Мария Майерова - Робинзонка
Но тут Блажену подхватывает новая волна и с неудержимой скоростью, но очень нежно влечет куда-то, медленно поднимая и поднимая… Куда? Не к берегу ли?
Блажена вытянула руки, и тело ее, как по приказу, делало движения пловца, знакомого с водой уже лет семь, почти половину жизни. Ее голова разрезала водную гладь, рот ловил воздух, ноги порой касались песчаного дна.
И вот ее грудь ударилась о берег, утрамбованный волнами, она зарылась пальцами в песок и, опираясь на ладони, выбралась на сушу. Блажена настойчиво ползла все дальше и дальше от воды, ставшей у берега мелкой, словно лужа, и потом упорно лезла по откосу, пока не увидела корабль, тот черный парусник, где, как ей казалось, стояла невидимая мама, скрытая мачтами и канатами, стояла над вечно сияющей золотой звездой и дорогой зорь плыла в райские кущи.
3
Мертвенно-бледное утро ползет по улицам, словно собираясь напасть на город врасплох. Солнце, до сих пор скрытое холодными облаками, закутано, как жемчуг в вату, не светит и не греет: это солнце большого города, палящее в зной и никогда не улыбающееся мягко.
Камни улиц словно разбухли от одиночества, на домах коварно подмигивают полузакрытые Веки окон: дескать, мы уже проснулись, а человек спит и не желает видеть то, что скрыто там, за шторами. Ему не хочется снова возвращаться к трезвой действительности, управляемой такими сложными законами.
Ему нравится это сонное блуждание от образа к образу, нравятся туманные сны без конца и начала, его манит лишь мир чудесных сновидений: во сне человек может стрелять звездными лучами по солнечной мишени, может ловить на нити дождя и в сети теней рыбу в глубоких реках и морях с ясно видимым дном, может летать, освободившись наконец от пут земного притяжения, и передвигаться со скоростью мысли.
Ему не нужно утро, которое приходит затем, чтобы загнать тонкую паутину сновидений в извилины мозга, сжатые черепом весь длинный день и лишь ночью освобожденные сном.
Призрачный день, когда человек все время что-то должен, должен, должен…
Шофер такси Ольдржих Бор проснулся раньше обычного. Лежа тихо с открытыми глазами, он слышал, как шаги первых прохожих гулко зазвучали на тротуаре, отражаясь от фасадов домов, и видел, как стрелка будильника, этот подвижный пестик среди двенадцати тычинок, замешкалась на пятой тычинке. Пан Бор быстро вскочил с постели и произнес спокойным отчетливым шепотом:
— Блаженка — за молоком!
Рассвет заглядывал в комнату; он был еще не настоящим светом, а лишь туманным проблеском, тревожным и неясным, повисшим клочьями в свежем тихом утре.
Отец поглядел на дочку: она спала, не раздеваясь; он не хотел вчера вечером будить ее, такую усталую, только перенес с неудобной тахты на постель. Ребенок!
Блажена еще ребенок! Как ясно ее напряженное лицо, какая нежная, еле заметная улыбка трогает маленький рот… Да, боль ребенка не так велика, как муки взрослого. Непостоянство ребячьих мыслей дает сотню спасительных выходов для этой боли, а ребячье любопытство, и глубокое и мимолетное, и жажда нового невольно толкают к забывчивости.
Отцовский шепот тянет Блажену из сна в пробуждение.
«Как мало я спала!» — думается Блажене; в полусне она хнычет:
— Папка, еще минутку! — и сразу же снова проваливается в колодец приятного забытья.
— Нет, Блаженка, ни минутки! Вставай, долг зовет!
«Долг зовет».. Эта пословица некогда значила для них совсем иное. Полусерьезно, полушутя они с папкой раньше часто повторяли ее. Так и теперь эта насмешливая пословица невольно растянула рот Блажены в улыбку, возвращая ее к воспоминаниям о том, каким радостным бывало раньше утреннее пробуждение.
— На этот раз, Блаженка, долг зовет и вправду. Зовет меня и тебя. Ну, раз-два! — воскликнул отец, теперь настойчиво, и, уже не церемонясь, сдернул с Блажены одеяло.
Она испуганно присела на постели, спустив на пол длинные худенькие ноги, и вдруг сразу оказалась в холодных водах действительности.
— Сейчас, папка!
Блажена, не глядя в зеркало, причесала волосы, накрутив на палец концы длинных светлых прядей, отливающих золотистым медом.
Делая все это, она усердно о чем-то размышляла.
— Куда, папка, мне идти за молоком? — наконец спросила она отца.
— Куда? Я, право, не могу тебе сказать, — смиренно признался пан Ольдржих Бор. — А ты разве не знаешь, где мама покупала молоко?
— Не знаю, — ответила Блажена тонким голоском. — Она за всем ходила сама.
