Анастасия Перфильева - Лучик и звездолёт
Женя понял маловато.
Ему очень нравилось, когда отец называет его братцем, а вот что такое центральная пресса и конское тягло — было неясно. Но он чувствовал: отец считает новое своё дело важным и нужным. А это было главное.
Поезд остановился тихо, без толчка. Только головы пассажиров чуть качнулись вперёд.
— Неужели Воронки? — тревожно закричал отец. — Да, как будто Воронки! Жукаран, беда! Собирайся, приехали…
Соседи-пассажиры, наверно, с полслова поняли, что отец с сыном чуть не проморгали нужную остановку. Чьи-то сильные руки уже стаскивали с полки их чемоданы, чьи-то заботливые руки надевали на Женю пальто. Отец с кепкой в руке метался у окна…
Они успели сойти, конечно.
Через минуту поезд укатил, а Сергей Сергеевич с Женей стояли на пустой открытой платформе с чёткой надписью «Воронки».
Лес был справа, и слева, и сзади — кругом. Белели стволы берёз. Трепетали молодые осинки. Сосны были в светлых высоких свечках…
Громкий автомобильный гудок прогремел, как выстрел, — в городе давно отвыкли от гудков. Переваливаясь, выползла из леса «Волга». Зелёная, под стать соснам. Водитель махал из окна газетой. Неужели за ними?
Да, они сели в «Волгу». Чемоданы и свёртки впихнули в багажник. Водитель был в высоких охотничьих сапогах с раструбами. Он долго и шумно радовался Сергею Сергеевичу, хлопал по плечу, называл «старина»… Женя недоумевал, кто он?
«Волга» попятилась, завихляла, проваливаясь и вылезая из колдобин. Ехали долго. И всё лес, лес, лес тянулся по обе стороны дороги.
Наконец замелькал тёмный высокий забор. Куцая собачонка вылетела из распахнутых ворот с пронзительным лаем. Человек в сапогах гуданул и крикнул:
— Цыть! Свои…
Собачонка сразу завиляла хвостом.
«Волга» вползла в ворота. За ними на большом лугу с пригорками, среди редких сосен, стояли дома. Много домов — низких, длинных. У одного Женя успел заметить прислонённую к стене странную повозку: изогнутые, как усы гигантского жука, запрокинутые оглобли и два высоких колеса. Рядом с повозкой на зелёной траве зачем-то стояли сани на тонких полозьях… У ворот горой желтели опилки. Пахло очень хорошо — сеном, смолой и чем-то незнакомым, но приятным…
Человек в сапогах помог внести в сени маленького, стоявшего в стороне дома их вещи. Отец, что-то приговаривая, долго чистил ботинки о прибитую к порогу железину. Женя хотел соскоблить глину с подмёток о вторую, полукруглую, но отец крикнул:
— Эй, эй, ты что? Подкова, в доме к счастью! Сбей о порожек…
В первой комнате, куда они вошли, жарко топилась большая белая печь. Человек в сапогах сказал:
— Я распорядился протопить. Всё-таки две недели заперто… Жинка щей вам и свининки наварила. Располагайтесь.
Тут отец захлопал его по плечу:
— До вечера, дорогой Илья Ильич! Со свиданьем, значит! Ждём.
Как только человек в сапогах вышел, Женя спросил ревниво:
— Он кто?
— Кто он-то? — Сергей Сергеевич довольно покрутил усики. — Это, братец, замечательный человек! Бывший знаменитый наездник и тренер, теперь старший зоотехник в заводе. Великий знаток!
— Папа, — спросил Женя, — а мы когда на завод поедем? Завтра?
— Завтра? — отец вдруг неудержимо расхохотался. — Да мы уже приехали!
4
Так вот он оказался каким, этот неведомый конный завод…
Раньше представлялось: завод — обязательно что-то большое, кирпичное, с высокой трубой и грохотом. А здесь…
Прямо посреди завода, то есть на его территории, было несколько больших, огороженных слегами загонов, в которых паслись лошади. В одном — матки с жеребятами. Матки ходили степенно, пощипывая молодую траву, зорко и зло посматривая вокруг. Жеребята то жались к матерям, то, выгнув гибкие шеи, задирали жеребят-соседей, взмахивая короткими, как метёлки, хвостами. Или, растопырив высокие ножки, подолгу сосали матерей.
В другом загоне важно и спокойно бродили взрослые кони. Тёмные до черноты, или коричнево-красные, или серые в белых пятнах, будто в яблоках, или светло-бурые. Гладкие, блестящие, с длинными пушистыми хвостами и гривами. Узкомордые, умноглазые…
Эти фыркали звучно, всхрапывали с шумом. А когда зашедший в загон конюх стал выпускать их, кони пошли из ворот как лавина: упруго перебирая сильными ногам, раскачивая мощные тела.
