Полиен Яковлев - Первый ученик
Другие рабочие тоже кивнули Долгополову.
— С Первым маем! — посмелев, сказал Лебедев.
— С Первым маем! — дружно ответили ему. А рабочий в сатиновой косоворотке сказал:
— А вы что же не в гимназии нынче?
— А вы что же не на работе нынче? — лукаво спросил Долгополов.
Все засмеялись.
— Садитесь, — предложил один из рабочих, и Лебедев с Долгополовым присели к ним.
Тем временем роща стала понемногу наполняться людьми. По двое, по трое со всех сторон сходились рабочие. Были здесь и молодые, и пожилые.
Вдруг Лебедев вскочил на ноги. Он увидел несколько гимназисток и среди них Аню.
— Сядь, — улыбаясь, дернул его за брюки Долгополов.
Лебедев посмотрел на него и, вдруг покраснев, снова опустился на траву.
— Эх ты, Петя, Петя, — тихо и добродушно засмеялся Долгополов и, похлопав приятеля по плечу, крикнул весело гимназисткам:
— Товарищи, идите к нам!
Когда гимназистки подошли близко, он посмотрел на них и деланно строго сказал:
— Вы что же это? Ась?
Те в недоумении посмотрели на него.
— Вы что же это, — повторил Долгополов, — не поздравляете нас с Первым маем? Ась?
Тут все сразу заговорили, зашумели, засмеялись.
— Ох, — покачал головой рабочий в косоворотке, — молодые же вы, зеленые…
Но он произнес это не зло, а как-то тепло, по-отечески.
— А Паша Минаев не пришел еще? — спросила Аня у Лебедева, но спросила она это больше для того, чтобы скрыть свое смущение. Среди рабочих она и ее подруги были впервые. Какое-то чувство робости и неловкости сковывало их. Но вскоре это чувство прошло, так как рабочие заговорили с ними просто, искренне, по-товарищески.
У Ани раскраснелись щеки, она то и дело посматривала по сторонам, и ее мучило нетерпение, хотелось скорее дождаться того главного, ради чего пришла она сюда сама и привела подруг.
— Ох, будет вам от вашего начальства! — сказал рабочий в косоворотке и засмеялся.
— Пусть. Не так страшно, — расхрабрились гимназистки.
— Анна Шурупова, пожалуйте к доске-с? Вы почему это не явились Первого мая-е на урок-с, — подражая Швабре, крикнул Долгополов.
А роща все наполнялась и наполнялась людьми.
— А вы чего здесь? — вдруг искренне удивился Лебедев, увидя Медведева и Корягина.
— Так… — ответил Корягин. — Мы тоже…
— Чего — тоже?
Корягин с Медведевым переглянулись.
— Вот, — сказал, наконец, Медведев и вытащил из кармана полуфунтовую гирьку. — Вот. Мы тоже.
— О-го-го! Вот это так да! — засмеялся сидевший поблизости рабочий. — Только вы, гимназистики, все-таки того… С гирькой-то не спешите. Тут на драку нас и без вас постараются натравить. Спрячь-ка гирьку, а лучше дай-ка ее сюда. Уж если придется пустить ее в дело, так я лучше тебя пущу.
— Пожалуйста, — любезно сказал Медведев и отдал гирьку. — Если бы я знал, я бы еще и фунтовую принес.
Прибежал и Минаев и еще несколько гимназистов. Но вдруг все увидели Лихова.
— Лихов! Вася! — бросились к нему бывшие его одноклассники. Лихов улыбался, жал друзьям руки, но тут внимание всех отвлек чей-то голос. Все повернули головы и увидели высокого стройного рабочего, взобравшегося на большой пенек и говорившего оттуда.
— Товарищи! — кричал он громко. — Сегодня, в Международный день Первого мая…
Все, кто был в роще, быстро окружили оратора.
Это был Алферов. Его, после истории с мастером, продержали несколько дней в полиции, а из литейных мастерских совсем уволили.
— Товарищи! — громко и четко говорил Алферов, и все его напряженно слушали. Он говорил о революционном значении дня Первого мая, о международной рабочей солидарности, о приближающихся революционных боях с царским правительством, о партии, которая руководит рабочими, и о их ближайших революционных задачах и закончил свою речь возгласом: «Да здравствует Первое мая! Да здравствует революция! Долой самодержавие!»
— Долой самодержавие! — подхватили со всех сторон.
— Долой царя! — звонко выделился голос Ани.
Вслед за Алферовым стали выступать и другие ораторы. Тут же около пня, служившего трибуной, стоял и рабочий Люба.
