Сергей Иванов - На пасеке
Потом у пчелы совсем не стало молочка. И с той поры её больше не интересовали ни матка, ни детва. К этому времени на брюшке у неё стали расти крохотные и тончайшие пластинки воска. Вместе с огромной армией таких же строительниц, как она, пчела снимала с себя вощинки, разжёвывала, разминала их, прилепляла к недостроенной стенке ячеи, вытягивала стенку. Потом терпеливо ждала, когда у неё вырастут новые восковые «кирпичики».
Несколько дней всё было чудесно. Но вот почему-то вощинки начали расти хуже, медленней. И сама пчела вдруг из опытного строителя превратилась в полную неумейку. Забыла секрет, не могла больше лепить на диво ровные шестигранники сот.
Вскоре она совсем ушла от строительниц. Ей теперь нравилось другое. Она стояла у самого летка, и как только в него вбегала прилетевшая с цветов пчела, наша подходила к ней, раскрывала рот. И прилетевшая отдавала крохотную каплю нектара, свою добычу.
Однако наша пчела вовсе не ела нектар, она относила его в глубь улья, в медовые кладовые, и там выливала в ячею — раз за разом, снова и снова, пока ячейка не наполнялась до краёв. Наша пчела стала теперь приёмщицей корма.
Здесь было много таких, как она. Но только одни принимали нектар, другие комочки перги — цветочной пыльцы, без которой пчёлы тоже не могут прожить. Недаром её называют пчелиным хлебом. Третьи приёмщицы брали воду. Но не выливали её в соты, а держали в своих зобиках и становились как бы пчёлами-бидонами или пчёлами-кувшинами. Каждый, кто хотел пить, подбегал к ним, и «кувшин» отдавал крохотную бусинку воды.
А ещё вода нужна в пчелином хозяйстве, чтобы разбавлять корм для детвы. А ещё — чтобы разбрызгивать в улье, когда становится слишком жарко.
Поработав недельку приёмщицей, наша пчела стала санитаром. Она выбрасывала на улицу всякий сор и трупы зажаленных врагов, проникших в улей. Крылышками своими она тщательно выметала и даже будто натирала дно улья, так что оно всегда тускло блестело, словно подземное озеро.
В жаркие часы дня пчёлы-санитары становятся вентиляторщицами. Они поворачиваются спиною к летку, поднимают брюшко, наподобие маленьких пушек, и начинают отчаянно бить по воздуху крыльями. Прислушаешься — словно гудит мотор: ровно, без перебоев.
Работают вентиляторщицы — из ульев идёт нагретый воздух, медовый дух. И тут на пасеку слетается, сползается, сбегается немалая армия всякого жулья: мухи, жуки, муравьи.
Последние дни перед вылетом из улья наша пчела сделалась сторожем, стала злой, недоверчивой. Только сунься, вражина!
Вон они лежат в траве: три мухи, пчела из чужого улья — пчёлка-воровка — и ещё задушенный жук-бронзовик. На нём броня, как на танке, пчелиные жала ему не страшны. Но пчёлы облепляют его сплошным клубком. И не уйти бронзовику!
Наконец новое поколение пчёл вылетает из улья. Правда, перед этим в особо погожие дни молодняк уже вылетал раз или два. Но как осторожно, как боязливо! Пчёлки всё время держались лицом к улью. Минуту-две повисят в воздухе и — домой. Страшно в открытом космосе!
Однако после нескольких тренировок пчёлы осваиваются с новым делом. И вот настаёт их пора, они теперь лётные.
— Наконец-то! — сказал я, довольный, что пчела, о которой мы столько времени толкуем, сможет полетать — по цветам, по солнышку, по хорошей погоде…
Володя, улыбаясь, покачал головой:
— Пчёлы, между прочим, улей свой любят куда больше, чем полёты. За всю жизнь пчела проводит на улице дней шесть-семь…
— Сколько же всего она живёт?
— Зимняя дольше, а летняя — месяц, месяц с неделей…
Я смотрел на весело гудящую пасеку. Я собирался жить здесь месяца полтора. И не мог поверить, что всё это такое несметное пчелиное государство к моему отъезду исчезнет. А будут летать уже совсем другие пчёлы.
Но это было так!
…У лётной пчелы трудная работа: собрать нектар или собрать пыльцу, а потом с огромной этой ношей лететь в родной улей. Теперь я понимал, почему так тяжело опускаются пчёлы на прилётную доску. И сидят несколько секунд, вздрагивая брюшком, — дышат… Потом — скорей-скорей в леток, к приёмщице корма. И снова на работу — ей надо много успеть.
