Виктор Александровский - Когда нам семнадцать…
При падении неловко подогнулась нога, стало больно ступать. Отыскав в снегу рукавицы и положив на плечо уцелевшую лыжу, я спустился к реке. Стемнело, ветер усилился. Он дул с каким-то неприятным подвыванием, пронизывая все тело. Вскоре начался и настоящий буран — один из тех буранов, которые бывают в Сибирске перед весной.
С трудом передвигая ушибленную ногу, я шел по льду реки. Вокруг меня вихрилась и ревела белесая снежная тьма. Все скрылось из виду, моим ориентиром стал ветер, и я пошел прямо на него. Горсти колючего снега хлестали по лицу. Ветер не давал дышать и сбивал с ног. Одежда на морозе заледенела. Так шел я долго, очень долго…
Вдруг я обо что-то споткнулся и упал. Протянув во тьме руку, нащупал ледяную глыбу, скользкую, с острыми зазубринами и отвесную, как стена. Это был торос. Я пополз назад и снова уперся в такую же глыбу. Метнувшись в сторону, я опять не нашел выхода. Мне стало страшно: я забрел в ангарские торосы, они теснили меня со всех сторон!
Медлить нельзя, надо выбираться из ловушки. Но в какую сторону? Можно сделать два шага, и выйдешь туда, где ты только что был. А если забредешь в глубь этих ледяных скал? Я приткнулся к торосу. Вьюга выла на разные голоса, где-то со стоном ломался лед. Стужа пробиралась за ворот, к ногам, коченели руки. «Неужели замерзну?» Я с трудом поднялся, в нерешительности сделал шаг, другой… Предо мною мелькнуло лицо брата. Павел смотрел на меня добрыми глазами и как будто что-то говорил. Да, как всегда в трудную минуту, он призывал действовать. Я повернулся лицом к ветру, сделал шаг… Еще шаг… Наткнулся на торос. Ощупав его, вскарабкался наверх, спустился, пошел дальше… Еще торос, еще — и вот я на ровном месте.
Порыв ветра свалил меня с ног, я пополз, пригибаясь к сугробам. Тело наливалось тяжестью, желание уткнуться лицом в снег и отдохнуть становилось все неодолимее. Но я полз вперед. Вскоре почувствовал под руками что-то твердое. «Дорога!» Я нащупал колею, сделал попытку встать, но ноги подкосились: из мрака надвигались два огромных светящихся глаза… Я закричал, рванулся в сторону. А светящиеся глаза, в упор рассматривая меня, замерли на месте.
Кто-то приподнял меня, с ожесточением стал тереть онемевшие руки, лицо.
В неисчислимом множестве голосов бурана я различил человеческий голос:
— Эх, паря, еще бы немного, и каюк тебе. Шофер, подсоби-ка!
Глава третья
На Север!
Проснувшись, я ощутил во всем теле необычайную легкость.
Тишина, только тиканье часов над головой. Тихо и за стенкой, у соседей: все на работе. Часам словно наскучили шаги на месте, они прошипели и пробили одиннадцать раз. «День в разгаре… Чего же я валяюсь в постели?»
Рядом на столике — листок бумаги. Знакомый размашистый почерк жены брата:
«Лешенька! В обеденный перерыв не приду, сбегаю за пайком. Горячее молоко в термосе на столике. Можешь походить. Только немного, смотри-ка! Зина».
«Смотри-ка!..» Предупреждает еще… Да меня в постели не удержит сейчас никакая сила! Хватит, за неделю належался.
Я подошел к окну, раздвинул занавески и невольно зажмурился от яркого солнечного света. Ранняя весна развернулась по-хозяйски. Улица ожила от множества лужиц и ручейков. Канавы наполнились грязно-мутной водой. От сырых досок тротуара парило. Даже сквозь двойные рамы доносились крики ребят.
А щека и подбородок все же болят. Обморожены… Перед глазами снова замелькали Вовка, Филя, Тоня… Лыжня, торосы, буран… Эх, лучше не вспоминать…
На стене против окна — фотография отца. Шапка с красногвардейской ленточкой, щетинистое лицо. А глаза какие-то удивительно живые, беспокойные. Они словно следят все время за мною. То отец смотрит строго, то вдруг подобреет. Сейчас читаю я в отцовских глазах укор: «Хвастун ты, сынок, хвастун…» Хвастун! Ведь это слово я бросил в лицо Вовке. Однако, как кружится голова. Нет, надо прилечь. «Хвастун, хвастун…» Что думают сейчас обо мне ребята?
— Леша, что же ты!
Это голос Зины. Все-таки пришла! На лбу я чувствую ее прохладную ладонь.
— Ты все спишь, не надоело?
— Как же, я недавно вставал, в одиннадцать…
— Недавно! — засмеялась Зина. — Уже шесть, мы с работы пришли. К тебе, кстати, гость явился.
В коридоре раздались шаги. Одни — Павла, другие — незнакомые.
— Он не спит? — донесся чей-то басок.
— Проходите, Лазарев, проходите! — приглашала Зина. Она отвинтила блестящую крышку термоса. — А почему молоко не выпил?
— Ладно! — отмахнулся я. — Где же Лазарев-то?
Зина со стуком поставила термос на стол и вышла из комнаты. Вот так всегда — сердится из-за мелочей.
Я, кажется, вовремя оделся. В дверях стоял Павел, а рядом с ним — широкоплечий приземистый паренек. Оба в спецовках — прямо с работы. Но Вани Лазарева с ними не было…
— Знакомься, Алеха! — Подхватив под локоть паренька, брат подвел его ко мне. — Не узнаешь? Василий Лазарев, с нашего завода.
«Как же я могу узнать, если это не Ваня Лазарев, а какой-то другой Лазарев!» — подумал я.
А глаза у брата хитрые-хитрые.
— Да, Алеша, еще бы немного… — сказал Лазарев.
И сразу я узнал этот голос, и мне вспомнились протяжные, доносившиеся откуда-то издалека слова: «Эх, паря, еще бы немного, и каюк тебе…»
Так вот это кто!
— Хорошо, что пришли! — Я протянул Лазареву руку. — Если бы не вы…
— Проезжали на машине, тут ты и подвернулся. Только и всего геройства!
Павел подставил Лазареву стул:
— Поговорите, а я по хозяйству…
Оставшись вдвоем с Лазаревым, мы долго не решались завести разговор: сидели, присматриваясь друг к другу. Волосы у Лазарева были черные, жесткие. На обветренном лице поблескивали голубые задумчивые глаза. Увидев на стене двустволку, Лазарев спросил:
— Павла Семеныча?
— Его, — ответил я.
— А ты… охотник?
— Бывает, езжу на зорьки. — Вытащив из-за шкафа свою бердану, я протянул ее Лазареву: — Вот!
— Твоя? — Ловкие пальцы его прошлись от ствола до приклада, и затем он осторожно поставил бердану к стене.
Я снова протянул ружье Лазареву:
— Берите… Насовсем!
— Зачем? Нам это без надобности. Была у меня такая. Продал, как в город поехал. — Лазарев решительно отставил бердану. — На охоту потянет, тогда попрошу. Да ведь недосуг: с завода-то не вылазишь!
— Давно вы на заводе?
— Больше года. А все не могу обвыкнуть. Эх, и леса у нас в Забайкалье! — Лазарев достал кисет, отсыпал на кусочек газеты махорки, стал завертывать самокрутку. — Если бы не Павел Семеныч, катанул бы обратно в деревню. Не нравится мне здесь. Да вот твой брат не советует завод бросать… Куришь? — дохнул он дымком.
— Нет.
— Хорошо. А я давно курю, как отца лишился. — Лазарев затянулся, продолжая хрипловатым баском: — Кулачье отца убило. Сиротами нас трое осталось. Ваньку-то, поди, знаешь?
— Как же, в одном классе… А он и не скажет, что брат у него!
— Мы с ним братьями по отцу приходимся. Мать-то Ваньки мне не родная… — Помолчав, Лазарев добавил: — А Ванька башковитый, не гляди, что щуплый. Все за шахматами сидит. Прославился…
— Мы его в школе чемпионом прозвали, — подтвердил я.
— Да, далеко пойдет! — Лазарев вздохнул. — Образование получит. А я вот грузчиком. Да и кем я еще могу?
Мне стало как-то неловко, будто я виноват в том, что мы с Ваней учимся, а Лазарев не учится.
— А что вы делаете? — только и нашелся я спросить.
— Детали в цех подвозим, а когда и на железную дорогу ездим. В ту непогодь я как раз за чугуном ездил… Понимаешь, паря, — живее заговорил Лазарев, — вагранки у нас на заводе есть, печи такие… Да тебе чего рассказывать — твой отец литейщиком был. — Примяв пальцами окурок, он положил его в пепельницу. — Не хватает иной раз чугуна-то, вот и ездим.
В окно постучали. Один раз. Второй. Третий.
— Стук, паря, условный, — определил Лазарев. — Видать, товаришок?
— Игорь! — разглядел я в сгустившихся сумерках смеющееся лицо друга.
Игорь вошел как-то боком, держа под рукой знакомый мне лакированный ящичек.
— Фу, Лешка! Наконец-то к тебе прорвался! Как ни придем, все нельзя да нельзя. Твоя тетя Зина — что китайская стена.
«Ага, значит, не только Игорь справлялся! — обрадовался я. — Кто же еще?»
Искоса взглянув на Лазарева, Игорь поставил на окно приемник и отнял его заднюю стенку.
— Сам собрал? — подивился Василий.
— Ага! Вот катушка, лампы, конденсатор. — Игорь нетерпеливо пригладил ладонью черные вьющиеся волосы. — Собрал, а не работает!
— Может, батарея старая? — подошел я к приемнику.
— Ну, нет! — Игорь быстро отсоединил электрическую батарею и, как заправский радист, лизнул языком контакты. — Дергает!
— Дергает? — рассмеялся Лазарев. — Без языка останешься!
