Малгожата Мусерович - Целестина, или Шестое чувство
Взбежав по неосвещенной лестнице, она открыла дверь в квартиру. Воздух дома, нагретый, пахнущий пылью, горелым, Юлиными духами, кислой капустой и еще чем-то неуловимым, характерным и милым, обволок исстрадавшуюся Цесю, словно принимая в дружеские объятия. Дома было привычно, хорошо и уютно.
Хотя как будто что-то случилось.
Целестина направилась в большую комнату. Там, как обычно, царил легкий беспорядок, ибо единственное в квартире просторное помещение имело несколько назначений. Обставлена эта комната была довольно странно, в ней сосуществовали вещи разного происхождения — от современной стандартной стенки до бидермайеровской1 кушетки, оставшейся от бабушки, Целестины Жак. Над кушеткой на фоне стены, оклеенной довоенными обоями с цветочками, красовалась полузасохшая пальма, ухаживать за которой всем было недосуг, но которая тем не менее с поразительной жизнестойкостью продолжала выпускать все новые и новые листья. Боковую стену украшали две выдержанные в бурых тонах картины Коссака2 в золотых рамках и меланхолический пейзаж с дикими утками. Маме Жак, едва она после свадьбы обосновалась в доме с башенкой, было недвусмысленно запрещено прикасаться к этим предметам старины. Дедушка тогда заявил, что лучшим местом для экспонирования произведений познаньского художественного авангарда является спальня молодоженов, и то лишь потому, что находится в глубине квартиры. По этой причине, несмотря на присутствие в доме художницы, облик большой комнаты не изменился, что, следует признать, только пошло ей на пользу. Когда же в доме появился Бобик, гостиная Жаков утратила последние следы былой изысканности. На почетном месте, на сосновой полке, блестел и сверкал ярко-красный металлический трактор, любимая Бобикина игрушка. Под ногами перекатывались кубики и жалобно похрустывали пластмассовые солдатики, которым ежеминутно кто-нибудь каблуком раскалывал головы. В ковер были втоптаны бананы и печенье, на обоях вились шоколадные разводы, а из кушетки торчал клок конского волоса, вырванный маховиком жестяного гоночного автомобиля.
Когда Цеся вошла в комнату, на кушетке сидели представители семейства. Дедушка, седой и взъерошенный, метал из-под черных бровей гневные взоры. По правую руку от него расположился его сын, отец Целестины и Юлии, который старательно изображал грозного тирана, принимая соответствующие позы и хмуря светлые, как пшеничные колосья, брови над добрыми светлыми глазами. Задвинутая в угол кушетки полнотелым Жачеком его сестра, тетя Веся, согнулась в виноватой позе. Зато у ее сыночка Бобика, стоящего перед семейным трибуналом, вид был вполне беззаботный.
Полная, черноволосая, румяная мама Жак и Юлия, ее вполовину уменьшенная копия, сидели рядом на приставленных сбоку стульчиках, поскольку места на кушетке хватало только для троих. Этим отчасти умалялась серьезность судилища, так как художницы не умели, находясь вместе, молчать. То одна, то другая, склонясь к уху соседки, шепотом поверяла той очередной секрет или сплетню.
Появление Цеси почти не было замечено.
— …и моя лучшая английская калька! — Цесин отец как раз заканчивал обвинительную речь. — О чем ты, собственно, думал, Бобик?
— Я, собственно, думал, что она здорово горит, — честно ответил мальчик.
— Но почему именно калька?
— Ты сам ее жжешь, — урезонил дядю Бобик.
— Я ведь жгу использованную! Понимаешь?
— Понимаю, — подтвердил Бобик, устремляя на дядю открытый и преданный взгляд.
— А занавески, занавески, того-этого?! — охрипшим голосом вставил дедушка. — От занавесок же всегда начинается…
— …пожар! — крикнул Бобик, который был ребенком умным и догадливым.
Дедушка терпеть не мог, когда его перебивали или, того хуже, мешали завершить рассказ эффектной концовкой.
— Помолчи, сопляк! С чего это тебе так весело?
— Бобчик, — заговорила мама Жак своим приятным альтом, — неужели ты совсем не боишься?
— Чего?
— Наказания. За то, что устроил пожар.
Бобик глубоко задумался, стараясь постичь самого себя.
— Не очень, — признался он наконец.
— Он над нами издевается! — рявкнул дедушка.
— Хи-хи! — вырвалось у Бобика.
Цеся устало присела возле большого стола:
— А что, собственно, произошло?
— Бобик пытался ночью поджечь дом, — отчеканил отец.
