Валерий Воскобойников - Портрет Кати Е.
Кате все казалось, что Козодой где-то здесь прячется за людьми, и она не переставала оглядываться.
А Дорин сидел по-прежнему на стуле и проверял список в блокноте.
Они шли из музея и молчали. Потом мама заговорила про тучи на небе, Дорин про школу, а Катя боялась, вдруг начнется разговор про ее портрет. Но разговор такой не начался.
* * *Катя любила читать стихи. Стихотворение про осень и про вечер она еще в начале года прочитала, когда выдали учебники. А теперь Василиса Аркадьевна задала это стихотворение выучить. Но не полностью, а только ту половину, где про осень. А Кате больше нравилась другая половина — про вечер. Она решила выучить обе половины вместе и долго учила дома.
— Все уроки сделала? — спросил Дорин на другой день перед занятиями, — сейчас проверим.
И Катя рассказала ему стихотворение.
— Зачем ты про вечер учила? Не задавали ведь? — удивился Дорин.
— Понравилось, и выучила. Я про вечер больше люблю.
— Это ты рассмешила! Учить нужно то, что задано. Думаешь, почему я отличник? Я делаю только что задано. А ты говоришь — люблю. Одно любишь, значит, другое — не любишь, одно, значит, выучишь, а другое — нет. Так отличником никогда не станешь. Мало ли что кому нравится.
Катя ему ничего не ответила.
Потом пришла Василиса Аркадьевна.
— Кузьмичев, — вызвала она.
Кузьмичев спутал все строчки, и Василиса Аркадьевна начала хмуриться.
— Зеленова, — вызвала она.
Зеленова сказала, что стихотворение она читала, и ей все ясно, что хотел выразить в нем автор, а выучить она не успела, потому что мама забыла ключ от квартиры.
Василиса Аркадьевна посадила ее, не дослушав, и стала искать в классном журнале, кого бы еще вызвать.
Катя всегда чувствовала, когда ее хотят спросить. То ли сердце не так начинало биться, или еще что происходило неясное, но она всегда знала: вот сейчас скажут: «Ермолова».
— Ермолова, — сказала Василиса Аркадьевна.
Катя вышла к столу и начала стихотворение. И вдруг забыла строчку про осень.
Ей подсказывали, ей рисовали пальцами в воздухе, но она никак не могла вспомнить эту строчку, и без нее стихотворение не говорилось, не могло продолжаться дальше, забывалось все.
— Медленно ты, Ермолова, исправляешься, — сказала Василиса Аркадьевна. И поглядела на Катю и на Дорина одновременно.
— Я дальше знаю, про вечер. Я учила, — сказала Катя.
— Не оправдывайся, — поморщилась Василиса Аркадьевна, — придется поставить тебе двойку.
— Она учила, я ее проверял, — вступился Дорин.
— Значит, плохо проверял.
И только Катя взяла свой дневник со свежей еще двойкой, только села на свое место, как сразу вспомнила ту строчку про осень и дальше все вспомнила. Но было уже поздно, Василиса Аркадьевна стала рассказывать новый материал, а стихотворение задала повторить к следующему разу. И на Катю больше она не глядела.
* * *На улице Катя увидела спину. Спин, конечно, на улице много, как и животов, и голов, но эта спина при виде Кати сразу спряталась в подворотню.
Катя прошла мимо подворотни — спины уже не было. Потом Кате захотелось оглянуться. Сама не могла объяснить почему, а очень потянуло ее оглянуться. Оглянулась и сразу наткнулась глазами на Козодоя. Козодой стоял на краю панели у столба и смотрел прямо на Катю. Увидел, что она тоже смотрит, вздрогнул, будто хотел спрятаться за столб, но не спрятался, а остался стоять на месте, не отводя от Кати глаз.
И Катя убежала от него в ателье «Шейте сами». В ателье было пусто — одни закройщицы у столика, и Катя, постояв рядом с телефоном-автоматом две минуты, вышла на улицу. Козодоя она больше не увидела.
* * *Кате пришла посылка из Ферганы. На извещении сначала стояли имя и отчество Катиного папы, а потом в скобках ясно было написано: «для Кати».
В Фергане жил сейчас Катин дядя, геолог. Наверно, это от него посылка.
— Не нужно ей никаких посылок, — сказала Катина мама, — пусть исправляет двойку.
Но потом мама сжалилась или папа ее уговорил, и она отпустила Катю на почту вместе с папой.
Это был маленький фанерный ящичек. Катя взяла его осторожно — вдруг тяжелый.
Но ящик оказался неожиданно легким. В верхней крышке были просверлены четыре дырки.
Катин папа принес клещи с кухни, и через минуту крышка была откинута.
— Зачем нам вата? — удивилась мама, заглянув в посылку.
