Элизабет Йетс - Амос Счастливчик, свободный человек
— Он твой.
Деньги были уплачены, молодой негр уведен с помоста.
— Похоже, неглупый малый, — произнес покупатель.
Аукционист не отвечал, пока не спрятал деньги в карман.
— Ничего, скоро ума не останется. Нагрузи работой потяжелей, и все будет, как ты хочешь.
— Ат-мун, — снова повторил юноша, желая объяснить, что он вождь своего племени. Но у него не было подходящих слов. Всего только и осталось в памяти, что собственное имя да пыль полупотерянных воспоминаний о далекой стране.
— Назови его Амосом[9], — хрипло рассмеялся аукционист. — Хорошее христианское имя для черного дикаря.
Он повернулся и жестом поманил следующего раба.
— Пойдем, друг, — обратился к юноше квакер[10], и тот понял приглашающий жест.
— Ат-мун… — снова выдавил из себя молодой вождь, но другие слова не шли.
— Теперь ты Амос, — прибавил ходу квакер.
Так Калеб Копленд, который пришел на пристань совсем не для того, чтобы покупать рабов, а только затем, чтобы доставить партию домотканой шерстяной материи, вернулся домой с рабом, шагающим позади, и пустым карманом — на покупку ушла вся выручка от проданной материи.
3. Бостон. 1725-1740
Калеб Копленд даже и не знал, что сказать жене: ведь он возвращается с пристани без денег, вырученных за продажу ткани, зато с широкоплечим чернокожим парнем. Конечно, беспокоиться было не о чем, его жена — женщина добрая и великодушная.
Селия бросилась к двери, только заслышав скрип садовой калитки.
— Откуда взялся этот мальчик?
Несмотря на высокий рост молодого негра, она сразу поняла — перед ней мальчик, который ей в сыновья годится, хотя так уж получилось, что ее собственные дети гораздо младше.
— Я купил его на пристани. Корабль только-только подошел к берегу, они распродавали свой товар.
— Мистер Копленд! — воскликнула Селия, от ужаса переходя на официальный тон. — Вы же знаете, что мы не одобряем рабства.
— Да, — вздохнул Калеб, — но когда я увидел этого паренька на помосте и вспомнил, как нам нужен помощник по дому, я подумал: пусть лучше попадет в христианскую семью, где с ним будут ласково обращаться, научат всему, разовьют ум. Я не смог удержаться и купил его. Но в торгах не участвовал, заплатил сразу.
— Такой сильный и крепкий мальчик, — улыбнулась Селия. — Ты конечно отпустишь его на свободу?
— Да-да, со временем, — отмахнулся Калеб. — Хотя зачем такому дикарю свобода?
— Думаешь, не поймет, как ею пользоваться?
— Он пока вроде дикого зверя. Что ему еще делать, как не бежать без оглядки.
— Сдается мне, он добрый паренек.
Покуда они разговаривали, Амос стоял, не шевелясь. Но глаза его уже обежали кругом все жилище. Он сразу заметил двух малышей, мальчика и девочку, которые уставились на него, прячась в широких складках материнской юбки.
— Мне тоже кажется, он неплохой парень, — согласился Калеб. — Но у всех, кого продают, есть какой-то недостаток. Как ни грустно, он — немой…
— Вот бедняжка, — воскликнула Селия. Она подошла поближе и взглянула прямо в глаза юноше. Похоже, ей хотелось доказать, что муж ошибается. — Как тебя зовут, мальчуган?
— Его зовут Амос, — сказал Калеб.
Юноша открыл рот.
— Ат-мун… — глубокие, гортанные звуки наполнили комнату, отзываясь дальним эхом. Потом губы снова сомкнулись, и наступило молчание.
— Только одно слово и произносит, — вздохнул Калеб. — Потому он мне и достался задешево.
— Может, начнет говорить, когда поймет — бояться больше нечего, — Селия резко повернулась и вошла в дом. Пора было уже приниматься за дела. Негоже стоять у двери и болтать, хотя бы и с собственным мужем. — Отведи парня в мастерскую, покажи ему, что делать. А я приготовлю комнату. Роджер, Роксана, пойдемте, поможете мне, — позвала она детей.
Когда жена вернулась, Калеб стоял у ткацкого станка и пытался объяснить, как он работает, а Амос замер рядом, голова поднята высоко, лицо ничего не выражает.
— Ему вовек не понять, — воскликнул Калеб: в голосе раздражение, на щеках — румянец приближающегося гнева.
Селия покачала головой.
— Конечно, откуда ему, бедному черному ягненочку. Он всю жизнь слышал какой-то другой язык. Придется нам его поучить. Амос, — позвала она погромче, глядя прямо на юношу.
