Сергей Иванов - Бывший Булка и его дочь
— Лид! Очень прошу тебя не обижаться. Я потеряла твой телефон! — вздохнула и вдруг сказала с весёлым каким-то отчаянием: — Я чуть вообще с тобой не рассталась навсегда.
Слова эти неприятно тронули Лиду за сердце.
— Ты ведь не позвонила бы мне, Лид… ну… если б я тебе не позвонила?
Опять она попала в затруднительное положение. Что ей делать? Сказать правду? А может, наврать, что, мол, почему ж, я бы обязательно… Однако и тот и другой ответ ей не нравились. Она молчала, сопела в трубку и молчала, совершенно забыв, что сап её очень хорошо слышен на другом конце провода.
— Я, Лид, так и знала! — произнесла Надя чуть укоризненно. — А теперь я из-за тебя руки отморозила, — это она уже сказала улыбаясь. — Может, ты просто ко мне приедешь, Лид? — Теперь уже почти просительным тоном.
Она не умела так говорить, как Надя, и не умела так чувствовать, о чём там молчат и сопят её собеседники. И знала, что вряд ли когда-нибудь научится.
Она глянула в зеркало, висящее в прихожей перед телефоном. Увидела свою насупленную физиономию, как-то нелепо сбившуюся чёлку, красный прыщик на подбородке. И стало ей смешно на себя. И удивительно, что ей звонит Надя!.. Верней, она подумала об этом более торжественно. Она подумала: «Такие люди, как Надя».
А Надя, на этот раз, видимо, совсем не догадываясь, о чём там думают, у другого телефона, стала рассказывать, как вчера по пути из молочной она, вытаскивая перчатки, выронила книжечку записную. Дома хватилась — нету!
Там ещё какие-то ценные телефоны, но в первую очередь, «вот честное слово, Лид, я о тебе подумала. Думаю: ведь сама ни за что не позвонит».
Потом она смешно стала рассказывать, как отправилась искать свою книжечку, не нашла, вернулась, поплакала немножко и снова отправилась.
— В общем, помнишь, как у Жуковского?
— Что-что? — удивилась Лида.
— Ну… «Раз в крещенский вечерок девушки гадали, — скороговоркой начала Надя, — за ворота башмачок, сняв с ноги, бросали, снег пололи, под окном слушали…» Ну и так далее. А я как раз снег полола…
Лида представила себе, как Надя, согнувшись в три погибели, чуть ли не на четвереньках идёт по улице, потешая встречных мальчишек, и выгребает из снега красными, застуженными пальцами то бумажку от мороженого, то пачку от сигарет: для неё это всё одно и то же — что бумажка, что пачка, что книжечка: она видит дико плохо!
…Эту историю про другого рассказать, любой сейчас же крикнет: враньё! Но только не про Надю…
Лида, ужаснувшись всем сердцем, представила себе, каким же упорным надо быть человеком, чтоб целый час вот так и чтоб не засомневаться: а вдруг уже нашли, а вдруг я вообще не там копаюсь?
* * *Положив трубку, Лида пошла к себе и сразу стала убираться. Словно к ней кто-то должен был сейчас прийти. Но, естественно, никто не должен был. Это она как бы из-за Нади: взглянула на комнату и на себя Надиными серьёзными глазами.
И вот всё убрала, села на освободившийся диван… Надя приглашала её к четырём. А вдруг это день рождения?.. Эх, я! Надо было спросить! Но звонить и спрашивать казалось ей глупо.
А без подарка являться умно?
Она сидела на диване и кусала ногти. Вспомнила, что это некрасиво, и давно уже она поклялась бросить эту привычку. Положила правую руку туда же, где лежала левая, — на колени… Сидеть так было скучно, как-то слишком по-школьному.
Вдруг её осенило: да никакого нет дня рождения! Ведь они вчера должны были встретиться — не вышло, и встречаются сегодня. А эдак запросто, с сегодня на завтра, дни рождения не переносят. И притом они собирались пойти в кино или куда-нибудь ещё — куда вздумается. А теперь Надя заболела, и поэтому Лида идёт к ней. Вот и всё…
«Заболела… Ведь она из-за меня заболела!»
Но, подумав так, Лида не почувствовала особых угрызений совести. Потому что болеть — не такое уж плохое дело. Все о тебе заботятся. В комнату входят только с улыбкой и на цыпочках. Ты лежишь, а вокруг тебя тишина, как стража.
Сама Лида была человеком абсолютно здоровым, о болезни и её преимуществах она знала в основном теоретически. Правда, остались воспоминания класса от второго или третьего — ходил тогда по Москве так называемый английский грипп.
Лида тоже отвалялась недели две.
И с тех пор была здорова по сей день, и ещё лет сто пятьдесят готова была оставаться такой же. Поэтому в самой глубине души она считала болезнь неким видом притворства. И не очень жалела больных.