Вдруг к нему подбежал взволнованный Володька Токарев и что-то шепнул на ухо. Люба нахмурился и передал услышанное Алферову. Алферов сейчас же поднялся на пень и крикнул собравшимся:
— Товарищи! Полиция пронюхала место нашего собрания. Будьте спокойны. Сейчас же расставим посты. При первом сигнале расходитесь небольшими группами и усаживайтесь тут же на лужайках. Делайте вид, что вы собрались на пикник. У кого есть что закусить, раскладывайте еду на газетах, на платках. Понятно? Главное же, товарищи, спокойствие! Не поддавайтесь на провокации.
Спрыгнув с пня, Алферов с помощью Любы выслал разведчиков, которые разбрелись по окраинам рощи и стали следить — не покажется ли где полицейский наряд.
В качестве разведчиков Володька захватил с собой Корягина и Медведева.
Они оба поглядывали на бывшего своего одноклассника с чувством какого-то почтения и восторга и не знали, как теперь с ним разговаривать: так ли, как разговаривали когда-то в классе, или по-иному. Ведь они понимали, что Токарев уже оторвался от гимназии, что он живет какими-то другими, новыми интересами, им мало знакомыми и не всегда понятными, что оборвалась какая-то нить, которая еще не так давно крепко связывала их с любимым рыженьким Мухомором.
— Ну как, Володька? — осторожно спросил Корягин.
Он сам не знал, о чем хочет спросить приятеля, и поэтому, задав вопрос, смутился и потупился.
— Ничего, — так же неопределенно ответил Мухомор. — А вы?
— Мы тоже ничего, — сказал Медведев, и они умолкли, не зная, о чем еще говорить. И только тогда, когда выбрали место для наблюдения за полицией, когда уселись за деревом и стали следить, только тогда они вновь почувствовали прежнюю свою дружбу и сразу нашли общий язык.
Коряга даже вздохнул от удовольствия.
— Ох, Володька, — сказал он, — у нас в гимназии Швабра по-прежнему, как дракон.
— У нас в мастерских, где я работал, тоже драконы вроде Швабры. Вот, например; один мастер…
Он не договорил. На дороге показались полицейские. Они шли прямо к роще.
— Бежим! — шепнул он Корягину и Медведеву.
И, прячась по кустам, они бросились в рощу, чтобы предупредить Алферова. Но рабочие уже знали о приближении полиции и сидели, разбившись на маленькие группы. У кого на обрывке газеты лежал хлеб и кусочки тарани, у кого твердые, как камень, пряники. У некоторых были бутылки с фруктовой водой или квасом. Все вполголоса переговаривались между собой, стараясь изобразить на лицах полное равнодушие, но за этим равнодушием скрывались озлобление и напряженность.
Когда наконец в роще показались полицейские, кто-то из рабочих запел:
Ах вы, сени, мои сени,
Сени новые мои…
— Это что же? — спросил старший городовой. — Что это за поминки? Тут не кладбище!
Никто ничего не ответил, все сделали вид, что даже не замечают полицейских.
Старшего полицейского это покоробило. Он уставился глазами на Любу и крикнул:
— Ты кто такой?
— Я? — спросил Люба. — Человек. А ты?
Кто- то из рабочих не выдержал, засмеялся.
— Сборище? — надулся полицейский. — А на работу почему не выходите?
— А ты что? Хозяин, что ли? — спросили его.
— Не ваше дело, — ответил полицейский и, прикинув глазом силу своих приближенных, которые, только и ждали приказа, крикнул грубо: — А ну! Марш все отсюда! Не знаете, что скопляться нельзя?
Не брани меня, родная,
Что я так тебя люблю, —
вдруг снова запел какой-то парень, и снова среди рабочих раздался хохот. Полицейский рассвирепел и, сунув в рот свисток, огласил всю рощу звонкой трелью. С окраин рощи ему сейчас же ответили переливчатыми свистками, и тогда рабочие, поняв, что они окружены, один за другим поднялись на ноги.
— Расходись! — снова приказал полицейский, но никто не двинулся с места.
Две враждебные силы с ненавистью смотрели друг на друга. Тогда на пенек поднялся Алферов и крикнул:
— Товарищи! Вы видите, что у нас в России рабочему даже нельзя мирно провести свой праздник.
— Какой там праздник? — заорал полицейский. — Никакого нет праздника.
Алферов, не обращая на него внимания, продолжал:
— В наш лучший рабочий праздник — Первое мая — являются сюда царские лакеи…
— Псы, — поправил кто-то Алферова, и тогда, по короткому знаку своего начальника, все полицейские, выхватив шашки, стали теснить народ, требуя очистить рощу.
— Ну! — подбежал один из полицейских к пожилому рабочему и с силой толкнул его в грудь, но в ту же минуту между ним и рабочим выросла фигура Ани. У нее гневно сверкнули глаза и щеки покрылись румянцем.
