Иосиф Ликстанов - Первое имя
Медленно, как бы не желая расстаться со своей ношей, братья Самохины развязали мешок.
— Ух!.. — подпрыгнул Вадик. — Это друза так друза!
Лучи солнца, разбившись о хрустальную друзу, стали розовыми, фиолетовыми, желтыми… Друза — это дружба кристаллов. Длинные прозрачные шестигранники, вершины которых отсвечивали аметистовой синевой, были точно впаяны основаниями в плоский кусок молочно-белого кварца, составляли с ним одно целое — цветущий хрустальный куст. Сколько миллионов лет назад вырастила его природа, чья счастливая рука выломала его из стенки пещеры? И вот сверкает перед восхищенными ребятами завидный подарок горных недр.
— Поздравляю с удачным походом и благодарю за подкрепление для школьной минералогической коллекции, — сказал директор. — Имейте в виду, товарищи, что первого сентября краеведческий кабинет должен быть открыт!
Роман скомандовал цепочке «вольно», и всё зашумело. Встречающие бросились к экскурсантам и помогли им разгрузить машину, доставившую тяжелые рюкзаки со станции. Тут же начались расспросы в рассказы.
— Эта друза у председателя колхоза в кабинете на письменном столе стояла, — сказал Толя Самохин.
— А раньше горщики Малой Мурзинки ставили такие штуки на завалинках под окнами для красоты, — добавил Коля Самохин. — Мы с Толькой об этом у Мамина-Сибиряка читали.
Очарованная Женя Полукрюкова осторожно провела пальцем по грани самого длинного кристалла.
— Будто сирень в саду… — шепнула она мечтательно.
— Ага, пялишь глазки на камешки! — под шумок свел с нею счеты Вадик. — Теперь видишь, что́ лучше — наши камешки или ваша глина. Эх ты, глиняная половчанка!
— Девочка, погрызи леденчик… — Чернявый Вася Марков протянул Жене красный леденец. — Попробуй — спасибо скажешь.
Женя заложила руки за спину:
— Не хочу! Он грязный, из кармана.
— Зато, ох, и вкусно! Я сам его съем, если ты гордая.
Вася чуть-чуть прикусил леденец боковыми зубами и так сладко зажмурился, что все рассмеялись.
— Это… это, наверно, каменный леденец, да? — догадалась Женя.
— Что ты, Марков, лезешь в глаза со своим турмалином! — сказал другой экскурсант. — Рекомендую черный хрусталь морион. Это вещь! Я его на отвале шахты Маломальской нашел. Посмотри, Гена, хорош?
Рослый подросток в спортивных трусах я в красной майке с белой оторочкой подбросил кристалл на ладони и осмотрел его, вертя перед глазами.
— Стоящий, — одобрил он. — Ты его обмажь тестом и положи в горячую печь — камень золотистым станет, куда там раухтопазу!
— А ты зачем тут, Фелистеев? — подлетел к нему Паня. — Пришел камешки выменивать? Ничего у тебя не выйдет, отчаливай! Наши кружковцы менкой не занимаются, сам ищи камешки для своей коллекции.
— Кто это пищит! — Гена обвел ребят взглядом, как бы не замечая Пани, потом возвратил камень кружковцу и спросил: — Скажи, разве я хотел меняться камнями?
— Нет, и разговора об этом не было, — признал обладатель мориона. — Чего ты, Панёк, налетаешь на честных людей?
— То-то! — закрепил Гена. — А кто пищит, что я сам в поиск не хожу? Разве я не нашел два железных кошелька? Только я своими находками не хвастаюсь, как некоторые другие.
Слова Гены вызвали смешки ребят.
— Да, ходишь в поиск, ходишь! — выпалил Паня. — По чужим угодьям побираешься, находишь то, что не тобой положено да плохо лежит.
— Кто в наше халцедоновое угодье забрался? — напомнил Вадик. — Выследил нас с Панькой, когда мы за Олений брод шли, и, пожалуйста, нашел халцедонки!
Эта справка, конечно, была неприятной для Гены, тем более что теперь сочувствие ребят перешло к Пане и кто-то сказал: «Хорош старатель за чужой счет!»
Румянец залил лицо Гены.
— Интересно знать, кто это подарил Пестову и Колмогорову все самоцветные угодья в Железногорске? — спросил он. — Я сам халцедоны за Оленьим бродом разведал и оттуда не уйду. При всех говорю и заявляю. Точка!
— Посмотрим, посмотрим!.. — угрожающе произнес Паня.
— Посмотришь — так увидишь! — презрительно бросал Гена. — А вот мы, верное дело, не увидим, как знаменитый добытчик-горщик Пестов найдет малахит. Где твой малахит, Пестов? На чем Гранильная фабрика фамилию твоего батьки напишет? Наобещал, нахвастался малахит достать, а теперь клянчишь у ребят камешки, что дома завалялись.