Он повернулся на звук голоса. Она кивнула, снова повторила его имя, указала на него. Затем, взяв Калеба за руку, произнесла имя мужа, а потом свое, указывая на себя.
— Пойдем, Амос, — позвала она.
Он не двинулся, но отрешенность на черном лице сменилась недоумением.
— Пойдем, Амос, — повторила она и поманила юношу за собой.
Повинуясь не слову, а жесту, он неуверенно шагнул к ней. Она несколько раз одобрительно кивнула. Легкое подобие улыбки показалось на его губах.
— Он все со временем поймет, — взглянула на мужа Селия. — Я его буду учить, как учу детей.
Она снова жестом позвала юношу, и он, словно послушная собака, вышел вслед за ней из комнаты. Хозяйка привела его в небольшую каморку рядом с кухней. Там стояла узкая койка, стул, небольшой стол. Все эти предметы были ему незнакомы. Она села на стул, чтобы показать, как им пользоваться. Он с застывшим лицом наблюдал за ней, а затем уселся на корточках на пол.
— Сидеть, — медленно, по слогам произнесла она, но он даже не попытался повторить за ней это слово.
Она легла на кровать, закрыла глаза, делая вид, что спит. Он внимательно следил за ее движениями, потом кивнул, словно все понял. Обвел глазами комнату и с видимым облегчением заметил на полу домотканый коврик. Поднял его, сложил, свернулся на нем клубочком и тоже закрыл глаза.
— Спать, — объяснила она.
Он встал и снова кивнул, повторил, как прежде, вытягиваясь во весь рост:
— Ат-мун.
Селия пошла на кухню. Юноша последовал за ней. Хозяйка села у длинного стола, жестом пригласила его сесть. Он неловко устроился на табурете. Она положила перед ним оловянную миску и вилку, он начал хватать еду руками и запихивать в рот.
Вечером Селия и Калеб присели у камина поговорить. Дети давно спали в своих постельках, а чернокожий юноша улегся на коврике в углу отведенной ему комнаты.
— На все нужно время, Калеб, он хороший мальчик. Он научится. Мне кажется, он и говорить научится.
— Но он ничего, кроме одного звука, не произносит!
— Это не просто звук, Калеб. Это слово. Единственное, оставшееся от Африки. Он от него не откажется, покуда не найдет взамен другое, не менее важное.
— Откуда ты это знаешь?
Она покачала головой:
— Есть вопросы, на которые даже у хорошей жены нет ответа.
Мало-помалу Амос, как ребенок, выучился выполнять работу по дому, помогать в мастерской — чесать и сучить шерсть: наконец, ему доверили и ткацкий станок. Постепенно он отучился от своих африканских привычек, сидел на стуле, спал на кровати, ел ножом и вилкой, а не пальцами. Он привык к штанам и рубахе, даже полюбил чуток щегольнуть красивым птичьим пером, заткнутым за тулью шляпы.
Каждое воскресенье он ходил на молитвенные собрания, усаживаясь на скамье рядом с Калебом и его семьей. Вместе с маленькими детьми посещал он и школу, которую миссис Копленд организовала у себя на просторной кухне. Сначала она занималась только с Роджером и Роксаной, но постепенно стала приглашать негритянских детишек из окрестных домов. Она их всех учила с одинаковым рвением и терпением.
Мало-помалу Амос выучился читать, писать и считать, но ему все еще было трудно говорить, хотя часто выражение лица и мимика говорили за него. С самого первого дня двое детишек полюбили его, но малышка понимала юношу лучше всех остальных. Часто они сидели вместе у очага, Роксана читала ему из Библии, именно по этой книге их учила мать. Амос слушал внимательно, следил глазами за маленьким пальчиком, двигающимся по странице.
Как-то раз Селия месила тесто на кухне и не столько прислушивалась, сколько волей-неволей слышала журчание голоса дочери, нараспев повторяющей слова Библии. Негритянский юноша, казалось, отвечал девочке без слов.
— Помнишь, Амос, — говорила девчушка, — что отец читал нам утром?
«Ему, возлюбившему нас и омывшему нас от грехов наших Кровию Своею и соделавшему нас царями и священниками Богу…»[11] — она по-ребячьи даже рассмеялась от удовольствия. — Разве не замечательно, Амос? Ты можешь быть царем, а я буду священником.
Молчание, Амос склонил голову над книгой. Темный палец нашел нужные слова, он их знал, понимал.
Роксана продолжала чтение.
Но Амос, который так всегда любил звуки ее речи, на этот раз не слушал. Он поднял голову и уставился куда-то в глубину черной пещеры огромного камина.
