Евгений Наумов - Смеющийся Пеликен
Он смотрел на важных людей — старшину селения Иутека, живот которого был похож на большое яйцо кайры, опущенное широким концом книзу, богача Нугрена, живот которого напоминал яйцо кайры, опущенное узким концом, и думал: «Если бы у меня был такой живот, как у них, я тоже не работал бы. Меня окружали бы почет и уважение. У меня было бы вдоволь вкусной еды и просторный теплый шатер. Я мог бы выбрать жену или даже несколько жен и не отрабатывать за них годами…»
Он делал все, чтобы у него появился большой живот: ходил вразвалку, заложив руки за спину, как Иутек, говорил медленно и важно, как Нугрен, но ничего не помогало — вместо большого мягкого живота у него была какая-то плоская впадина, по твердости напоминавшая высушенную моржовую кожу, и ему по-прежнему приходилось много трудиться.
Он убил большого лахтака и понес его не в шатер, где ожидали свежего мяса его сестры и старые родители, а Челькутху, шаману племени Прямой стрелы. Он принес добычу целиком: с жиром и печенью, с желудком, набитым кисло-сладкой рыбой, и с кишками, из которых можно сшить просторный непромокаемый плащ-камлейку. Он попросил шамана камлать всю ночь. В подкрепление своей просьбы Эмемкут положил рядом с тушей лахтака связки шкурок белых песцов и черно-бурых лисиц.
Увидев шкурки, Челькутх жадно схватил их.
— Зачем тебе живот? — спросил он вкрадчиво, пока его целик- пальцы ласкали мягкий мех лисиц.
Эмемкут не смог ответить на такой простой вопрос. Он конечно ожидал, что шаман спросит его об этом, но достойного ответа так п не придумал. Рассказать же о своих сокровенных мыслях он не решался — а вдруг Челькутх подумает, что Эмемкут хочет лишить его собственного живота, вкусной еды, трех жен, большого теплого шатра?
Под испытующим взглядом Челькутха он отвел глаза в сторону.
Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал шаман. — И я буду камлать. Ты хороший юноша и достоин живота. Думаю, отец племени Порой будет к тебе благосклонен.
Шаман камлал долго и ретиво. Подпрыгивая в свете костра г. округ деревянного столба с изображением Ворона, он кричал хриплым пронзительным голосом: Эмемкут самый лучший охотник на побережье! Он силен п бесстрашен! В одиночку ходит на медведя и побеждает его! Дальше всех бросает копье. Поднимает тушу целого лахтака и несет ее, не зная усталости. Лучше всех орудует веслом и гарпуном. Не перечит старшим. Самые лучшие куски из своей добычи выделяет тебе, отец племени. Дай ему большой живот!
Эмемкут слушал и причмокивал от восторга: вот, оказывается, какой он достойный человек! Ворон не должен отказать, особенно если просит важный человек — Челькутх, шаман племени Прямой стрелы.
Закончив камлание, шаман возгласил:
— Отец сказал!
Эмемкут затаил дыхание: волю отца племени следовало выслушивать, затаив дыхание.
— Отныне ты должен беспрекословно исполнять желания тех, у кого большой живот.
— И у меня будет?.. — от волнения Эмемкут не договорил.
— Иди, — шаман устало махнул рукой.
С этого дня Эмемкут рьяно исполнял желания тех, у кого был большой живот. Если старшина объявлял, чтобы жители собрались па песчаной косе для получения его, Иутека, указаний, Эмемкут первым бежал на косу и по пути зычным голосом созывал остальных.
Когда богач Нугрен захотел, чтобы его шатер перенесли подальше от воды, Эмемкут суетился больше всех и подгонял работавших пронзительными криками.
На камлание он приходил раньше всех, садился поближе к шаману и, громко завывая, подхватывал его возгласы. И даже когда в селение приезжал кто-нибудь незнакомый, Эмемкут первым делом смотрел, есть ли у него живот, и, если есть, со всех ног бросался распрягать собак приезжего.
Работать было некогда, но семья не голодала — старшина и шаман всегда внимательно следили за тем, чтобы при дележе добычи других охотников Эмемкуту перепадал жирный и вкусный кусок — не такой жирный и вкусный, как им самим, но намного жирнее и вкуснее, чем другим охотникам, и даже самому добытчику. А как же иначе?
И однажды Эмемкут с удивлением и радостью заметил, что у него появился живот!
Правда, совсем небольшой, но он уже мешал ему нагибаться, чтобы натянуть торбаса. Когда Эмемкут впервые заметил это, он замер от неожиданности, не в силах поверить своему счастью. Потом дрожащими руками ощупал себя пониже груди. Там, где раньше была плоская и твердая впадина, колыхалось что-то пухлое, словно засунутый под кухлянку надутый воздухом гарпунный поплавок.