— Ага, — пробормотала Целестина, не выказывая удивления.
Воцарилось неловкое молчание. Взрослые напряженно соображали, что следует предпринять, дабы, во-первых, как можно скорее положить конец этой неприятной сцене, а во-вторых, основательно проучить Бобика и обезопасить себя на будущее от подобных выходок.
— И ко всему прочему ты не закрыл кран! — укорила ребенка его кузина Юлия, заодно проверив, не поползла ли петля на ее золотистом чулке. — Вода лилась целый час. У Новаковских затопило транзистор и только что выстиранное белье.
— Кстати, а страховой агент был? — поинтересовался отец, именуемый в семье Жачеком.
— Скоро будет.
— У меня ноги болят, — пожаловался Бобик. — Вам-то хорошо, вы сидите.
— Он явно над нами издевается! — загремел дедушка.
Жачек невольно встал. Робкие солнечные блики заиграли на его лысеющей голове. Сунув руки в карманы растянувшейся куртки домашней вязки, он изрек, тщетно силясь принять суровый вид:
— Послушай, мой мальчик. Заменяя некоторым образом твоего отца, который, к сожалению… хм… это…
— Развелся, — услужливо подсказал Бобик.
— Развелся, — смущенно повторил Жачек. — Стало быть, заменяя здесь некоторым образом…
Бобикина мама неожиданно опустила обесцвеченную перекисью голову и всхлипнула в платочек. Этой худенькой, маленькой, вечно озабоченной женщине жизнь дарила исключительно разочарования. Когда такой человек всхлипывает в платочек, картина получается душераздирающая. Не случайно у Жачека был такой вид, будто его сердце рвется на части. Мама Жак и Юлия притихли, скорбно поглядывая на тетю Весю, дедушка вздыхал не меньше двенадцати раз в минуту. Зато Бобик сосредоточенно ковырял в носу.
— Словом, — мучился Жачек, — некоторым образом… Слушай, Бобик, а может, ты сам скажешь, как тебя наказать?
— Убей меня, — предложил Бобик, проникаясь искренним интересом к столь необычной перспективе.
Солнце совсем вылезло из-за туч, и сверкающие его лучи сквозь закопченные стекла ворвались в комнату. Дедушка встал, потянулся до хруста костей и подошел к окну.
— Распогодилось, того-этого, — заметил он. — Недаром у меня поясницу ломило.
— Обещали сильное похолодание, я слышала прогноз, — вставила мама Жак, массируя свой пухлый подбородок. — Хорошо, что я успела закончить «Орлицу П», можно ставить ее в парке, пока земля не замерзла.
— При чем тут твоя орлица? — спросил Жачек, растерянно моргая светлыми ресницами. — Мы говорим о Бобике и его проступке.
— Звонок, — сказала Целестина.
10
Юлия пошла открывать и минуту спустя ввела в комнату какого-то толстяка в старомодном пальто, обеими руками прижимавшего к себе туго набитую папку. В отличие от страховых агентов, ежегодно являвшихся для сбора взносов, с этим они имели дело впервые. Госстраху приходилось столь часто иметь дело с обывателями желтого дома, что отношения между сотрудниками этого учреждения и жильцами установились почти родственные.
— Вату выбросили! — доверительно сообщил человек с папкой и отогнул уголок. Папка в самом деле была набита сверточками в характерной бело-зеленой обертке. — Поторопитесь, пани Жак, не то все раскупят.
Он отставил папку, оглядел собравшееся в столовой многолюдное общество и взгляд его задержался на балконной стене, разрисованной полосками сажи и водяными потеками; наверху, над всем этим, развевался недогоревший обрывок занавески.
— Ого! — проговорил он.
Бобик как автор, подошел поближе.
— Пожар, а? — риторически вопросил страховой агент. — Ну, у Новаковских потери я уже оценил. С возмещением за залитие проблем не будет. Единственно и исключительно. Зато с этим… — Он подошел к стене и потер ее пальцем. — Кто поджег? — спросил он.
— Я, — сказал Бобик.
— Сколько тебе годков, молодой человек? — спросил толстяк, глядя на Бобика с официальной холодностью.
— Почти шесть, — ответил Бобик. — Единственно и исключительно.
Жачек фыркнул в кулак, тетя Веся прикусила губу, а страховой агент, ничего не сказав, стал обмеривать стену при помощи никелированного складного метра.
— Тысчонку вам за убытки отвалят, — вынес он наконец заключение. — Но только благодаря тому, что ребенок несовершеннолетний. На тысчонку наберется. Единственно и исключительно.
— Слышите?! — закричал Бобик, хватаясь за голову.
