Сергей Григорьев - Сигналы великанов (сборник)
— Да, да, я понимаю вас, — сказал профессор Кро, вздыхая. — Знаете что, поедемте сейчас ко мне в лабораторию, и я кое-что вам из хлама дам: вашу установку надо непременно улучшить. Не теряйте мужества. QRO! Мы все это сейчас заберем и поедем ко мне.
Угрозыск удивленно поднял брови.
— Товарищ, это все вещественные доказательства. Я все запечатаю и приобщу к делу.
— Ах, да? Виноват, да, да! Делайте свое дело, а я потом… Да, да!
Угрозыск обмокнул перо в чернила. Профессор Кро тихонько шепчет командиру Энской военной:
— Иван Петрович! Надо вытащить мальчишек. Похлопочем? Молодцы ведь.
— Есть. Похлопочем!
IX. Оного
Ночь. Осень. В оконце чердака сквозь оголенные вершины тополей сияет ковш Большой Медведицы и наверху полярная звезда. Максвелл, Арко, Марсиана, Поульсен забились в уголок на чердаке под сень своей антенны.
— Холодно, — пищит Марсиана, — я к баушке хочу…
— Постой маленько. Полночи уж прошло. Собака загрызет на улице. Разь ты не хочешь послушать Оного?
— Да я хочу, только ноги озябли. Я не Оного хочу, а чтобы с Марса.
— С Марса это потом: твои родные будут говорить, а нынче в первый раз сигнал германского великана.
— Он большой? Володька, помнишь, он такой, как тот высокий в голубых чулках? «Хам»! — половину плитки, «хам» другую. Такой? — лепечет Марсиана.
— Нет, он совсем другой: все мачты, мачты, проволока, мачты!
— Ну, я посплю, Володенька! А ты меня разбудишь, когда он говорить начнет?
— Ладно. Дай я тебе ножки заверну в рогожку. Половичком прикройся, да и спи.
Марсиана прикурнула и затихла.
Где-то на колокольне бьют часы. Раздельно, медленно, тоскливо: раз, два, три!
— Теперь скоро, братишки, — говорит Максвелл, — по средне-европейскому времени — первый час. Будем слушать по очереди. Володька, выбей нос, чего сопишь.
Максвелл приложил к уху телефон, другое зажал ладонью,
* * *Дежурный инженер Науэнского радиоузла взглянул на стенные часы в своем кабинете. Часы показывают мировое время. Матовый диск часов светился. На нем изображен весь земной шар с его морями, океанами, материками и землями. От станций великанов на этой карте тянутся стрелки к цифрам на обводе диска, в центре круга — Северный полюс. Часы по кругу идут в порядке обратном, чем в часах обычных, и так же движутся и стрелки вместе с диском, точно подражая суточному вращению земли.
Стрелка Науэна на «трансрадио» часах показывает близко к часу после полночи. А стрелка великана Гонолулу — половину второго после полудня. В Роки-Пойнт заходит солнце. На Яве — солнечный восход.
Дежурный инженер выходит в машинный зал к высокому столбу, опутанному проводами, вращает колесо, включая генератор высокой частоты и автомат-часы на отправление сигнала времени.
В Гонолулу, Сан-Франциско, Токио, Москве, Сиднее, Роке-Пойнте, Нижнем слушают черты и точки; каждые десять секунд — буква.
— О — один раз, N — пять раз, О — один раз, S — пять раз, О — один раз.
Последняя черта: в Европе ровно час после полночи. Города стихают. Европа замирает. Пробуждается Восток.
Тонькин танк
I. Лбом в упор
Тонька озорник. И вот теперь-то его озорству и настала пора. От Караванной через Юзово начал наступление Врангель. Мальчишкам дали волю: все на заводе готовились к отпору. Завод еще работает. Дымит труба электрического цеха. Ревет воздуходувка, струй из своего раструба в небо столб пыли. В обед на дворе собрался митинг. Большинство — отпор до последнего. Меньшинство: лучше отойти, чтобы сохранить силы и, влившись в армию, потом ударить. Паровозный машинист Спирин, как всегда, особняком:
— Как ни кинь, выходит клин. Останемся — перебьют. Уходить — догонят. У него и броневики, и танки, и самолеты.
— Что же делать по-твоему?
— Работать. Наше дело сторона.
Свист и крики «долой» со всех сторон. Решили не снимать с завода красного флага и принять бой, если Врангель ударит на завод. А может быть, минуя завод, он пойдет на Лозовую. «Едва ль», — покрутил головою Спирин…
— Ты только того и ждешь, — говорил ему после митинга Дудкин, Тонькин отец, — к нему перекинешься, контра густая. Пришить тебя в светлую! И конец.