Она сняла один слой ваты, потом еще слой, и вдруг показалось что-то костяное, круглое, темное.
— Черепаха! Черепаха! — крикнула Катя.
Черепаху положили на стол. Это была маленькая черепашка с твердым красивым панцирем. Головы и ног у нее не было видно. Вероятно, она спала.
Но вдруг панцирь вздрогнул, приподнялся, и из-под него показалась нога, обтянутая коричневой кожей, потом еще нога, потом голова на длинной, тоже коричневой шее.
Голова стала поворачиваться в разные стороны.
Мама налила в столовую ложку молока и поднесла к черепахиной голове. Молоко стало убывать.
— Пьет! — обрадовалась Катя.
— Где же мы ее поместим? — сказала мама.
Черепаху поселили в Катиной комнате в коробке из-под обуви.
— Вот тебе, Петька, подруга, — сказала Катя скворцу Петьке.
— Благодарю! Благодарю! — прокричал Петька.
Весь вечер черепаха спала и утром спала тоже.
— Скоро у нас дома будет зверинец, — сказала Катина мама за завтраком.
* * *В этот день Дорин не пришел в школу. Зато пришла Нина. Нина села за последнюю парту, где сидела раньше с ней вместе Катя, и оглянулась. И увидела Катю. Катя шла как раз к ней. Шла между колонок, улыбалась. Нина тоже заулыбалась.
— А я сижу теперь там, — сказала Катя и махнула рукой куда-то в потолок.
— Где? — сразу насторожилась Нина.
— Она теперь с Дориным сидит, — хихикнули сзади, — исправляется.
— Нин, это не я, это меня посадили.
— Ну и что, сиди, если хочешь, — пожала плечами Нина.
— Нин, у меня черепаха.
— Сиди со своей черепахой на здоровье, — и Нина снова пожала плечами.
— Подумаешь, — тоже дернула плечами Катя и пошла назад к доринской парте.
Так получилась ссора.
Всю перемену Нина болтала с Люськой Бриш. А потом ходила с ней по коридору, обнявшись, и глядела на Катю. А Катя сразу отворачивалась.
Катя и в самом деле принесла с собой черепаху. Черепашка тихо жила в портфеле. На большой перемене Катя стала кормить ее крошками булки, и черепаха их съела. Все стояли вокруг Кати и смотрели, даже Люська Бриш. Только Нина ушла в коридор.
На последнем уроке Василиса Аркадьевна объявила, что Дорин болен.
— Звонила его мама. Леву нужно навестить, — сказала Василиса Аркадьевна.
Класс молчал.
— Кто хочет навестить Леву сегодня?
Все продолжали молчать.
— Неужели всем некогда?
И Катя вдруг почувствовала, что все смотрят на нее. Оглянулась — никто на нее не смотрит. Все заняты своими делами: кто перо у ручки чистит, кто пальцем рисует по парте.
— Я хочу, — подняла она руку, — можно мне пойти к Дорину?
— Очень хорошо, — сказала Василиса Аркадьевна, — у него не опасная простуда.
* * *— Хорошо, что ты пришла, — встретил Катю Дорин, — а я думал, вдруг другой кто-нибудь.
И сразу закашлял и постукал себя по груди:
— Простудился, видишь. Мама не пустила.
В комнате Дорин открыл секретер, и Катя увидела две синие гантели. Такие, только побольше, всегда возил в своем чемодане Катин дядя.
— Вчера купил их. Мама мне денег дала, а еще вот этот эспандер купил.
— А он зачем?
— Чтоб рука была сильная. Сожмешь камень — пыль посыплется. Я теперь ежедневно занимаюсь спортом.
И он начал бить кулаками подушку.
— А мне черепаху дядя из Ферганы прислал, — сказала Катя.
— Черепаху? А зачем тебе черепаха?
Он продолжал бить подушку.
— Будет у меня жить.
— Собаку — это я понимаю. Воспитывается любовь к животным. И собака — она друг, если большая, конечно. — Он положил подушку на место. — А мне скоро никто не будет страшен. Некоторым, знаешь, во сколько раз удавалось увеличить силу? В пять и две десятых.
Тут вошла мама Дорина. Она, оказывается, давно уже пришла, раздевалась в прихожей и все слышала.
— Культурный человек, — сказала она, — не должен применять силу. Он должен действовать методом убеждения. Правильно я говорю?
— Правильно, — покраснел Дорин и убрал гантели в секретер, а подушку поправил еще раз.
— Катя, вам давно дали квартиру в новом доме? — спросила доринская мама.
— Давно. Три года назад.
— А мы скоро уедем.
— Да-да. Нас переселяют.
— Почему?
— По плану реконструкции микрорайона, — выговорил Дорин важно.
