Дойвбер Левин - Улица Сапожников
Тут кто-то в заднем ряду напряг горло и крикнул:
— Боруха надо.
— Борух! — закричали ближние.
— Борух! — подхватили дальние.
— Борух! — покатилось по реке. — Борух!
Борух явился. По вздутым мускулам и по тупому лицу было ясно: здоров, а глуп. Дурак.
— Об чем гвалд? — проговорил он неожиданно тонким голосом.
— Соскользнуло, понимаете ль, а я, понимаете ль… — начал Шолом.
— Да что там «понимаете ль»? — грубо прервал его скорняк Гесел. — Кольцо он потерял, ну!
— Где?
— Тут.
— Ну-к, плотва, расступись! — крякнул Борух пловцам, разбежался и — бух головой в воду.
Все притихли. Там, где Борух нырнул, вода бурлила и пенилась. Борух, видимо, работал что силы. Потом круги на воде стали шириться, таять, — Борух, значит, ушел на большую глубину. Прошла минута. Две минуты. Все ждали.
Наконец из воды показался кулак Боруха, потом голова, потом он выплыл весь.
— Глянь-ка, — сказал он, разжимая кулак, — Кольцо? Нет?
Нет, не кольцо: ил, мелкие камешки да еще серьга в форме сердца, пронзенного стрелой. «Ну-ка, покажь», сказал Ирмэ и в суматохе изловчился и спер серьгу. «Пригодится», думал он, засовывая ее поглубже в карман.
— А верно — тут? — сказал Борух.
— Да я, понимаете ль… — начал Шолом.
Борух не дослушал — снова нырнул. И снова прошла минута. Две минуты. Борух наконец выплыл, но кольца не было.
— Значит, отнесло, — сказал Гесел. — Значит, дальше искать надо.
Борух нырнул дальше.
— А может, Шолом, — сказал какой-то старичок, — а может, ты кольцо-то ненароком сунул в карман, а?
— Нет, понимаете ль, не может, — сказал Шолом. — Я, понимаете ль…
— А ты погляди, — сказал старичок.
Шолом пожал плечами, но послушно вывернул правый карман. Из кармана вывалились ключ и деревянная табакерка.
— Теперь — другой, — сказал старичок.
Шолом лениво запустил руку в левый карман — и вдруг просиял.
— Есть!.. — крикнул он. — Есть! Я и забыл, понимаете ль…
— Борух! — закричали сразу несколько голосов. — Борух!
Борух вынырнул.
— Нашлось! — кричали ему с берега. — Нашлось! В кармане.
— Эх, вы, сороки! — Борух фыркнул и могучими саженками поплыл к кузням.
Толпа разошлась. Шолом остался один. В одной руке он держал штаны, в другой — кольцо и на радостях сам себе подмигивал и лопотал что-то.
«И балда же! — подумал Ирмэ. — Ему кольцо что корове серьга».
Он вспомнил: «серьга», и пощупал карман — не потерял ли. Ничего штучка. Пригодится.
Ирмэ не спеша шал вдоль берега, выискивая место, где бы раздеться. А было это не просто: то спуск крутой, то берег топкий, а то — и спуск что надо, и берег что надо, да народу — не приткнуться. А то — лошадей купают.
Ирмэ остановился. Лошадей он любил и, как ему казалось, знал в них толк. Лошади у берега были что на базаре: выстроены в ряд, все древние, дохлые клячи, живот! — мешком, ноги — колесом, хвост — мочалкой. Орлы!
Они уныло глядели на воду и, казалось, огорчались. «Господи боже мой, — казалось, огорчались они. — Дали бы почить с миром, и слава тебе. Так нет же: поят, кормят, купают. Жисть!» Вокруг коней ходили хозяева, местечковые извозчики и водовозы.
— Берл! — окликнул Ирмэ одного из них, коренастого малого с белыми и жесткими, как у свиньи, волосами. — Жеребенка — что? Того-с?
— Угу, — промычал Берл.
— Сколько?
— Четыре.
— Не жирно! — Ирмэ покачал головой.
— Знаю, что не жирно, — сказал Берл. — Да монета нужна была. Зарез.
— Уж ты бы лучше каурого, что ли, — сказал Ирмэ.
— Продашь его, — проворчал Берл. — На убой.
— Плох?
Берл махнул рукой.
— Никуда. Подыхает.
— Сто-ой! — закричали на берегу. — Сто-ой! Куда?
Ирмэ оглянулся. По дороге крупной рысью мчал высокий серый жеребец, а на жеребце верхом сидел мужик без шапки, с кудлатой русой бородой. Это был Семен, сторож Файвела Рашалла, богатого рядского льноторговца.
Когда он подъехал, Ирмэ любуясь оглядел жеребца.
— Да-а, конек, — сказал он. — Файвел за него сколько отвалил? Полста?
Семен загоготал.
— Го, малец, — сказал он. — Тебе и не сосчитать-то.
— Дай его скупаю, — предложил Ирмэ.
— Валяй, — сказал Семен. — Только — мне сдается — он тебя скупает.
— Поглядишь, — сказал Ирмэ, поспешно стаскивая рубаху, — поглядишь, Семен.
— Ну-ну.