Спирина пришить нельзя, он знает это и смеется из-под пегой бороды. На заводе остался всего один паровоз — и всю ночь и утро Спирин делал маневры, составляя маршрут, собирая вагоны со всех заводских тупиков: порожняку собралось сто сорок семь вагонов. Его непременно надо вывезти на север, чтобы не достался белым. Спирин один за машиниста. И всем известно, что он охотно бы остался со своим паровозом — в подарок генералу. Поэтому и гонят Спирина с порожняком подальше от греха.
Кончив маневры, Спирин поставил паровоз свой в свободный тупичок, почти у самого упора, чтобы быть в любой момент готовым. Кочегар и помощник пошли домой собраться в поезд. А Спирин (он одинокий, — ему прощаться не с кем) слез с паровоза и лег на старых шпалах, сложенных у путей, — на солнце отдохнуть.
Тонька слышал, что сказал отец Спирину:
— Пришить бы тебя в светлую, контра густая…
— Вот и пришьем! — говорит Тонька, высматривая из-за щитов, как Спирин укладывается на шпалах лицом вверх, раскинув руки, закрыл глаза, засвистал носом, захрапел: спит, умаялся: с паровоза не слезал семнадцать часов…
Тонька крадется с оглядкой к паровозу— никого кругом. Забрался на тендер, открыл инструментальный ящик, набрал гвоздей и, захватив ручник, вернулся к шпалам.
— Эй, дядя Спирин! Вставай, — закричат над машинистом Тонька.
Спирин не шевельнулся. Закинув голову, раскинув руки и ноги, он спал крепко: пушкой не разбудишь. Тонька влез на шпалы и в нескольких местах приколотил рукава, штаны и полы спиринского пиджака к шпалам. Тонька ловко загонял гвоздь одним ударом. Спирин легонько ворошится во сне, бормочет, но не проснулся, захрапел снова мерно, с присвистом. И ветер развевает его бороду, как лохматый куст лебеды.
Тонька — бегом к паровозу. Поставил реверс на передний ход и чуть приоткрыл регулятор. Паровоз тихо сапнул, дунул из кранов, двинулся к упору тупика и тихо стукнул буферами в упорный брус. Тонька поставил вестингауз на первый зубец, открыл регулятор почти на половину пара, а сам скорей шмыгнул с локомотива и ползком кюветом в бурьян за груду шлака. Выглядывает, — видно и Спирина на шпалах и паровоз.
Спирин спит. А паровоз, упершись, как козел рогами, в брус упора, бешено буксует — колеса вертятся, искры сыплются дождем из-под колес, из трубы клубы пара… Упор дрожит. Из цеха кто-то увидал: бежит народ… Кричат: «Спирин, старый чорт!»
Спирин приподнял голову, хотел привстать — не может, мотнулась борода, рванулся и кричит:
— Караул, братцы! Беда!
Дудкин вскочил на паровоз, запер пар и открыл сифон, чтобы усилить тягу: манометр падает…
Около Спирина ребята столпились — хохот…
— Вставай что ль, дядя Спирин, генерала-то проспал…
Спирин лежит с закрытыми глазами, губы стиснул. Процедил сквозь зубы:
— Ладно озоровать вам. Дудкин, возьми клещи на машине в малом ящике.
— Чего сердитуешь. Сам виноват, машину кинул без призору, — утешает Спирина Дудкин, выдергивая из шпал гвозди…
— Тонькины штуки! Хулигана растишь!
— Так я ль его не учу? Приди он, вражий сын, теперь домой — башку сорву…
Услышав это обещание, Тонька сполз с кучи шлака и кустами таволги и чернобылья прокрался к поросшему кугой и камышом ставку в степь за заводом.
II. Гусь голанский
Тонька выбрал средь бурьяна бугорок с травой — лег на спину и слушает: не будет ли за ним погони. Нет. Слышно: ревет воздуходувка, погукивает паровоз, стучат и звенят буферами вагоны, — Спирин принялся за работу — маршрут выводит на прямую.
Тонька вздыхает — и со вздохом чует запах тины и осенней травы. Бурьян шурши печально. В небе глаголем летит гусиный караван. Гуси тянут к морю на закат. А может быть они летят за море?
«Хорошо бы вот так — как гуси сейчас, — думает Тонька, — ударить оземь каблуками, хлоп крыльями и улететь»…
Тонька прислушивается — и слышит с высоты гусиный окрик.
На призыв с неба всполошилась водяная птица на ставке. Загоготали гуси. Крякают утки. Тонька раздвинул бурьян и видит. На берегу заросшего кугой ставка собрались стаей заводские гуси: белые — голанские, серые с гребнем и кадыком — тулузские, серо-белые русские; гуси гогочут, шеи вытягивают над травой, шипят, хотя врагов не видно. Потом все всполошились, побежали, расправив крылья в ту сторону, куда летит гусиный караван, захлопали крылами, взлетели с гоготом чуть-чуть над серою землей и обессилев тотчас пали, примиренно гогоча.