Прижавшийся к ограде Женя оробел и закрыл глаза. Конюх ободряюще крикнул:
— Ничто, не бойся! Только к заду не подходи, не ровен час, брыкнёт. Смелей держись, лошадь в человеке характер главней всего ценит!..
От этого же конюха Женя услышал: загон, где пасутся кони, называется вовсе не «загон», а красиво и звучно — «левада»…
Низкие длинные строения — это конюшни. Небольшой круглый дом с куполом, похожий на маленький цирк, — манеж, где учат лошадей ходить в упряжке. Было ещё на заводе множество подсобных помещений, назначение которых пока оставалось неясным. Неподалёку среди леса раскинулся ипподром, где лошади уже бегали, тренировались на быстроту. Слова «ипподром» Женя и не слышал в городе; видел, правда, как-то в журнале у отца фотографию «Рысистые испытания на московском ипподроме».
Ипподром в лесу был похож на большой стадион с зелёным футбольным полем. Только вместо узкой беговой дорожки его окаймляла широкая наезженная тренировочная дорога.
Всё это, разумеется, Женя узнал не в первый день. В первый день он больше хлопал глазами…
Конюшня пропахла свежим сеном, сосновыми опилками, конским навозом.
Было в ней тепло, уютно, чисто. Непрерывно и мерно — хруп-хруп! — похрустывало и шуршало в зубах лошадей ароматное сено. Изредка слышалось нетерпеливое мощное «фррр!» Или вдруг сильный удар копытом о дощатую перегородку, о дверь. Тогда дежурный конюх, сметавший в проходе опилки, строго кричал:
— Я т-тебе постучу!.. — И удары сразу прекращались.
Густым недовольным ворчанием встретил робко вошедшего Женю лохматый пёс.
— Ты о чём, Буян? — спросил конюх.
Буян ответил: вошёл чужой! Но конюх оставался спокойным, и умный Буян замолчал.
В проёме у дверей лежало сено, громадный ворох. По обе стороны прохода-коридора, разделённые перегородками, были стойла с решётками. Возле каждого — аккуратная горка опилок. Женя встал на цыпочки и заглянул в первое стойло. Там, вместо лошади, пил из корытца воду… козёл. Большой, облезлый, некрасивый. Обыкновенный шелудивый козёл!
— Ты чей будешь? Не товарища Короткова сынок? — окликнул дружелюбно конюх.
— Короткова, — быстро ответил Женя, подходя. — Здравствуйте.
— Здорово живёшь. Глядеть пришёл? Гляди. Сейчас Гордого ковать будем. Знаешь уже Гордого?
— Нет ещё…
— В секундах разбираешься?
— В каких секундах? — И, чтобы не показаться совсем невеждой, Женя ещё быстрее сказал: — А к вам вон в то, первое стойло козёл залез!..
— В денник-то? У нас так стойло называется. — Конюх усмехнулся. — Не залез — мы его нарочно поставили.
— Нарочно? Зачем? — удивился мальчик.
— Чтобы ласка либо хорёк из лесу не забежали, коней не попугали. Вредные зверьки, а духу козьего боятся. — Конюх отнёс и поставил в угол метлу, вернулся. — Ну-ка, посторонись…
Он скинул с одной двери засов, вошёл в денник и вывел оттуда за уздечку крупного тёмно-серого жеребца.
Женя отскочил в сторону так поспешно, что чуть не наступил на Буяна, мирно лежавшего на подстилке. Но тот, видно, уже посчитал его своим — даже не шевельнулся.
Гордый был так высок и могуч, что загородил собой весь проход. Другие лошади посматривали на него из-за решёток своих денников насторожённо-внимательными глазами. А одна светло-рыжая кобылка вскинула голову и радостно забила ногами, точно заплясала. Конюх прикрикнул на неё:
— Н-но, балуй!.. Фортуна, кому сказано?
Фортуна… Красивое имя!
Только сейчас Женя увидел: над денниками висят таблички с крупно написанными именами лошадей. Они были неожиданные и странные: Бузина, Зрачок, Исполин, Зоология, Салют, Спираль, Идол…
— А вон того как зовут? — спросил Женя, показав рукой на денник, над которым таблички почему-то не было.
Здесь, поворотив голову к проходу и прижавшись к решётке лбом с нависшей чёлкой, влажно поблёскивая сиренево-карим глазом, стоял сравнительно небольшой жеребец. Он был светло-серый, почти белый, сияющий, словно свежевыпавший снег. Длинная пышная грива у него отливала серебром. Женя даже не представлял себе никогда, что на свете может быть конь такой ослепительной, сказочной красоты!
А тот, словно почувствовав восхищение мальчика, легонько постучал копытом, тряхнул густой чёлкой и тихо, приветливо заржал. Гордый, которого конюх держал за уздечку, тотчас отозвался низким, густым ржанием.
— Того у нас Ураганом звать. — В голосе конюха было довольство. — Такого рысака поискать!.. Ты ему сахарку как-нибудь принеси, он тебя признает.
