Николай Печерский - Будь моим сыном
Вернулся мальчишка один. Был он чем-то озабочен и расстроен. Не глядя на седоков, прыгнул в телегу, щелкнул вожжами по лошадиным бокам и протяжно, хрипловатым, простуженным басом сказал:
— Но-о-о!
Застучали, запрыгали по серым горбатым камням колеса. Потом мостовая окончилась, потянулась вязкая, размытая дождями полевая дорога.
— Вас как зовут? — спросила мать угрюмого возницу.
— А так и зовут — Иваном... У тетки Василисы остановитесь, что ли?
— У нее, Ваня... Как вы там живете в колхозе?
— Ничего, живем, — не оборачиваясь, ответил мальчишка. — На одном месте топчемся. Топтунами в районе задразнили. Ужас!
Мать удивленно подняла брови, подумала о чем-то своем и спросила:
— Чего ж это вы... топчетесь? Кругом люди вон как стараются... Не знаешь?
Возница в комбинезоне поглядел на кончик кнута и серьезно, будто о чем-то давно решенном, сказал:
— Тут дело ясное — оргвопрос!
Ванята сидел молча. Ему не нравился ни мальчишка, который оказался его тезкой, ни то, что мать называла его на «вы», будто какую-то важную птицу.
Ванята вспоминал Гришу Самохина, сравнивал с новым знакомым. Гриша был настоящим другом. Подарил ему крючок, проводил до самой станции и вообще обещал писать и никогда не забывать.
Тут даже сравнивать нечего! Если человек, так сразу видно, что он человек.
Погруженные в свои мысли, Пузыревы ехали молча, Скрипели колеса, отрывисто, будто кто-то щелкал языком, чавкала копытами лошадь, месила густую дегтярно-черную грязь.
— Чего же это у вас не ладится в колхозе? — снова спросила мать. — Председатель, что ли?
— Председатель сейчас ничего, — ответил мальчишка. — Из Тимирязевки прислали... — Тезка Ваняты взмахнул кнутом и добавил: — Вот парторг вернется, вместе с председателем колесо вертеть будет. Он, парторг, кое-кого прижмет... это уж точно!
— А где он, парторг ваш? — спросила мать.
— В больницу умирать повезли, — просто, чуть понизив голос, ответил возница. — В областной центр.
— Это как же — умирать? — удивленно спросила мать. — Ты чего выдумываешь?
— Я не выдумываю. Его третий раз возят. У него... —
Мальчишка поглядел на Ваняту и замялся.— Болезнь, в общем, у него... Возят-возят, а он все удирает.
— Ну, а сейчас как? — смущенно спросила мать.
— Все то ж. Фельдшер давеча к отцу приходил. Говорит, теперь насовсем увезли.
— Помрет, значит?
Мальчишка резко обернулся. На тонкой загорелой шее напряженно вздулась жила.
— То есть как это помрет? — строго и недовольно спросил он.
— Ты ж сам говоришь...
— «Говоришь, говоришь»! Мало чего наболтают... Я б этому фельдшеру!.. — Мальчишка озабоченно подергал вожжами и тихо, так, что Ванята едва расслышал, произнес: — Верне-о-тся! Обратно сбежит наш Платон Сергеевич...
За поворотом дороги, там, где кончалась лесная полоса, показались избы Козюркина. Деревня засела меж двух отлогих холмов. Внизу петляла небольшая речка. В темной воде мерцали серебряной подкладкой листья густой, разросшейся по берегам лозы.
Мальчишка ткнул куда-то в сторону кнутовищем и сказал:
— Во-на тетка Василиса бежит. Видите?
По дороге, выбирая сухое, вприпрыжку бежала полная женщина в красной косынке. Вскоре она подбежала к телеге, распахнула руки и кинулась к Ваняте.
— Ах ты ж боже ж мий! — запричитала она. — Ах ты ж Ваняточка мий! Ах ты ж риднесенький!
Выпустив Ваняту, тетка Василиса принялась за мать. Когда первый прилив радости прошел, она запрыгнула в телегу, ткнула в спину мальчишки толстым коротеньким пальцем и крикнула:
— Та чего ж ты стоишь? Та гони ж ты ее проклятую!
Свистнул кнут, и телега, кренясь и грохоча, помчала в Козюркино.
Глава четвертая
У ТЕТКИ ВАСИЛИСЫ
Вот и тетки Василисина изба. Камышовая, тронутая бархатной зеленью крыша, узенькие окошки, дверь из двух половинок — нижней и верхней. Тетка Василиса погремела деревянным засовом и раскинула двери настежь.
— Та чого ж вы тут стоите? Заходьте, дороги гости!
Перво-наперво тетка Василиса показала свое жилье. В одной комнате стояли кровать с рыхлой горой подушек, диван с выпиленным на деревянной спинке сердечком и комод, лихо разрисованный под орех.
На комоде ютились фотографии в облупленных рамках. В зеленом стеклянном шарике безнаказанно плавал лебедь с расплющенным клювом. В красном углу, обвитый рушниками, висел портрет Тараса Шевченко в барашковой шубе и шапке.
