Софья Шиль - История Мурочки
VI
И праздник не в праздник
Мурочка, горько рыдая, прятала свое лицо в складках няниного платья.
— Успокойся, матушка, — говорила няня. — Праздник такой великий, Сам Христос Спаситель наш родился на радость и утешение мира, — нехорошо так! На небе ангелы поют, звезды Господни улыбаются, души христианские радуются.
Но Мурочка еще горше заплакала.
Утром, бегая с новой куклой по гостиной, она нечаянно задела за столик, где стояла лампа. Столик свернулся на бок, и не успела она крикнуть, как лампа уже лежала на полу в керосиновой луже, разбитая вдребезги.
Вошла тетя Варя, помолчала и сказала:
— Хорошо. Сколько раз уже тебе говорено? Сорванец, гадкая девчонка! Это все нянино баловство. Привыкли в детской озорничать.
Потом, помолчав, проговорила:
— Сегодня мы все пойдем на елку к Анне Петровне, а ты останешься дома. В другой раз будешь, осторожнее.
Мурочка, не веря своим ушам, глядела на тетку. У них совсем не было знакомых детей, и эта семья была первая, с которой они познакомились. Они уже были раз у Анны Петровны и очень веселились.
Тетя Варя ушла, приказав Мурочке сейчас же идти в детскую и не выходить оттуда весь день.
Мурочка, глотая слезы, поплелась в детскую.
И вот настал вечер, тихий, торжественный вечер. В окно с глубокого темного неба глядела ясная звезда. Через двойные рамы доносился протяжный благовест. В доме было тихо и пусто, все ушли, даже кухарку Аннушку от пустили в гости, и остались только вдвоем Мурочка и няня.
Когда Дима уходил, он высунул на прощанье язык и сказал: «Что, попалась? Курица!»
Но Мурочка стояла молчаливая и бледная, и даже нельзя было подумать, что она весь день плакала. В душе её теплилась робкая, сладкая надежда, что кто-то ее пожалеет, кто-то простить и возьмет с собой, — не папа ли? — но отец, оказывается, еще раньше один уехал куда-то, и тетя Варя была полной владычицей в доме.
Bcе так весело спешили одеваться; все кутались, потому что на дворе стоял сильный мороз, даже снег хрустел и скрипел под ногами; и вот, после суеты, и шума, и смеха, за ними затворилась дверь, и во всей квартира воцарилась мертвая тишина.
— Сам Христос Спаситель наш родился, — говорила няня, нежно гладя по головке рыдающую Мурочку. — А в деревне-то что делается! Ребятки у нас тепло-тепло оденутся, выходят со звездой. А ту звезду целую неделю перед великим праздником мастерят. Бумагу промаслят, да вырежут звезду, да сделают точно фонарь. А в звезде свечку поставят. Наш пономарь горазд больно, ребятам помогает. И наденут ту звезду на шесть, зажгут свечку и идут век со звездою-то от двора ко двору Христа славить, поют молитвы Младенцу Христу… Улица-то деревенская темнешенька, хоть глаз коли, ничего не видать. И плывет это звезда, горит ярко так, хорошо. Всю деревню обойдут ребятки, в каждой избе им подадут, где копейку, где вотрушку, аль пирог, али яичек. Много всего наберут. Ребята-то больше все бедные, — потом делят, домой несут, бегут, — рады, что столько добра насбирали. И бедные люди сыты в святой вечер бывают.
— Нянечка, расскажи, как ты от волков спасалась, — просить Мурочка, все еще всхлипывая.
И няня начинает рассказывать про далекое старое время, когда она была молоденькой девушкой.
Как она была тогда крепостная и как с утра до ночи вышивала в девичьей, строчила прошивки и кружева для своей госпожи. И звали ее в то время Верой, а не Надеждой, потому что сама барыня была Надежда и не желала, чтобы простая холопка носила её имя.
И рассказывала няня, как она раз поклонилась барыне в ноги и отпросилась сходить к матери вместе с сестрой. Мать их жила в другой деревне, и дорога туда шла через дремучий лес. А дело было зимою. Холод, мороз. И идут две девушки через дремучий темный лес, дорога тянется без конца, а снегу-то, снегу сколько! Не пройти. И людей нет. А в лесу хрустит. Страшно так. Неведомо кто бродит в чаще лесной: медведь ли из берлоги поднялся, волки ли зубастые. Начинает смеркаться. Да вдруг как волки завоют!.. У девушек ноги подкашиваются от страху. Бегут вперед, — куда же деваться? Все равно дремучий лес на много верст кругом. Вдруг как блеснет огонек вдали между деревьями, другой, третий… Это волчьи глаза горят. Батюшки, светы мои! Что тут делать? Взлезли сестры на деревья и притаились. Дрожат, молитву читают.
