Павел Бляхин - Москва в огне. Повесть о былом
За прилавком стояла высокая пожилая дама в черном костюме, с меховой накидкой на плечах.
Я знал, что хозяйкой магазина-явки должна быть женщина, которой и нужно сказать пароль. Но передо мной, как мне показалось, была такая шикарная особа, что я несколько смутился, не сразу подошел к ней. На мой взгляд — чистейшая буржуйка, и вдруг она — доверенное лицо нашей партии. Странно…
При виде нового покупателя дама приветливо улыбнулась.
— Чем могу служить, молодой человек? Хотите посмотреть новинки?
Я подошел поближе и, покосившись на близорукого покупателя, сказал вполголоса:
— Мне нужна сказка Андерсена «Доктор Штокман».
Дама сразу насторожилась и, перегнувшись через прилавок, тихонько поправила:
— Вы ошибаетесь, молодой человек. «Доктор Штокман» — сочинение Ибсена, а не Андерсена. Вот посмотрите…
Она сунула мне в руки первую попавшуюся книжку.
— Извиняюсь. Значит, я спутал, — ответил я, принимая книжку и начиная перелистывать ее.
— А других новинок у вас нет? — спросил близорукий покупатель, подходя к хозяйке.
— К сожалению, ничего не могу вам предложить, сударь.
Покупатель ушел, и мы остались одни.
Хозяйка тотчас представилась:
— Анна Леонидовна.
— Павел Рожков, — назвался я по фальшивому паспорту и осторожно пожал ее мягкую, нежную ладонь с тоненькими пальчиками. На мизинце сверкнуло кольцо с голубым камнем. Меня передернуло. А когда она пригласила меня последовать за ней через дверцу прилавка в соседнюю комнату, я подчинился без особой охоты.
Мы оказались в небольшой гостиной, окна которой выходили во двор.
Я осмотрелся. Стены были оклеены чудесными обоями с золотистыми прожилками. Посредине стоял круглый стол, накрытый зеленой плюшевой скатертью, вокруг мягкие стулья. На окнах висели тяжелые шторы. Все это показалось мне совершенно буржуйским и потому подозрительным.
Анна Леонидовна усадила меня на диван и попросила рассказать, что делается в Тифлисе.
Я неловко плюхнулся на диван. Ноги смешно подскочили вверх. Диван оказался слишком глубоким и податливым.
Деликатная хозяйка даже не улыбнулась. Вот выдержка! На ее месте другой бы весело рассмеялся, я бы ответил тем же и не почувствовал бы себя так неловко, как в данную минуту.
Усевшись против меня на стул, хозяйка магазина приготовилась слушать.
Но я не был расположен особенно откровенничать и потому ограничился коротким рассказом о кавказских событиях, о митингах в Тифлисе, об упоении меньшевиков и либералов «свободами» и манифестом.
Хозяйка, кажется, заметила мою сдержанность и не стала больше расспрашивать. А я как бы между прочим осведомился:
— Не проходила ли через вашу явку товарищ Раневская?
— Раневская? — хозяйка наморщила лоб, вспоминая. — Пнет… кажется, не проходила. А какова она на вид: брюнетка, блондинка, шатенка?
Я запнулся, затрудняясь ответом, Вера Сергеевна всегда представлялась мне как единый живой образ, как воплощение всего прекрасного и доброго, в котором нельзя отделить внешнее от внутреннего. Я знал, конечно, что она высокая, стройная женщина, что у нее большие карие глаза и что ее густые темные волосы тяжелым узлом стянуты на затылке. Но я знал и то, что когда она смеется или улыбается, все вокруг становится светлее, а я просто замирал от непонятного волнующего чувства. Я не мог представить себе Веры Сергеевны без ее милой привычки при разговоре класть руку на мое плечо и обязательно спрашивать в конце беседы: «Понятно, Пашенька?..» Но как это сказать чужому человеку? Как описать?..
Покраснев до норией волос, я пробормотал невнятно:
— Она… красивая…
— Позвольте, позвольте! — встрепенулась вдруг хозяйка. — На явку комитета с пол месяца тому назад прибыла из ссылки действительно красивая женщина, с такими пышными каштановыми волосами. Но я не помню ее фамилии.
Меня так и подбросило:
— А имя? Как ее имя?
— Кажется, Анна Петровна… Да, да, совершенно точно, Анна Петровна.
Я разочарованно вздохнул.
— А что? — спросила хозяйка. — Это ваша знакомая пли родственница?
Мать, — ответил я неожиданно и так смутился, что готов был провалиться сквозь землю. И что меня дернуло за язык! Вот теперь и объясняй, что к чему…
К счастью, хозяйка оказалась такой деликатной и догадливой, что не стала уточнять.
