Василий Большак - Проводник в бездну
— Если Антон зовёт, значит, надо.
Баба по привычке на это:
— Кому он нужен, облезлый веник?
Так сказала, а по глазам видно — смотри, и её Денис пригодился. Когда тихо да мирно было, никто не звал, а пришла лихая година, её дед понадобился.
— Ну иди, а то Налыгачи и амбары распотрошат.
Скрипит тележка несмазанная, сурово и медленно идёт за ней Марина, опустив голову, пряча своё горе и красу.
— Добрый день, Марина.
Она поднимает голову, узнаёт учительницу.
— Простите, Катерина Павловна. И сама не знаю, где я…
— При таком горе неудивительно… Слышала я, Марина, слышала. Сочувствую вам, голубка.
Остановилась мать, склонилась на плетень, а слёзы, как горошины, покатились по смуглому лицу.
Учительница выглядела совсем молодой, хотя имела двух взрослых сыновей-соколов.
Когда приезжали парни в отпуск, Гришина пионервожатая шутливо выводила:
Лётчик высоко летает,
Много денег получает!
Мама, я лётчика люблю!
Летают сейчас её сыновья за лесами синими, где канонада ни днём ни ночью не утихает.
Молчит учительница, молчит и Марина. А что скажешь?
— Ваши-то хлопцы как? Что пишет Пётр Сидорович?
— Давненько уже не было писем и от Петра и от хлопцев. — Вот и у Екатерины Павловны тревога на сердце.
Марина утешающе:
— Пусть уж лучше не будет никаких вестей, чем такая весть… как моя.
— Да, да, — быстро соглашается Екатерина Павловна. — Ну, иди, Марина.
На колхозном подворье творилось неладное. Двери были распахнуты настежь, наверное, ещё с того времени, когда скот погнали на восток. Из амбаров люди выносили мешки и тащили их кто на тележку, кто на подводу, кто на рессорные брички.
А кто не успел обзавестись транспортом, тащил на горбу, хекая и отдуваясь, — всё равно придёт фашист, наложит лапу, не понюхаешь потом, чем пахнет пшеница и рожь.
Люди не смотрели в глаза друг другу — им стыдно было растаскивать то, что было ими взлелеяно, выпестовано, выращено своими руками. Лишь Поликарп Налыгач спокойно и деловито, задрав голову, похаживал у амбаров со своей дебелой коротконогой Федорой. Они кряхтели возле тяжёлых мешков, складывали добро на две пароконные подводы. Таким Гриша никогда не видел деда Поликарпа, незаметного и тихого в селе человека.
Нагрузили Налыгачи подводы мешками, взобрались на них. Кони, всхрапывая, потащили нелёгкую поклажу.
И только теперь Гриша увидел Яремченко. Тот тяжело похаживал по подворью, заложив руки за спину, и из-под нахмуренных бровей печально наблюдал невесёлую суматоху вокруг.
— Чудеса, — произнесла одно лишь слово Марина, окинув взглядом колхозное подворье. Такую кутерьму она видела разве что на ярмарках.
Поликарп указал кнутовищем на председателя колхоза, прищурил глаза и что-то шепнул Федоре. Та так и затряслась вся от смеха.
Подошёл Антон Степанович, негромко сказал матери:
— Марина, возьми и ты коня… И подводу.
Она выпрямилась с мешком в руках, ещё почти пустым.
— Как-то оно… Иван… активистом… был.
— Ничего, ничего, бери. Пригодится в нужде. Вон дед Зубатый уже готовит тебе.
У конюшни вертелся с подводой маленький, сухонький дедок с выдубленным полесскими ветрами смуглым лицом и неспокойными глазами. По имени его никто не называл, разве что сельское начальство. Гриша даже фамилии его не знал. Звали его по-уличному дедом Зубатым. А сохранились у старого всего лишь два зуба. Поэтому и всю семью окрестили Зубатые.
На минутку дед остановился — старого душил кашель. Откашлявшись, вытер слёзы, скинул колесо — принялся смазывать ось. Рядом с подводой помахивал хвостом серый конь, нехотя тычась мордой в сено.
Когда подошли мать с сыном, старый запряг серого коня, невесело усмехнулся, прошамкал беззубым ртом:
— Ну вот и хажяевами штали… Чтоб его не дождать…
Потом помог им набрать зерна. Когда выезжали со двора, дед сказал:
— А мне штарая карга велела вола вжять. И такой вредный попалшя… Теперь два ирода будет на хожяйштве — вол и баба…
Увидев тележку, прицепил к подводе.
— Не оштавляйте, ещё понадобитшя…
Так в их дворе появился серый конь. Но не радовалась ему мать. Говорила Грише не раз, прижимая платок к глазам:
— Ой, сынок мой, сынок, лучше бы не было на нашем подворье Серого…
— Почему, мама?