Это был самый счастливый день в жизни Эмемкута. Но не в жизни его родных, ибо в этот день Эмемкут опустошил блюдо мороженой строганины, опорожнил котел мясной похлебки, сжевал вяленый моржовый ласт, которым можно было накрыть собаку, и опустошил миску моченой брусники — и от радости он не заметил, что уничтожил еду, приготовленную для всей семьи. Зато живот его стал тугим и тяжелым, в нем что-то ласково бурчало. Казалось, живот говорит: «Теперь у тебя началась хорошая жизнь».
Действительно, жизнь еще недавно бедного ничтожного охотника чудесно изменилась.
Он важно ходил по селению, выпятив живот, а жители первыми с почтением приветствовали его и прислушивались к каждому его слову. Вскоре старшина утонул на промысле: байдару, в которой он сидел, перевернул раненый зверь, — и вместе с ним утонуло еще много охотников. Старшина любил иногда сам добыть молоденькую нерпу и тут же полакомиться ее печенью, за что жестоко поплатился.
Жители единодушно избрали старшиной Эмемкута, потому что только у него был большой живот, достойный такого звания. Правда, богач Нугрен пытался строить против него козни и даже сам захотел стать старшиной, но как-то ранней весной на его стадо напали волки. Нугрен самолично бросился их отгонять и был растерзан, а душа его превратилась в птичку-пуночку. «Так велел отец племени», — сказал Челькутх, и охотники стали еще больше почитать Эмемкута.
После этого живот его вырос до невероятных размеров, и он удостоился наконец чести владеть Главной мыслью, а слава о нем разнеслась по всему побережью.
Принесите мне хорошее. Возвращение побеждённых. Пойдёт Айван
Медленно тянулось ожидание. Беспокойно шипели костры, и все вздрогнули, когда в огне с треском лопнула шишка ползучего кедровника.
Высоко вверху захлопали тяжелые крылья!
— Возвращается… — прошелестело в толпе. — Он возвращается.
Сначала костры ярко вспыхнули. Потом как будто накрыло их черной полой, но так продолжалось только один миг. В ярком свете вновь вспыхнувшего огня все увидели фигуру Белого Шамана. Он поднял вверх обе руки.
— Говори! — послышались голоса. — Солнце вернется?
На лице Белого Шамана не было радости, когда он заговорил. Оно осунулось и потемнело.
Посреди неба скала стоит, — глухим надтреснутым голосом сказал Белый Шаман. — Высоко на скале огонь светится. Там Сверху Сидящий трубку курит и облака по небу пускает. Надел я снегоступы и к нему по облакам побежал. Отец наш Ворон назад полетел — по облакам не умеет ходить. «Что тебе нужно?»- разлился голос Сверху Сидящего. «Отчего наши беды? — спросил я. — Холод, темно… Даже Солнце у нас украли. Силачи ушли и назад не вернулись… Помоги нам!» Долго молчал Сверху Сидящий, трубку курил. Даже устал я ждать его ответа. Наконец заговорил. «Люди ко мне только с бедами идут, — сказал он. — Когда хорошо живут, обо мне забывают. Нужно, чтобы всегда помнили. Почему с хорошим ко мне не придут, только с плохим приходят?» Ничего не мог я ответить. Что ответишь, когда правду говорит? Рассердился Сверху Сидящий, трубкой меня по голове ударил. Упал я, ничего не понимаю, но голос его слышу, как людей ругает он за то, что совсем перестали понимать Сверху Сидящего, очень уж бестолковыми стали, друг друга и то не понимают, где уж им понять Сверху Сидящего! И сказал он мне: «Если придет кто-нибудь из вашего племени, принесет мне хорошее, такое, чтобы радость я почувствовал, заживете вы все хорошей жизнью. Солнце снова увидите, тепло почувствуете, сытно станете есть, петь и плясать будете! Все! Иди». Пообещал силачей наших назад вернуть. Сказал, что они уж к селению подъезжают. И еще скачал: «Только для того это делаю, чтобы люди убедились: у меня ты был, мое повеление слушал. Иначе остались бы ваши силачи там, куда пошли. Ведь говорил я людям, что больше помогать им не желаю».
Белый Шаман умолк. Вдали послышалось жалобное поскуливание собак, а потом — скрип промерзших полозьев, тяжелое дыхание.
— Едут… — прошелестело в толпе.
В круг света, отбрасываемого кострами, въехала первая упряжка. Худые бока собак, покрытые свалявшейся шерстью, так и ходили ходуном. Глаза помутнели от усталости, языки высунуты…
Вид силача Виютку был ужасен. Вся одежда изодрана в жестокой битве, сквозь прорехи виднелись раны. От боевого копья остался один обломок. Щит разбит. Толстая тетива лука из моржовых жил разлохмачена. В сумке — ни одной стрелы… Он соскочил с нарты и, не обращая ни на кого внимания, принялся распрягать собак.