— Вы с дороги и, вероятно, очень голодны? Сейчас я попрошу накормить вас, а потом вы сходите в штаб ЭмКа договориться о работе.
— А что такое ЭмКа? — спросил я, недоумевая.
— ЭмКа — это сокращенное название Московского комитета РСДРП (большевиков).
— А как здесь называется меньшевистская организация?
— Просто Московская группа РСДРП.
— Хорошо, буду знать.
— В штаб вы пройдете по паролю, — продолжала поучать хозяйка, — а там спросите товарища Землячку или Южина[1].
Подробно разъяснив мне, как найти штаб, она крикнула в дверь соседней комнаты:
— Елена Егоровна! Зайдите, пожалуйста!
Дверь быстро распахнулась. Оттуда понесло кухонным ароматом. Вошла низенькая, крепко сложенная женщина лет сорока в белом фартуке, с засученными по локоть рукавами, с белой косынкой на голове. Прямой лоб, умные серые глаза, светлые колечки, выбивающиеся из-под косынки.
— Вот познакомьтесь; приезжий товарищ, — представила меня хозяйка. — Да накормите его хорошенько, прошу вас.
Ласково кивнув нам головой, она ушла обратно в магазин.
Елена Егоровна бесцеремонно окинула меня взглядом:
— А как звать тебя, товарищ?
— Павел.
— Ладно. Павел так Павел. Иди за мной.
Мы оказались в просторной, ослепительно чистой кухне.
На горячей широкой плите жарились и раздражающе вкусно пахли котлеты.
Усадив меня за небольшой столик, Елена Егоровна стала ловко орудовать котлетами, переворачивая их с боку на бок ножом и вилкой.
Завязался разговор.
— Откуда прикатил, товарищ?
— Из Карса.
— Ого! Зачем тебя понесло так далеко?
— В Москву потянуло.
— Из тюрьмы, наверное?
— Почему вы так думаете?
— Да после манифеста к нам со всех сторон съезжаются ссыльные, политические заключенные. Через нашу явку прошло их немало.
Я решил, что Елена Егоровна свой человек. Это несколько ослабило мою настороженность. Спросил о хозяйке магазина:
— Кто она такая — большевик или меньшевик?
— Помогает большевикам, а в какой она партии, мне не докладывала, — отрезала Елена Егоровна.
— А вы как?
— Что я? — Она еще раз перевернула котлеты, которые зашипели, как злые гуси. — Я еще не партийная, я сочувствую.
— Кому?
— Большевикам, понятно.
— А почему большевикам, а не меньшевикам? — не унимался я.
— Ясно, почему: большевики — самая боевая партия, и программа у них подходящая для народа.
— Ишь ты как, — удивился я, — вы и с программой знакомы?
— А ты думал — кухарки только с горшками воюют? Не те времена, товарищ! Весь парод проснулся. Да ты скинь пальтишко-то, сопреешь тут.
Я разделся.
Елена Егоровна поставила передо мной тарелку с горячими котлетами.
— Ешь, парень, пока в работу не запрягли, потом некогда будет.
— А что, разве у вас жарко?
— Там увидишь… На вот горчицу.
Я был голоден как волк и ел с таким свирепым аппетитом, что Елена Егоровна, сложив руки под грудью, смотрела на меня с некоторым удивлением и довольно улыбалась.
Разделавшись с одной котлетой, я на секунду перевел дух и выразил свое недовольство Москвой:
— Скажите, Елена Егоровна, почему так тихо в Москве — ни забастовок, ни демонстраций? По улицам толстопузые на тройках разъезжают…
— Когда ж ты успел разглядеть, тихо у нас или шумно? — проворчала Елена Егоровна. — Поешь сначала да поживи здесь маленько. Ишь какой прыткий приехал! — Она подбросила мне еще пару котлет.
Я как раз кончал вторую и с удовольствием принялся за третью.
В самый разгар пиршества со двора в кухню вихрем влетела молоденькая девушка.
— Мама, мама! А что на улице творится!.. — И вдруг запнулась, увидев постороннего человека. — А это кто такой?
От неожиданности я поперхнулся, закашлялся.
Девушка фыркнула, но тут же спохватилась и захлопнула рот ладонью.
— Вот вертопрах! — сердито заметила Елена Егоровна. — Влетела как нуля и хоть бы поздоровалась. А еще гимназистка!
— Я и так здороваюсь, — еле удерживаясь от смеха, протянула мне руку девушка. — Катя! А вы, конечно, революционер?
— Откуда это следует? — возразил я, отдышавшись после кашля.
— Да к моей маме только революционеры и ходят: социал-демократы разные, меньшевики, большевики, эсеры — ничего не разберешь.
Елена Егоровна попробовала рассердиться:
