Наталья Нусинова - Приключения Джерика
А мама, казалось, даже не думала о предстоящем экзамене. Папа пытался хотя бы вкратце пересказать ей прочитанное, но она совсем не хотела об ЭТОМ слушать и всякий раз беззаботно отвечала: «Ты, Илюша, главное — учись… А обо мне не беспокойся. Я уж как-нибудь».
Утром в день экзамена папа встал раньше обычного и еще раз просмотрел свои записи и конспекты. Он так волновался, что подавился яичницей и пролил на себя полчашки кофе с молоком. Хорошо, что мама на всякий случай погладила ему запасную рубашку. Когда он переоделся и вроде бы немного успокоился, зазвонил телефон. Это был папин товарищ, известный кинорежиссер, который проходил комиссию накануне и С ТРЕСКОМ ПРОВАЛИЛСЯ. «Валят ужасно, — тусклым голосом пожаловался кинорежиссер. — В комиссии одни старые большевики. Сами знаете, что это за народ (папа молча кивнул в телефон и посмотрел на дедушку). Делать им нечего — придираются ко всему! Газеты все просмотрите еще раз! Устав партии — наизусть! Доклад Брежнева — точно по тексту! Но главное — не вздумайте им сказать, что собираетесь оттуда привезти подарки своим детям — из Югославии запрещено вывозить детские вещи!»
Папа нервно закурил сигарету, а мама придирчиво оглядела себя в зеркало. Она была очень хороша в простом светло-сером костюмчике от Ляминой с подложенными плечами, вытачками и зауженном в талии и в черной блузке в белый горошек. Но что-то, видимо, всерьез ее тревожило. «Волнуешься?» — сочувственно спросил папа. «Еще как! Просто ума не приложу — бусы или шарфик? — ответила мама. — Ну, пожалуй, если старые большевики, то все-таки брошку!» Мама приколола к вырезу блузки брошечку из горного хрусталя, которая очень шла к ее стройной шее, чуть растрепанным и откинутым назад светлым волосам (почти как у Любови Орловой), подкрасила губы и вздохнула. «Ну, все хорошо, Ритик, — сказал папа. — Пошли уже, а то опоздаем». — «Нет, — ответила вдруг мама с непривычной для нее резкостью. — Нет, не так». Она исчезла в комнате и вновь появилась через несколько минут. Оказалось, что она сменила блузку на очень скромный и милый черный трикотажный свитерок с белым узором. «Вот так, — сказала мама. — И никаких украшений». — «Что-то больно простенько», — неодобрительно покачала головой бабушка. Она любила ткань в горошек, и ей жаль было, что мама отказалась от блузки. «Именно так», — повторила мама твердо. И они отправились на экзамен.
По маминой просьбе папа проходил комиссию первым. Его НЕЩАДНО ГОНЯЛИ, но ОН все знал и на все БЛЕСТЯЩЕ ответил. Самый старый и самый строгий большевик, раззадорившись, задавал ему все новые вопросы, но сбить папу ему так и не удалось. После часового расспроса усталые и недовольные старые большевики отпустили папу, кисло поздравив его с одержанной победой и велев пригласить жену. Ко всеобщему удивлению, мамы в коридоре не оказалось. Она появилась минут через пятнадцать, держа в руках сумку с продуктами. «Скажи, что ты была в библиотеке», — шепнул ей побелевший от волнения папа, перехватывая у нее сумку. Мама ничего ему не ответила и, улыбаясь, пошла на экзамен. Заждавшиеся большевики уже не на шутку рассердились и, коротая время, ссорились друг с другом, обсуждая последние политические новости. «Извините, — сказала мама. — Кажется, я немного опоздала. Но у меня УВАЖИТЕЛЬНАЯ ПРИЧИНА — представьте себе, в гастрономе на углу дают сосиски! И „докторскую“ колбасу. И даже масло — по двести грамм в руки. Может быть, вам нужно? Там народу немного — очередь всего на час. Если вы минут через десять пойдете, то может быть, вам еще достанется». Старые большевики замолчали, волнуясь и не зная, что отвечать. С ними еще никто так не разговаривал на экзамене. Наконец самый старый и строгий большевик решил покончить с этим и прекратить неуместные РАЗГОВОРЫ. «Мне нельзя колбасу, — проглотив слюну, с горечью сказал он. — У меня холецистит, диабет, язва и контузия!» — «Ничего страшного, — ответила мама. — „Докторскую“, я думаю, можно. Вы с врачом посоветуйтесь. У моего отца тоже повышенная кислотность, но „докторскую“ ему можно». Тут вмешался другой большевик, которому обидно стало, что мама разговаривает не с ним. И он ехидно спросил: «Скажите, а когда родился Гагарин?» — «Он довольно молодой, — ответила мама и улыбнулась. — Вы знаете, ведь космос — это такая нагрузка! Пожилого человека туда бы не отправили. Это было бы просто утомительно! Моя мама любит по вечерам смотреть телевизор, и она говорит, что Гагарин симпатичный. У него открытое лицо. А я телевизор не смотрю — мне некогда, ведь у меня двое детей». — «Ну а газеты вы читаете?» — спросил третий большевик. Первый — тот, которому мама разрешила есть колбасу, вдруг как-то злобно на него посмотрел, а потом исподтишка подмигнул маме и выразительно кивнул головой, чтобы она сказала, что читает. «Да что вы! — ответила мама. — Какие газеты? Когда? Мои девочки учат французский язык и, кроме того, они ходят на фигурное катание! А надо же еще их уроки проверить, постирать, погладить, продукты купить, на каток их сводить и книжку им на ночь почитать (мы только что закончили „Бэмби“ и теперь читаем „Маугли“!) — а ведь я ЕЩЕ И работаю! А это значит — отпрашиваться приходится. Но у меня очень хороший начальник, он прекрасно ко мне относится и всегда пораньше отпускает!» Большевики сидели как завороженные, будто во сне, медленно покачиваясь, прикрыв глаза и чему-то блаженно улыбаясь. Вдруг один из них встрепенулся, встряхнулся, нахмурился и спросил: «Ну а знаете ли вы, сколько орденов у комсомола?» Мама посмотрела на него с удивлением: «У меня ведь еще и родители есть, слава Богу! — сказала она (самый старый большевик испуганно посмотрел на нее, боясь, что сейчас она перекрестится, но мама сдержалась и только поплевала через левое плечо). — А они очень требовательные и капризные! У отца тяжелый характер. Он, кстати, тоже старый большевик. Вот он бы вам наверняка ответил. Но, подумайте сами, когда же мне пересчитывать ордена комсомола? Ведь я так устаю на работе, а мне еще надо заботиться о моем муже, о старых родителях и о маленьких детях. Разве не так?» — «Конечно! — вскочив с места, завопил вдруг самый старый большевик, глядя на маму влюбленными глазами. — Дорогуша! Поезжайте в Югославию — отдохните! Привезите подарки вашим деточкам!» — «Обязательно, — сказала мама. — А вам тоже счастливо оставаться! И непременно спросите у доктора про „докторскую“ колбасу! Вам наверняка ее можно». Старый большевик проводил маму до двери и долго смотрел ей вслед, глядя, как она идет по коридору навстречу папе, в простом сером костюмчике от своей любимой портнихи Ляминой, таком чистом и отутюженном, в тонком черном свитерке, в туфлях с пряжками на высоких каблуках и с прической под Любовь Орлову. У него было странное лицо, и, хотя он улыбался, в глазах у него почему-то стояли слезы — наверное, он был одинок, и ему тоже хотелось бы иметь такую дочь, как наша мама, — красивую, умную, добрую, заботливую и совсем не читающую газет!
После того как папа с мамой прошли комиссию, они стали готовиться к поездке. В первую очередь им надо было купить чемодан, с которым не стыдно показаться ЗА ГРАНИЦЕЙ, а потом — сувениры для югославов: для переводчика группы, для официантов или просто для людей, с которыми они могут там познакомиться. Это нужно, чтобы не оказаться в неловком положении, потому что всем известно, что за границей принято все время всем дарить сувениры. Знающие люди сказали, что больше всего югославы ценят русских матрешек и икру, и теперь это надо было купить — а где взять? И мама попросила знакомую продавщицу достать икру с ЛЮБОЙ ПЕРЕПЛАТОЙ, для того чтобы подарить ее прохожим в Югославии, потому что так принято в этой замечательной стране. Продавщица достала банку красной икры, а черную выдали дедушке ко дню его рождения в продуктовом ПАЙКЕ для старых большевиков, и дедушка с гордостью отдал свою икру маме для югославских КОММУНИСТОВ-ПОДПОЛЬЩИКОВ, готовящих МИРОВУЮ РЕВОЛЮЦИЮ.
Таким образом проблема икры была решена, оставалось уложить чемоданы. Для нас сняли дачу в Кратово, мы должны были переехать туда вместе с бабушкой, дедушкой и утками прямо перед тем, как родители отправятся за границу.
Накануне нашего переезда на дачу мама с папой вдруг начали перешептываться, а потом куда-то отправились с таинственным видом. Бабушка и дедушка лукаво на нас поглядывали, и дедушке явно хотелось нам что-то рассказать, но бабушка не оставляла нас с ним ни на минуту и следила, чтобы он не раскрыл секрет. «Дедушка, что?» — прошептала я. «Завтра узнаете. Сейчас спать пора», — ответила за него бабушка и пошла стелить нам постели. Это было как под Новый год, когда знаешь, что готовится подарок, а какой — неизвестно, но неужели все-таки — СОБАКА? Похоже было, что так.
На следующий день нас ожидало жестокое разочарование. Никакой собаки в доме не было. У мамы с папой вид был смущенный, бабушка как-то чересчур сосредоточенно жарила котлеты, дедушка закрылся от нас газетой «Правда», делая вид, что он так погружен в чтение, что ничего вокруг себя не видит. А потом я услышала, как мама на кухне говорила бабушке: «Понимаешь, мы все-таки не решились. Илья мне сказал: „Ведь это же как третий ребенок!“» — «А они надеялись», — сказала бабушка. «Но ведь мы же вас просили ничего им не говорить», — оправдывалась мама. «Да им и говорить ничего не надо. Ты думаешь, они сами не чувствуют», — пробурчала бабушка и принялась накрывать на стол. «Ты знаешь, — сказала мама, — ведь дело не в этом. Я бы его уговорила, конечно. Но когда я увидела эту собаку, у меня просто сердце защемило. Ее зовут Машенька. У нее позавчера уже забрали одного щенка. И когда мы пришли, она так испугалась, что мы и второго заберем, что мне показалось, будто она заплакала. Ведь я тоже мать! Мне так жаль ее стало. Я не могу причинить такую боль. И когда мы уходили, она нам просто в ноги кланялась за то, что мы не забрали ее сыночка. А он у нее такой хороший и смешной! Рыжий, как белка. Сам из соски пьет, а уже кусается. Его зовут Чук. А того, которого забрали раньше, звали Гек. Он был черный с белыми пятнами. Конечно, девчонки бы радовались! Но я не хочу, чтобы они радовались, когда кто-то плачет. Даже если это собака».