— Пестов малахита найдет сколько надо, а тот, кто ему мешает, тот дубина и ничего больше! — выкрикнул Паня.
Быстро, одним движением обернулся к нему Гена; под длинными ресницами блеснул огонек, но тотчас же Гена сдержался, пожал плечами и, покачиваясь, как подлинный футболист, направился к школьным воротам.
Почему неуступчивый Гена Фелистеев оставил поле брани? Паня оглянулся и увидел Николая Павловича и Романа.
— Пестов, иди сюда, — подозвал его Николай Павлович. — Продолжаешь воевать с Фелистеевым? Что там у вас?
— А чего он… — с трудом выговорил Паня. — Нил Нилыч у старателей подходящего камня для доски почета не достал… Я говорю ребятам, чтобы посмотрели дома, может где-нибудь малахитинки завалялись, а Фелистеев подучивает их малахита не давать…
— Ему-то что? — удивился Роман.
Смущенный Паня замялся, но Николай Павлович и Роман ждали ответа, и пришлось сказать все:
— Генка выдумал, что я для хвастовства взялся камень искать, потому что… мой батька будет первым на доске почета… Врет он!.. Я для нашего рудника и для Гранилки ищу… И хвастаюсь я теперь меньше, хоть кого спросите…
— Меньше не всегда означает мало, — заметил Роман.
— Старая история! — с досадой проговорил Николай Павлович.
Насупившись, Паня смотрел себе под ноги.
Памятный разговор
В середине прошлого учебного года директор школы Илья Тимофеевич представил пятому классу «Б» нового классного руководителя — преподавателя географии Николая Павловича Максимова.
Еще до приезда Максимова ребята узнали, что он участник войны, выпускник Московского педагогического института, и заранее стали гордиться своим будущим классным руководителем. Увидев его, пятый класс не разочаровался. Все понравилось ребятам в Николае Павловиче: он — статный, крепкий, по-офицерски подтянутый, на груди две длинные планки орденских ленточек. Даже бородка Николая Павловича пришлась всем по душе, так как от парты к парте пронесся слух, будто она прикрывает шрам от ранения.
Когда директор ушел, классный руководитель разрешил школьникам задавать вопросы.
— Почему я приехал работать на Урал? — повторил он вопрос, заданный обстоятельным Толей Самохиным, и рассказал: — В нашей танковой части было много уральцев. Я наслушался о вашем крае, гордился тем, что Урал так много делает для победы. Один уралец вытащил меня из горящего танка и сам при этом сильно обгорел. Сейчас это мой лучший друг… — Николай Павлович закончил, глядя в окно на Железногорск: — Красивая, богатая земля! Всюду кипит труд: в городах, в горах, на полях. На горе касатке, где вы живете, есть улица Доменщиков, улица Горняков. Вероятно, вы знаете и другие такие же названия?
Ребята стали поднимать руки и выкрикивать:
— Улица Бурильщиков!
— Инженерская!
— Переулок Токарей!..
— Толя Самохин, что делает твой отец? — спросил Николай Павлович.
— Горновой на Старом заводе, — ответил Толя. — Он на второй домне тридцать лет проработал. Два ордена получил.
— А брат Ростислав в цехе крупносортного проката слитки по-стахановски нагревает, — добавил Коля, потому что дружные братья всегда дополняли друг друга.
Паня вскочил и выложил одним духом:
— А мой батька, Григорий Васильевич Пестов, машинист экскаватора, три ордена получил, две медали и еще два значка отличника социалистического соревнования! О моем батьке каждый день в газете пишут и по радио передают!
— Приятно, что ты гордишься своим отцом, — сказал Николай Павлович.
— Так гордится, что с утра до ночи хвастается, — отпустил Вася Марков.
— И с ночи до утра, — продолжил Гена Фелистеев.
Тут уж Паня взвился:
— Будто ты, Фелистеев, своим дядькой не хвалишься, только редко тебе приходится. Далеко ему до Пестова, все знают… — Осадив Гену, он принялся за Васю Маркова: — А ты вообще помалкивай. Твой отец в рудоуправлении сидит да цифирки считает. Тоже работа!
Ребята зашумели, засмеялись, а краснощекий мальчик, сидевший рядом с Пестовым, потребовал:
— Дай им еще, Панька, пускай им больше будет!
— Тишина! — потребовал Николай Павлович, перелистал классный журнал и проговорил, холодно глядя на Паню: — Ничего не понимаю. Ты гордишься своим отцом, прекрасным работником, а сам работаешь плохо. Ни одной пятерки, мало четверок, есть двойка… — Он закрыл журнал. — Хвастливая у тебя гордость, ненужная. Тебе она не дает ничего, а твоих товарищей, должно быть, обижает. Ведь так?
