Григорий Замчалов - Великан
Я поставил ее на место, а сам к бабке:
— Бабушка, как же ты смотрела?!..
Молчит.
— Бабушка!
Молчит. Толкнул в плечо — подняла голову.
— Ась?
— «Ась»! Погляди вон, что лошадь наделала. Все арбузы помяла!
— А я, родимец, вздремнула. Солнышко распарило меня, я и заснула. Завела глаза-то, а передо мной будто лужок, цветочки всякие. И так хорошо, чисто в раю. Девчата будто, парни молоденькие! И сама я молоденькая…
Ну что с ней толковать! Я плюнул и пошел было на бахчу, потом вернулся, сжал кулак и показал ей:
— Вот, если ты еще недоглядишь, — ей-богу, побью! И дяде Антону расскажу все.
Она отшатнулась от меня:
— Что ты, что ты! Какой оборванец: слова ему не скажи, так и обрывает.
Но все-таки поднялась, села на телегу и взяла вожжи в руки.
Если бы все шло, как надо, нам бы уж дома быть. А у нас им чего не было готово. Дыни лежали в куче, арбузов даже не сорвано ни одного, а тут еще новая работа объявилась: скрывать то, что натворила Пеганка.
Я первым делом взялся за эту работу. Куски раздавленных арбузов собирал и уносил подальше от бахчи. Помятые плетенки где перевертывал на другой бок, а где вовсе отрывал. Следы не земле заравнивал руками и притаптывал ногами. Так, шаг за шагом прошел от края почти до середины и обратно.
Как я ни торопился, а все-таки, когда управился с этим, солнце уже садиться начало. Я скорее нарвал арбузов, бегом перетаскал всё на телегу, и мы поехали.
Пеганка отдохнула и теперь бежала опять хорошо. Я пошевеливал ее вожжами, старался поспеть домой до захода солнца. Бабка сидела позади меня на арбузах. В самом задке у нас лежали дыни, и она смотрела, чтобы они не попадали.
У Глиняного оврага я обернулся, вижу — сзади нас на дороге дыня лежит. Я чуть не заплакал:
— Бабушка, опять ты не смотришь! Вон дыню потеряли.
— Дыню потеряли!
— Застряли?
— Вон, дыня!
— А-а!.. Ну, подыми.
Я сбегал, эту поднял, за ней — другая, подальше немного. До той добежал — еще видно, две сразу. Ну, куда же мне, разве я утащу четыре штуки? Я только одну взял и побежал — заворачивать Лошадь назад. Уже полдороги пробежал — смотрю, Пеганка тронулась и пошла от меня вперед. Сначала тихо, шагом, потом все скорее, скорее, потом припустилась рысью. Я кричу:
— Бабушка, куда ты? Постой же, бабушка!
Она сидит на арбузах, трясется и ничего не слышит. Вот тетеря глухая!
Я бросил дыню и понесся догонять. Весь овраг обогнули, тогда только я догнал и прыгнул на телегу. Вырвал у бабушки вожжи, остановил Пеганку, спрашиваю:
— Ты что, бабушка, сбесилась, что ли?
— Чего?
— Зачем ты хотела уехать от меня?
— Я не уехать, мне кобылу жалко: навалили на нее целый воз да сами еще сидим. Ты молоденький, и пробежишь, так не беда.
— А как же дыни-то?
— Какие дыни?
— Попадали которые.
— И-и, родимый, я уж, и забыла про, них. Старая становлюсь, намять у меня плохая…
Мы завернули и поехали подбирать дыни. Нашли восемь штук. Пять совсем разбились, и мы их бросили, а три были целые, только немножко треснули. Я положил их на телегу и сказал:
— Ну, теперь смотри, бабушка. Я шибко поеду. Если еще потеряем что-нибудь, я про тебя все расскажу.
— Нет, не потеряем. Зачем терять? Мы лучше сами съедим.
Я ударил Пеганку вожжами. Она дернула и с места взяла рысью. Я крикнул:
— Держись, бабушка!
Поглядел — на возу никого нет. Лежат арбузы, в задке дыни, даже треснутые на месте, а бабки нет. Поглядел дальше — она на дороге. Лежит, ворочается, встает. Руки у меня сами собой потянули за вожжи. Пеганка встала. Я спрыгнул к бабке:
— Что, бабушка, убилась?
— Ну что это я убиваться буду! Тут мягко, — вишь, пыль какая.
Приехали домой — уже темнело. Я, чтобы не сразу отвечать, стал отпрягать Пеганку. Бабка слезла и пошла в избу. Навстречу ей вышел дядя Антон — злой, нахмуренный.
— Здравствуйте, с добрым вечером. Скоренько вы! Духом съездили. Чего доброго, еще растеряли половину.
— Чего?
— Хоть половину привезли, говорю?
— Зачем растрясли? Вот они, все целы.
Он махнул на нее рукой и направился ко мне. Я отстегиваю вожжи, а у меня руки трясутся — никак не могу отстегнуть.
— Ну как, хозяин, а?
И начал расспрашивать меня: почему долго, почему Пеганки тяжело дышит, почему дынь мало?