Она раскрыла свой платяной шкафчик и стала думать, что бы ей надеть. Нарядов было у неё не так уж чтобы много, но всё-таки кое-какой выбор имелся.
Сперва она опять решила одеться во вчерашнее. Но быстро представила себе, как батянька будет на неё многозначительно поглядывать. Он думает, что Лида на свидание идёт с каким-то мальчиком. Впрочем, пусть себе думает, она его разубеждать не собиралась.
Хотя мог бы знать свою дочь и немножко получше!
* * *С Надей они познакомились этим летом на Азовском море. То было первое море в её жизни! И поэтому не стоит объяснять — понравилось, не понравилось.
Но когда задумали и собирались туда, она, подражая, маме, немножко кочевряжилась — почему, мол, Азовское, а не Прибалтика и не Крым?.. И в самом деле, что оно там на карте — бледная клякса. Самое глубокое место — четырнадцать метров. А теперь, говорят, ещё больше обмелело!
Но батянька, как всегда: уговаривал, отшучивался и делал по-своему. Мама ему как-то сказала… Они сидели все втроём — то ли завтракали, то ли ещё что-то, и мама говорит:
«Ну хорошо. Ты мужчина, мы женщины. Ты сильнее, деятельней… Но какое право ты имеешь нас заставлять?»
У неё мама, конечно, удивительнейший человек. Так умеет высказать — просто дух захватывает!
Батяньке ничего тут не оставалось, как только разыгрывать клоуна.
«Я?! — несерьёзно закричал он. — Заставляю?!»
«Вот именно заставляешь. Потому что нисколько не считаешься с нашими соображениями».
И тогда он ответил:
«Вот ты, Мариночка, чудак какая. Я же знаю, что будет лучше. Разве нет? Любой случай возьми!»
Это правда. Как батянька говорит, так и надо делать — проверено. Да и мама вообще-то спорила тогда не на самом деле, а как она говорит, «отстаивая своё право на мнение».
Право на мнение она отстояла. А поехали всё-таки на Азовское. Поездом до города Бердянска, а там ещё часа три на автобусе, в клубах жирной пыли, которая проникала в окошки и неплотные двери и оседала на всём толстым мучным слоем.
Но уже вечером того же дня наступило настоящее хорошо. Хорошо-хорошо!..
Ни Лида, а кажется, и даже ни мама не знали, что так бывает. То есть как бы знали, батянька им говорил. Но в то же время и не знали — поверить трудно!
Они разбили палатку на пустынном берегу. За спиною расстилалась степь — колючий, сухой, желтоватый ковёр. Лишь вдали виднелись тёмно-зелёные шары больших южных деревьев и белые домики-мазанки. Там было село.
А палаточная их дверь смотрела на ровную, чуть сероватую поверхность воды, которая к горизонту приподнималась, сливаясь с небом. И в то же время не сливаясь. Потому что ясно видна была тёмная прямая нитка — горизонт.
Вдоль берега тянулась полоса пляжа — не очень широкая и удивительно прямая, похожая на дорогу. Но это был не песок!.. Странно: пляжи, как знала Лида из разных книг, бывают или песчаными, или из камушков. А этот был ни то и ни другое. И в первые дни он колол непривычные подошвы босых Лидиных ног.
Ей объяснил батянька. Он зачерпнул пригоршню этого пляжа и показал Лиде. Песок сыпался меж его пальцами… Песок и ещё что-то. Какие-то чешуйки — довольно остренькие!.. Это были обломки ракушек. И вполне приличные, и совсем крохотные, чуть больше точки в конце предложения.
Иногда можно было найти обломок величиною с палец. Батянька собирал их и маминой пилкой для ногтей выделывал разные амулетики. Потом этим заразилось всё побережье… Там вообще-то стояли палатки друг от друга метров на пятьдесят, на тридцать, а иногда по две-три вместе. А иногда наоборот: метров на сто отдельно — если попадались какие-нибудь бурундуки.
И скоро их семья со многими передружилась. Сперва, конечно, батянька, за ним Лида. А потом и мама.
Мама подходила к компании минут через десять после того, как её начинали звать и упрашивать. И обязательно в руках карандаш, ластик и странички рукописи (то есть листы, напечатанные не типографскими буквами, а на пишущей машинке). Компания, конечно, приутихала. Потому что на пляже у людей что в руках? Карты, да полиэтиленовые мешочки со сливами, да жбанчик с кислым вином. А тут вдруг — рукопись!
Обязательно кто-нибудь да спрашивал:
— Вы что, журналистка, да?
И мама отвечала:
— Ну в общем… редактор…
* * *Потом Лида узнала, что если пойти по пляжу в сторону Молочной реки, то где-то там дальше есть кладбище крабов.