Вдруг как трахнет что-то в лесу! Господи, спаси и помилуй! И опять: трах!.. А это объездчик-сторож по волкам стрелял, едет по дороге. Девушки как закричать ему: «Дядюшка, милостивец наш, возьми нас с собой, помираем! Волки нас окружили, ради Христа спаси!»
В эту минуту, действительно, раздается какой-то треск или шум.
Мурочка вскакивает и испуганно смотрит на няню.
— Господи, да что же это? — говорить старушка. — Никак в двери к нам ломятся.
Она берет Мурочку за руку, и обе отправляются в кухню. Там кто-то изо всех сил колотит в дверь.
— Да кто там, отзовись! — кричит няня, между тем, как Мурочка испуганно держит её руку.
— Да Федор, Федор! — слышится с лестницы. Няня отворяет дверь и впускает занесенного снегом полузамерзшего мальчика, лет двенадцати.
— Ах, Федька, чтоб тебя!.. напугал нас, — ворчит няня.
— Да я стучал-стучал… уходить хотел, — говорить красный, как рак, Федя, обдавая всех свежим морозным воздухом.
Он снимает шапку и полушубок, стряхивает снег в уголок к печке, и Мурочка видит Федю в праздничном наряде: он в красной кумачовой рубашке и черной жилетке, а сапоги высокие, а шаровары новые.
Федя кланяется барышне и целует ее в щеку и поздравляет с праздничком; потом целует няню и вынимает для неё из кармана гостинец — два румяных яблочка.
— Ох, племянничек, спасибо, родной! — говорит няня. — Сами потом скушаете, детки.
И они отправляются в детскую.
Мурочка повеселела. Она ужасно любит племянничка. Федя часто по праздникам приходит к ним. Сначала вместе играют, а потом он рассказывает.
Федины рассказы были точно оконце, через которое дети заглядывали в широкий, иной мир. В том неизвестном для них мире было столько интересного и страшного!
Они жалели Федю и других мальчиков, которые жили у хозяина, потому что хозяин был человек крутого нрава и больно стегал их ремнем, так что матери приходили, кланялись ему в пояс и просили слезно:
«Батюшка, Сидор Иванович, только по голове не бей, смилуйся!»
Точно так же жалко было Федю, когда он рассказывал, что хозяин заставляет самовары ставить и воду носить, а как сапоги шить — не показывает. И хозяин говорить: «На четыре года отдадены, небось успеете, а теперь только даром хлеб едите, подлецы, марш за водой!»
Федя рассказывал, что он пока выучился только заплатки ставить да подметки подбивать, и как ему хочется уйти к другому хозяину, чтобы поскорее выучиться целый сапог шить.
И он с гордостью показывал Диме и Мурочке, какую славную заплатку поставил он себе на левом caпоге.
Тетя Варя всегда хмурилась, когда являлся ведя. Она говорила брату:
— Удивляюсь, как ты не боишься, что он заразу занесет, болезнь какую-нибудь. Бог знает, в какой грязи они там живут.
Но Федя пока ходил и даже брал книжки у Димы, потому что был страстный любитель чтения и читал гораздо быстрее и лучше, чем сам Дима.
Федя удивился, застав дома одну Мурочку. Но из деликатности он и виду не показал, что удивляется, и играл с нею как ни в чем не бывало. Только когда Мурочка уже легла спать, и няня угощала племянничка в кухне чаем с булками, он решился спросить, отчего барышня одна в такой святой, великий праздник.
VII
Невозможное совершается
Уже больше года прошло с того памятного вечера, когда тетя Варя впервые появилась в тихом царстве Мурочки.
Много воды утекло с тех пор, и все в доме успели уже привыкнуть к нраву и желаниям Варвары Степановны.
Мурочка сидела в детской и писала в своей тетрадке упражнение на букву i. Дима только что вернулся из гимназии. Ник ходил с повязанным горлом и капризничал. Няня в своем уголке за печкою завязывала большие узлы и поминутно сморкалась.
— Нянечка, это ты все о матери плачешь? — спросила Мурочка, поднимая голову.
У няни в деревне была древняя старушка-мать. Ей шел уже восемьдесят шестой год, и недавно брат писал няне, что старуха больно плоха стала, неровен час, как бы не умерла.
Няня вытерла глаза платочком и тихо проговорила:
— О матери все, Мурочка. Жалко старуху, всю жизнь красного денька не видала. Нужда да заботушка, и все тут.
— А долго ты останешься там? — опять спросила Мурочка.
Няня медлила отвечать. Она усердно что-то складывала и разбирала.
— Не знаю, матушка, не знаю, — сказала она наконец.
Ник раскапризничался. Говорит, слишком туго у него горло повязано. Няня сняла фланельку, повернула ее на другую сторону, завязала по-другому и крепко поцеловала мальчика.