Семен развалился на траве, достал кисет, закурил. А Ирмэ, взяв жеребца за повод, пошел в воду. Жеребец покорно ступал за ним. Но когда вода дошла ему до колен, он наклонил голову, понюхал воду, фыркнул и стал.
— Но-о, серый! — кричал Ирмэ и тянул повод. А жеребец — ни с места. Стоял, губами двигал, думал о чем-то. Потом ему надоело стоять, — что толку? — он выдернул повод и спокойно пошел из воды.
На берегу загрохотали.
— Скупал!
«Показал ты себя, рыжий! — подумал Ирмэ. — Герой!»
Чтоб как-то поправить дело, он вдруг подпрыгнул, нырнул и полреки проплыл под водой.
На берегу притихли.
— Во, бродяга, плавает, — сказал Берл, — что твой сом.
Ирмэ услыхал «сом» — и совсем разошелся: лег на спину и завертелся волчком. Все быстрей. Быстрей. Только брызги фонтаном летели в небо.
— Э-эй! — кричали ему с ближнего плота. — Э-эй, гляди!
Ирмэ не слышал — Ирмэ вертелся волчком. Он вертелся до тех пор, пока не стукнулся о плот. Стукнулся он не сильно, а заругался сильно.
— У, дармоеды! На людей прут! Места вам мало что ли?
— Да уж больно много вас, дураков-то, понатыкано! — отвечали с плота.
— Ладно! Поговори! Поговори-ка!
Плот был небольшой, пять-шесть бревен, а ребят на плоту сидело много, человек двадцать, не меньше, — черные, загорелые, прямо — цыгане. Посредине стоял капитан — не капитан, рулевой — не рулевой, но вроде начальника — худощавый паренек с толстым носом, с серыми сердитыми глазами. Звали его Неах. Взмахивал рукой, притоптывая, он выкрикивал какие-то слова команду, что ли:
— Лево руля! Право руля! Полный! Кидай канат! Затягивай!
Ирмэ вскарабкался на плот и, потирая ушибленное колено, долго ворчал и плевался.
— Едут! Ты гляди, на кого едешь, а то я те так заеду, что год чесаться будешь.
— Ти-хо! — крикнул капитан. И, взмахнув рукой: — Лево! Право! Все наверх!
— Я те покажу, ворона, «тихо!» — проворчал Ирмэ. — Погоди-ка!
И вдруг, неожиданно как гаркнет:
— Есть все наверх!
По Мерее весной, в половодье, иногда подымались пароходы, и все рядские ребята знали и помнили команду.
— Полный! — кричал капитал.
— Есть полный! — отвечали ребята.
— Нос правей!
— Есть пос правей!
— Причаливай!
— Есть причаливай!
— Канат!
— Есть канат!
— Стоп!
Плот мягко стукнулся в песок и стал. Ребята по отмели пошлепали на берег. «Здрасте! — кричали они. — Приехали!» На плоту остались только Ирмэ да Неах.
— Вот что, — сказал Ирмэ. — Гребем до Глубокого, а?
— Шест бы надо, — сказал Неах.
— Во!
Ирмэ духом слетал на берег и приволок шест. Шест был длинный и тонкий.
— Так что так, Неах, — сказал Ирмэ. — Я — за командира. Ты — за матроса. Есть?
— Есть! — проворчал Неах. Не очень-то оно «за матроса». Да разве с Ирмэ поспоришь?
— Отчалива-ай! — запел Ирмэ.
— Есть отчаливай! — ответил Неах.
— Прибавить хо-од!
— Есть прибавить хо-од!
— Пол-ный!
— Есть пол-ный!
Местечко скоро осталось позади. По берегам чередовались огороды, луга, поля. Было тихо. В траве стрекотали кузнечики. Высоко в небе пролетали птицы. Солнце перевалило за полдень, а горело и жгло, как огонь.
— Ирмэ, — сказал Неах, — правду говорят, что земля вокруг солнца ходит?
— Кто говорит? — удивился Ирмэ.
— Говорят.
— Плюнь, — сказал Ирмэ. — Делать людям нечего — они и мелют.
— Да говорят — круглая она, как мяч, — продолжал Неах.
Ирмэ поднял рыжие брови.
— Никак ты, Неах, рехнулся, — сказал он.
— Да говорили мне, — сказал Неах.
— «Говорили»! Врать, брат, не мякину жевать — не подавишься.
— Нет, — сказал Неах, — не врут.
— Ладно, — сказал Ирмэ. — Пускай. Пускай так. Да на той-то стороне что?
— Америка.
Ирмэ фыркнул.
— Что ж, по-твоему, в Америке-то люди вверх ногами ходят?
— Уже не знаю.
— О-го! — крикнул Ирмэ. — Спятил, парень!
Но Неах не смеялся. Неах стоял, потупив голову, и смотрел на воду.
— Хочешь, Ирмэ, скажу? — помолчав, сказал он. — Ну?
— А никому?
— Никому.
— А верно — никому?
— Сказано тебе.
Неах, осторожно, чтоб не перевернуть плот, подошел поближе.
— Ухожу я, брат, — шепнул он. — В Америку. Во!
— Ну-у?
— Только — никому. Понял? — шепнул Неах. — Весной вот поднимусь и — ходу.
