В. Львович - Когда бессильны пушки
Вот и все, товарищи! До свидания! Мы на время выключим ток…
Французские войска в Рурской области.
* * *
Явившись вскоре в сопровождении полиции, начальство во главе с самим командиром корпуса генералом Дегутом ругалось:
— Что за дьявол? Почему такая темь? Зажгите свет.
— Невозможно, провода перерезаны!
— Арестовать всех присутствующих здесь немцев.
Привели перепуганную насмерть старушку-сторожиху.
— Ты кто?
— Сторожиха.
— Кто тебе позволил пустить сюда посторонних? Где киномеханик!
— Я здесь.
— На каком основании вы демонстрировали запрещенную фильму?
— Как запрещенную фильму?! У меня ваш личный приказ,— заявил механик, вытаскивая бумажку. Механик был спокоен и почтителен, и только очень наблюдательный человек мог бы подметить на этом спокойном лице чуть заметную ироническую улыбку.
Бумажка, конечно, оказалась фальшивой.
Это очень расстроило начальство. Механик тоже огорчался, но только до момента ухода из кино. Дома он с аппетитом поужинал и был очень весел.
Обыск в кино не дал никаких результатов. В зале были обнаружены только солдаты оккупационной армии и ни одного немца.
* * *В тот вечер солдаты в казарме, несмотря на ночное время и строгий приказ, еще долго собирались небольшими группами. Они обсуждали события дня. А когда дежурный офицер подозрительно часто начинал прохаживаться по казарме, солдаты перебирались в исконный солдатский клуб — уборную, где стоял дым столбом от дешевых солдатских сигарет и где горячие споры продолжались до утренней зари.
Два письма генералу Дегуту
У генерала Дегута обширная переписка. Два раза в день в корпусную канцелярию поступает груда корреспонденции. Из Парижа — циркуляры и директивные письма генерального штаба и военного министерства. Из различных городов Рурской области — бесчисленные доклады местных начальников гарнизонов оккупационной армии.
Сегодня генерал Дегут, как и всегда, получил большую почту, из которой два письма порядком испортили ему настроение.
Первое из них было полуофициальное письмо начальника генерального штаба.
«Дорогой генерал! Доходящие до генерального штаба сведения заставляют опасаться за моральное состояние вверенного вам корпуса. Во время многочисленных забастовок, в сентябре и октябре, в целом ряде городов — в Дюссельдорфе, Бохуме, Дортмунде, Эссене и других, солдаты оккупационной армии отказались усмирять бастовавших рабочих, хотя эти забастовки, как должно быть понятно всякому любящему свою родину французу, в большой степени сводили на-нет эффект дорого стоящей нашей республике оккупации Рурской области. Необходимо принять решительные меры к охранению армии от агитации как немецких коммунистов и комсомольцев, так и от их французских собратьев.
Необходимо отметить, что из числа мер по оздоровлению морального состояния войск придется исключить метод обновления наличного состава корпуса по следующим двум основным причинам:
а) обновление в четвертый раз наличного состава корпуса не сможет не отразиться на общественном мнении нашей страны и, без сомнения, будет использовано оппозиционными правительству партиями, не говоря уже о коммунистах, в своих целях как в печати, так и на ближайшей сессии парламента;
б) переброска такой огромной массы людей на родину и замена их другими будет стоить огромных денег, причем, между нами говоря, в случае непринятия вами строгих мер, нет оснований предполагать, что через некоторый промежуток времени не потребуется проделать эту сложнейшую операцию в пятый раз.
Возможно, что в ближайшее время к вам прибудет для обследования морального состояния корпуса сам военный министр, господин Мажино{3}.
Итак, дорогой генерал, необходимы строжайшие меры.
Искренне ценящий и уважающий вас (следовала подпись).
P. S. Вам, без сомнения, будут понятны причины, побудившие меня послать вам это письмо в частном порядке и написанным от руки».
Второе письмо было совершенно официальным и исходило от начальника гарнизона одного из крупнейших рурских городов. Этот гарнизон состоял в большинстве из негров, недавно только покинувших Африку и плохо понимавших даже французский язык. И вот это «черное пушечное мясо», до сих пор беспрекословно подчинявшееся своим офицерам, начало волноваться и поддаваться «злонамеренной агитации коммунистов», которые вели свою разрушительную работу через распропагандированных лиц младшего командного состава.