Спрашивает и смеется. А у самого брови нахмурены, вот-вот ударит. Я сперва отмалчивался. Потом вывел из оглобель Пеганку, стал перед ним и говорю:
— Я тут не виноват. Это всё…
Вдруг открылась дверь в сенки, и стало слышно, как тетка Анисья ругает там бабку: как собака, накинулась на нее. Дядя Антон наступает:
— Если не ты, так кто же виноват: Пеганка, что ли?
Я вспомнил еще, как давеча бабка плакала над своими руками. Вспомнил и вместо ответа отдал дяде Антону Пеганку, а сам пошел домой. Он только пробурчал мне вслед:
— Хозяева! В рот вам мякишу!
Так и не взял он меня на мельницу. И все бабка виновата. А что же с ней сделаешь? Старая ведь она, глухая.
Красный фартук
Она, Варя, всегда такая была. Скажет ей мать ложки вымыть — она не хочет: руки будут мокрые. Пошлет в кооперацию — она весь день проходит. Оставит поиграть с маленьким Васькой — она убежит на улицу, а Васька без нее глины наестся.
Старшая девочка, Оля, пасла гусей, помогала матери обед готовить, поливала огород, подметала избу. А Варя ничего не делала.
Один раз мать собралась в поле, бахчи полоть, а Варе сказала:
— Отгони гусей на болото — Оле нынче некогда будет.
Варя обрадовалась: лучше гусей пасти, чем с Васькой сидеть. Но мать прибавила:
— Пасти их нечего. Только поглядывай, чтобы не ушли куда. Да с Васькой хорошенько играй! Опять глины бы не наелся.
Варя заупрямилась:
— И за гусями и с Васькой — ни за что не буду! Дашь красный фартук надеть, тогда буду.
— Какой тебе еще красный фартук?!
— Сатиновый, с черной каемкой, который ты в сундуке бережешь.
Мать билась, билась с ней, так и пришлось ей выдать фартук.
— Ну, смотри: если ты его замараешь, тогда лучше на глаза мне не показывайся.
Как только мать ушла, Варя схватила фартук и к зеркалу, примеривать его. Фартук был длинный. Она сделала большую складку — он все равно длинный. Она свернула его вдвое и веревочкой подвязала. Нарядилась, думает — красивее всех на свете.
— Оля, можно мне на улицу сбегать? Я только на минутку. Сейчас приду и гусей погоню.
Оля сказала:
— Можно.
Варя выбежала за ворота и пошла вдоль улицы. Шаги она делала широкие, как будто взрослая. Шла нарочно тихо, чтобы весь народ увидел ее фартук.
Но народу никакого но было. И главное — ни одной девочки. Как сквозь землю провалились. Варя спросила одну бабушку, она говорит:
— Не знаю. Скорее всего, на выгон ушли, играть.
А на выгоне как раз болото, куда гусей гнать. Варя пришла домой и стала просить:
— Оля, можно мне Ваську с собой взять? Я там сразу буду и за ним и за гусями смотреть.
Сна думала так: придет на выгон, девочки глянут на фартук и все с ума сойдут от, удивления. И весь день будут ухаживать за ней — кто с Васькой, кто за гусями. А она только будет распоряжаться, как начальница.
Оля сказала:
— Можно.
Варя взяла Ваську на руки, вышла во двор и позвала гусе как их всегда Оля звала:
— Тега, тега, тега!
Гуси сперва было закричали, загакали и побежали к ней. Потом остановились, подняли головы. Варя опять позвала их:
— Тега, тега!
Гуси вдруг как зашипят, да как кинутся к ней, и давай со хватать — за ноги, за фартук, за платье. Она закричала:
— Оля! Они дерутся! Ой, все ноги откусали!
Оля выбежала и отогнала гусей.
— Ничего. Это они не привыкли к тебе. Когда новый пастух они всегда так.
И неправильно: главное-то вовсе не в пастухе и не в привычке. Оля, наверное, не звала, а все знают: самое главное — гуси красного не любят. Она, наверное, думают, что это кровь, и злятся.
Доро́гой гуси больше не кусали. Только всё удивлялись на фартук. Согнут голову набок, на Варю, и смотрят. И разговаривают между собой: га-га-га, га-га-га. Потом зашипят: шшш, шшш. Вара остановится — и они останавливаются. Ни на шаг не отходят, как привязанные.
Варя кричит на них, будто серчает, а сама рада: если гуси так, то как же удивятся девчонки? Они, наверное, прямо на ногах не устоят.
Пришли на выгон — там ни одной девочки. Варя чуть не заплакала: зачем же она тогда фартук надевала? Зачем Ваську с собой брала?
А тут еще гуси. Прямо как пьяные. Им надо пастись, надо на болоте плавать, а они всё на фартук дивуются. Шипят, гогочут, наскакивают. Варя рассердилась. Она посадила Ваську на кочку, взяла прут и начала гонять их.
Пока гоняла, Васька смеялся, думал — это игра такая. Но как только она перестала, он захныкал, потом закричал на весь выгон. Варя взяла его на руки — опять гуси сбежались. И так все утро: то гуси донимают, то Васька.