Марина ерошила сыну давно не стриженные русые волосы (такой же лек на голове, как и у отца), смотрела на далёкие синие леса и говорила будто и не Грише и не себе, а кому-то постороннему:
— Он ещё дитя, совсем дитя.
Как ему хотелось стать в эту лихую, как говорит бабуся, годину взрослее!
* * *Стукнула щеколда, скрипнула калитка. Гриша приник к окну — во двор входил боец, весь серый от пыли. Прислонил винтовку к старой шелковице, окинул взглядом подворье, будто ища кого-то. Гриша выскочил из хаты. Теперь, поближе, он увидел у бойца два кубика. Гриша знает: два кубика — это лейтенант. Боец был совсем ещё молодой. Только вот в пыли дорожной да с печалью в серых глазах.
— Здравствуй, казак, — командир улыбнулся и стал ещё моложе. — Дай, брат, воды. Да холодненькой.
Гриша метнулся в сени, мигом вынес медный жбан.
— Нате!
Гость пил долго, жадно.
— К девчатам уже ходишь? — поинтересовался лейтенант, прищуриваясь и продолжая цедить воду из жбана.
— И-и-и, — протянул Гриша.
— Не ходишь?
— Да ну вас.
— Ну, не буду… Не буду.
— Доброго здоровья!
Гриша и лейтенант одновременно оглянулись — за Гришиной спиной стояла мать.
Лейтенант утёрся рукавом, поблагодарил. И попросил Гришу:
— Хлопцам моим вынеси… Аллюр три креста! Они отдыхают на брёвнах, за тыном.
Гриша побежал в сени, схватил ведро и исчез за высоким плетнём. Вскоре он вернулся с пустым ведром.
— Ваш? — указал лейтенант глазами на Гришу.
Марина опустила ресницы, вздохнула, сказала:
— Мой.
— А муж — там?
Она горестно покачала головой.
— Нет у меня мужа.
— Хм… Покинул или как?
— Покинул… навеки, — облизала Марина шершавые губы.
Лейтенант сдвинул присыпанные дорожной пылью брови.
— Вон оно как… И так в каждом селе. А война только начинается…
Опустил левое плечо, и тощий вещмешок сполз на зелёный спорыш, разросшийся на подворье. Развязал мешок, достал кусок рафинада, показал маленькому Петьке, который тоже вышел из хаты и, держась за дверь, стоял в клетчатой рубашонке. Тот, раскрыв рот, смотрел на незнакомого бойца в блестящих ремнях:
— А ну, аллюр три креста!
Но Петька не умел аллюром, Петька ещё не научился толком ходить по земле. Он приковылял, протянул руку за сахаром.
— И у меня, брат, такой…
Довольный Петька, зажав в кулачках сахар, скрылся за хатой.
Лейтенант устало присел на спорыш. И Марина опустилась рядом. Боец выдернул травинку, откусил её.
— И у меня такой, — повторил мечтательно. — Как они там с Мариной?..
— У вас тоже Марина? — вздохнула мать.
— И вы… Марина?
— Марина…
Было слышно, как разговаривали солдаты за плетнём. Вдруг, будто вспомнив что-то, лейтенант порывисто встал.
— Куда же вы? — забеспокоилась мать. — Может, пообедали бы?
— Спасибо. Не могу… Передохнули — хватит.! Нам ещё шагать и шагать сегодня…
Густые брови его сурово сдвинулись, и морщинки избороздили лоб.
— Подождите. — Марина кинулась в хату и через минуту вынесла краюху хлеба, кусок сала, несколько больших луковиц. — Возьмите. Пригодится…
Сама развязала вещмешок, положила харчи.
— Что ж, отказываться не буду. А то действительно — вдруг не догонит кухня… Спасибо вам, Марина.
Она провела его до высоких ворот и, когда взялся лейтенант за щеколду, спросила тревожно:
— Значит, те… всё-таки придут?
Лейтенант нахмурился. Нелегко отвечать на такие вопросы. А люди спрашивают. Ты же воин, сейчас самый авторитетный человек. Ты должен не только воевать, но и правду людям говорить А правда, люди, ой какая горькая нынче солдатская правда! Разбили нас, о кухне так, для порядка, сказал. А сам не знаю не только, где та кухня, но и где немцы, где свои, куда идти, что делать. Хорошо, что леса вокруг. В лесу бойцу не страшно. Вот объединимся…
— Разбили нас, Марина… Выходим из окружения.
— Так, может, одежду возьмёте? Нашу крестьянскую? — вырвалось у неё. — На всякий случай…
— Нет, красавица, — насупился лейтенант. — Мою форму с меня снимет разве что пуля…
— Извините…
— Ничего, ничего… Нам, солдатам, о другом надо сейчас думать.
— О чём же? — подалась вперёд Марина. — Если не секрет…
— Какой уж тут секрет, — ответил со злой хмуростью. — Должны думать, как в этой неразберихе солдатами остаться. Вот такая, брат, ситуация. Ну, прощайте.