Начальник гарнизона «имеет честь, докладывая об изложенных фактах, сообщить, что им произведены соответствующие аресты как среди солдат вверенного ему гарнизона, так и лиц из гражданского населения и почтительнейше просить от вашего превосходительства дополнительных указаний».
О денщике лейтенанта Капо
В кусты шлепнулся какой-то сверток…
По ту сторону высокого забора, ограждавшего казармы от внешнего мира, еще с минуту постоял коренастый паренек. Он оглянулся по сторонам — не заметил ли кто-нибудь, как он перебросил сверток через забор. Кругом никого не было. И только вдали слышны были шаги французского патруля.
Паренек удовлетворенно улыбнулся и, зябко поеживаясь от ночного холода, быстро зашагал по направлению к городу.
За сверток он был спокоен.
* * *Эль Керим — араб, крестьянин. В последний раз он пахал два года тому назад. После того как Марокко поразил недород, семья Эль Керима с плачем и причитаниями проводила его до околицы. Он пошел в ближайший портовый город на заработки. Здесь он впервые увидел чужих людей, одевавшихся не так, как в их деревне, и разговаривавших на чужом языке.
Керим оказался способным парнем, и год работы грузчиком в порту научил его кое-чему, помимо французского языка, языка гяуров[2], покоривших его страну. Глядя на большие пароходы, уходящие из порта в далекие страны, он частенько подумывал, что не дурно было бы как-нибудь забраться тайком на один из этих пароходов, посмотреть на чужие, незнакомые края и заработать малость деньжат.
Осенью Эль Керим, без всяких затрат и ни от кого не скрываясь, получил возможность посетить Францию. Правда, ни о каких заработках не могло быть и речи, так как он являлся солдатом французской армии и целыми днями был занят подготовкой к нехитрой профессии организованного убийства тех, кого прикажет убить его начальник.
Когда он и его сородичи были признаны достаточно обученными, их отправили в Рурскую область в составе оккупационной армии, и вот сегодня мы видим Керима в роли денщика лейтенанта Кано.
Лейтенант Кано только что вернулся с пирушки и денщик с трудом раздевает своего пьяного и беспокойного хозяина. Лейтенант в пьяном виде всегда страшно болтлив и, так как других собеседников налицо не имеется, он собирается поговорить со своим денщиком. Но тот под каким-то предлогом уклоняется от этой «высокой чести» и, небрежно насвистывая, вразвальцу идет через большой казарменный двор к высокому забору. Темно. Кроме часового у ворот и патрулей по ту сторону забора никого из солдат в этот поздний час вне казармы не должно быть.
Эль Керим подходит к кустам, подбирает сверток и прячет его под накинутую на плечи шинель.
Через пять минут прокламации спрятаны до завтра в надежнейшем месте.
Кто догадается искать их в квартире заядлого монархиста — лейтенанта Кано?
* * *На другой день многие солдаты снова нашли у себя под тюфяками, под подушками и в уборной воззвания, призывавшие солдат брататься с немецкими рабочими и требовать от своего начальства возвращения на родину и отказа от оккупации Рура.
Только один из всех, получивших этим неожиданным и необычным путем прокламацию, не прочел ее. Это был солдат, мечтавший о чине капрала не меньше, чем об отпуске на месяц. Все эти блага были обещаны тому, кто представит начальству сведения о коммунистической агитации в полку.
Предатель сообщил о своей находке ад'ютанту полка, и через несколько дней тщательно подготовленная ад'ютантом засада передала в руки командования полка трех французских солдат, арестованных в тот момент, когда они в опустевшей на время обеда казарме рассовывали по постелям солдат комсомольские прокламации.
Ад'ютант в награду за усердие был представлен к производству в следующий чин. Предатель, получивший обещанный отпуск, за день до отъезда был избит до полусмерти в темном коридоре. Арестованные комсомольцы сели за решотку{4}.
Через неделю в полку снова появились прокламации за общими подписями коммунистических союзов молодежи Франции и Германии.