Тетка Василиса стояла возле притолоки; утопив палец в щеку, ревниво наблюдала за гостями. Мать обошла комнату мелкими шажками. Похвалила и подушки с мелкой круговой прошвой, и рушники, и вообще все, что бросилось в глаза и что надо было отметить и оценить.
Тетка Василиса расцвела. Начала объяснять, кто снят на карточках и какие родственные корни связывают этих лиц с Пузыревыми. Ванята рассеянно слушал рассказ о тетки Василисиной родословной, украдкой щелкал пальцем по зеленому шарику с водой. Лебедь неторопливо раскачивался и кланялся Ваняте.
Из спальни тетка Василиса повела гостей в другую комнату. Весь левый угол ее занимала плита с глиняной лежанкой. Слева и справа возле стенок стояли две кровати. Видимо, специально приготовленные для Пузыревых, а возле окна — накрытый снедью стол. Еды на нем была прорва: и нарезанное мелкими ломтиками сало, и яичница с потускневшими желтками, разрезанная поперек квашеная кочанная капуста... В центре стола мерцали бутылки с белым и красненьким.
— Зачем это вы, Василиса Андреевна? — смутилась мать.
Тетка Василиса, подбоченясь, стояла возле стола. Слова матери были ей приятны.
— Ах боже ж мий, та що ж тут такого! — воскликнула она. — До мене ж люди прийдут. Я ж уже всим про тебе рассказала. И доярки твои пожалуют. Тебе на ферме от як все ждут. Ей-богу!
Между тем свечерело. Тетка Василиса зажгла свет. В избу один за другим потянулись званые и незваные гости. Одни выпивали стопочку, клали для приличия на зубок горстку капусты и, поздравив мать и Ваняту с прибытием, уходили. Другие напрочно усаживались за стол, расстилали на коленях полотенца и, крякнув, принимались за дело.
Тетка Василиса ждала какого-то Трунова, то и дело поглядывала на двери. Но гость не появлялся. Тетка Василиса расстроилась, выпила с гостями маленькую, вытерла губы ладонью-ковшиком и сердито сказала:
— Я ж його як чоловика приглашала! Тьху на нього, и все!
Ваняте тоже стало обидно за тетку Василису и за мать. К ним на праздники, например, приходили все, кого приглашали, — и председатель колхоза, и дед Антоний, который возил с фермы молоко, и агроном, и даже строгий и неподкупный участковый милиционер Федор Федорович. О заведующем фермой вообще говорить нечего. Хоть и не зови его, все равно первый явится.
Рядом с матерью сидели две доярки. Одна пожилая — тетя Луша — с круглыми цыганскими серьгами в ушах, а вторая совсем молоденькая — Вера, в пестрой капроновой косынке на узких плечах.
Доярки рассказывали матери о своих делах и тоже вспоминали Трунова, который побрезгал компанией и не пожелал прийти в гости.
Вскоре Ванята понял, что это — заведующий молочной фермой. Той самой, где будет работать мать.
Видимо, тетка Василиса пригласила Трунова, чтобы побыстрее сблизить и сдружить его с матерью, а возможно, просто из-за этикета.
Старшая доярка, поблескивая тяжелой литой серьгой, неторопливо разматывала нить рассказа о житье-бытье на ферме. Ванята ковырял вилкой в тарелке, прислушивался к разговору. Похоже, на ферме Трунова не любили. Как заключил Ванята, он был заносчивый и гордый. Но доярка говорила об этом вскользь, не хотела огорчать мать.
— Ты, Груша, не бедуй, — заметив, как помрачнела вдруг мать, сказала доярка. — Мы ему с тобой сразу укорот сделаем. Председатель давно на этого Трунова зуб точит... Не сумлевайся, в общем.
— Не хозяин он у вас, что ли? — нервно покусывая губу, спросила мать.
Пожилая доярка не ответила, а молоденькая, с косынкой на плечах, вдруг фыркнула и виновато прикрыла рот ладонью.
— Он у нас, тетя Груша, ушибленный. Он думает, что под него яму копают, и кляузы на всех строчит... Он, тетя Груша, и про вас тоже болтал...
Пожилая доярка кинула быстрый взгляд на девушку. Сережки ее недовольно качнулись.
— А ты, Верка, молчи! Чего зря плетешь?
Доярка обняла мать за шею и притянула к себе.
— Ты ее, Груша, не слухай. Ить чего выдумала. Народ у нас ладный, в обиду не даст! Споем, что ли, Верка? Давай заводи... Только петь, анафема, и умеешь!
Вера не обиделась на «анафему». Она кокетливо поправила на виске черный вихор-завлекалку, приподняв и выставив вперед подбородок, чистым, ровным голосом запела «страдания». Гости оставили вилки, ложки, поддержали песню кто как мог... Вскоре гости начали расходиться. Тетка Василиса и мать перемыли посуду, стали готовить постели. Матери и Ваняте постелили на кроватях, которые стояли возле стенок одна против другой, а тетка Василиса, вздыхая после хлопотливого дня, полезла на глиняную лежанку,
![Николай Печерский - Важный разговор [Повести, рассказы]](/uploads/posts/books/210499/210499.jpg)