— А ты вставала к готовому кофе, не так ли? — заметил пан Бор. — Кстати, кофе-то у нас есть! Впрочем, знаешь, Блаженка, не забивай себе этим голову, да и я тоже не стану!
— Нет, ты только подумай, и когда же мама вставала, если и для тебя кофе был уже готов? А сейчас нет и половины шестого. Наверно, и дом еще закрыт, — продолжала рассуждать Блажена, громко шлепая по полу босыми ногами.
— Знаешь, что я тебе скажу, Блажена, — говорит отец, наклонившись над умывальником и фыркая, брызгаясь и отряхиваясь, словно только что выкупанный пес, — сделаем сегодня чай, а ты за день все разведаешь.
Отец растерся по пояс полотенцем и теперь причесывал мокрые волосы, делая ровный пробор.
— А ты что, Блаженка, не умываешься?
— Я? Да я совсем забыла!
Блажена, пританцовывая, подошла к умывальнику и, словно совершая обряд, потрогала указательным пальцем, горяча ли вода.
Наконец они оба сели завтракать. Попивая чай и хрустя печеньем, найденным на дне жестяной банки, отец рассуждал, стараясь придать своему голосу шутливый оттенок:
— Тебе, наверно, Блаженка, придется все записывать, тогда, по крайней мере, ты ни о чем не забудешь. Возьми мой карандаш и пиши пока хотя бы на краю газеты: во-первых, молоко, купи его вечером, чтобы не бегать за ним рано утром. Ты еще когда не ходила в школу, любила приговаривать: «Когда я стану большой, то буду крестьянкой, приходите ко мне, я вам дам полный кувшин молока» — и хлопала в ладошки. Вот тебе памятка. Захочешь что-нибудь запомнить, вспомнишь о чем-то другом, но схожем.
Отец смеялся. Неплохо придумано!
— А что у нас будет к обеду, ты подумала? К ужину купи сыр и масло. Я приеду в восьмом часу. Ну конечно, ты немного уберешь. Пол подметешь, это-то ты сумеешь?
У Блажены даже печенье во рту стало горьким. Она с трудом глотала, упорно глядя в угол комнаты. Потом выпрямилась и посмотрела в чисто выбритое лицо отца:
— Так, значит, я теперь все буду делать сама?
Эти слова вырвались у нее невольно, и ей немного стало не по себе — таким вызовом они прозвучали.
Отец подбодрил Блажену:
— Ничего, не бойся, я буду тебе помогать, как только у меня появится свободное время. А иначе нельзя, Блаженка. На прислугу у нас нет денег, да и ты не захочешь никого чужого, не так ли?
— Нет, не хочу! — подтвердила Блажена.
— Ну вот видишь.
— Да тебе еще нужно платить за малыша, — рассуждала вслух Блажена.
— Каждую неделю…
— Значит, тебе нужно прокормить всех нас. Может, мне давать уроки первоклассницам?
Блажена говорила так вдохновенно, что отец рассмеялся.
— Ну, это не потребуется. Но хозяйство тебе придется вести самой. Белье будем отдавать в прачечную, приедут за ним прямо к нам домой и доставят обратно.
Но Блажена была полна рвения, и никакие трудности были ей не страшны.
— Что, я сама не выстираю? Посмотри, какие у меня сильные руки; у нас в классе меня никто не переборет, а по канату я долезала до самого потолка, одна из всего класса. У некоторых неженок кружилась голова уже на третьей перекладине, а я..
Отец не хотел гасить этот пламень мужества, он решил не говорить ни «да», ни «нет» и перевел разговор на другое:
— Ну, так что же решим с обедом?
— Могу тебе сварить картофельный суп, я варила его два раза в лагере.
— А еще? Может, сумеешь сварить манную кашу? Это же нетрудно.
— Еще бы не суметь!
Она должна помогать отцу, и она ему поможет, его доверие обязывает ее. Блажа чувствовала, как эти обязанности делали ее взрослее; она мужала духом, горе делало ее другой.
Домашняя работа — настоящая гидра, но она отрубит ей все головы.
Размышляя так, Блажена не заметила, как отец ушел.
Она все еще разговаривала с отцом, хотя дверь за ним захлопнулась.
Застывшая тишина комнаты вдруг показалась ей враждебной. Да, но к этой неподвижной тишине она должна привыкнуть. Только ход часов, напоминая ей о ждущей ее работе, разделял быстро бегущее время на небольшие отрезки.
Блажена решительно тряхнула головой, и длинные пряди волос взлетели, словно подстегивая ее. Хватит!
Первая голова гидры — это покупки.
Мамина сумка для покупок висит на прежнем месте, и в ней — вот удача! — чисто вымытая молочная бутылка.
На стенке бутылки видна башенка.
Пустую бутылку она вернет и получит полную.
