и отец замедлил шаг. — Почему это — меньше? Что ты хочешь этим сказать?
— То, что сказал.
Костя задержал дыхание в ожидании чего-то неизбежного, неприятного, что вот-вот обрушится на них. Давно ли он обижался на отца, возмущался тем, что тот водится с пенсионером? Сейчас же отец держался с Семеном Викентьевичем слишком вызывающе.
— А я ведь кое-что знаю про тебя, — произнес пенсионер, — даже больше, чем ты думаешь, я выведу тебя на чистую воду и напишу куда следует.
— На здоровье! — отрубил отец. Он подтолкнул застывшего было на месте Костю к подъезду, и сам пошел за ним. И распахнул перед сыном дверь в квартиру.
— Будешь сегодня ночевать дома или улизнешь? — спросил он у Кости, просто и буднично спросил, словно разрешал ему ответить честно, так, как он думает, а не так, как хочется ему, отцу, или маме.
— Это не от меня зависит, — ответил Костя, кусая верхнюю губу.
— Вот как? — Отцовское лицо было такое, будто он догадывался, о чем все время напряженно думал Костя, — пристально тихое, покаянно грустное и усталое. Была в этом лице не только грусть и усталость, но и решимость что-то передумать, переиначить в своей жизни, в своей и, значит, в его, Костиной, и в жизни мамы и Лени… — Точно? — прищурил свои зоркие глаза отец, и Костя кивнул ему. — Ну, тогда все в норме.
И как Костя ни хотел, как ни противился, как ни призывал на помощь силу воли, губы его совершенно беспомощно, позорно и радостно разъехались в стороны.