День за днём летала наша пчела. Но вот настал её срок, она состарилась, а вернее, износилась, как изнашивается старый автомобиль. В последний раз вылетела она за взятком. Насобирала нектару, как всегда, полный зобик, ничуть не делая себе послабления. Полетела назад, то и дело проваливаясь на изорванных, неверных крыльях, но кое-как дотянула всё же до знакомого аэродрома, спасибо встречный ветер утих.
Она тяжело бухнулась на прилётную доску и пошла, шатаясь, к летку. Её не жалели, на неё никто не обращал внимания. И она не жалела себя, спешила, пока не настала смерть, сделать всё, что ещё осталось ей сделать.
Вошла в леток, и к ней тут же подбежала приёмщица, вытянула капельку нектара и прочь, ничуть не думая, старая перед ней пчела или новая, увидит она её когда-нибудь ещё или нет…
Не увидит!
Старая пчела больше не любила родного гнезда. Теперь всё её существо стремилось только к одному: «Прочь отсюда!» Она выползла из летка, доплелась до края прилётной доски. Всё, санитарам будет меньше работы — последний долг перед ульем выполнен…
— Понял теперь, что это за пчелу мы подобрали? — сказал Володя.
Я посмотрел на то место, где лежала мёртвая пчела… Лупа, раскрытая книга, папиросы… Пчелы нет… Наверное, её подтолкнул ветер, она упала со стола и затерялась среди дремучего травяного леса.
Вечером, часов в десять, Володя, словно что-то вспомнив, тронул меня за плечо:
— Пойдём-ка.
Мы вышли на пасеку, остановились около одного из ульев.
— Ну-ка, послушай, — сказал Володя.
Я, как утром, приложил ухо к стенке улья — и снова за стеною был шорох от движения тысяч и тысяч пчёл.
— Не спят ещё? — спросил я удивлённо.
— Они никогда не спят, — сказал Володя, — ни одного часа за всю свою жизнь!
Меня эти Володины слова удивили, тронули за самое сердце.
— Почему ж они не отдохнут, Володь?! Он пожал плечами:
— Работают, брат… Работают! Так уж устроены. Сколько б ни накопилось в улье мёда и перги, они всё равно будут работать. — Володя положил руку на гудящий внутри улей. — Иной раз в гнёздах у диких пчёл находили мёду целые горы. Даже есть такое специальное слово — каменный мёд. Потому что он слежался — лет, может, за сто…
— Как за сто?
— А уж так. Летняя пчёлка, бывает, живёт и меньше месяца. А семья может прожить сто, двести и триста лет. Вон почитай, — он кивнул в сторону дома, — такие случаи были…
Матка
Сколько народа живёт в улье? В общем-то, я знал, что много. Но когда мне Володя сказал, я всё ж удивился. Примерно столько же, сколько в хорошем городе с десятком школ, с несколькими кинотеатрами, с городским парком, с кварталами новых домов и со старинными улочками. Главное население этого города — рабочие пчёлы. Их тысячи и тысячи.
А матка всего одна. Ясно, что поскорее захотелось её увидеть — такую знаменитость. И мне это удалось довольно-таки быстро. Как стали пчеловоды осматривать ульи, так я её и увидел. Вернее, Лена показала.
— Видишь? С синей точкой.
У неё действительно была синяя метка на спине.
— Ну, любуйся, — усмехнулась Лена.
— Любуюсь… — Матка была раза в два крупнее обычной пчелы. Вот, пожалуй, и все отличия, что я заметил. — А вы её зачем разрисовали?
— Ну… чтоб всегда сразу найти. Чтобы знать, как жива-здорова. Матка ведь!
— Ага! Значит, всё-таки царица?
— Ладно, пусть будет царица. Только царица, которая работает с утра до вечера.
— А вернее сказать, круглые сутки, — уточнил Володя. Я невольно подумал: вот бы так неслись наши куры!
Рабочая… царица. Странно звучит, верно? Да и «царица» — это слишком, конечно. Хотя положение матки особое. Без неё не будет детвы. А значит, погибнет семья. Когда рой остаётся без матки, из улья слышен тоскливый и тревожный гуд. Опытный пасечник сразу узнает его: «Пчела тужит».
В суровые зимы, когда пчёлам — особенно лесным — приходится плохо, когда они греются кое-как, сбившись в плотный комок, последний кусочек тепла и последняя сластинка еды будут отданы матке. Пока она жива, есть надежда, что семья не умрёт.
Ленивый
С трутнями я познакомился в последнюю очередь. Вот странные создания. Живут себе припеваючи — не делают ничего, только едят. Причём сами еду добывать не умеют. Кормятся тем, что подадут им рабочие пчёлы.
Трутни, а их в улье бывает немало, толпятся обычно у выхода, где попрохладней. Они большие, неповоротливые, толстые — много крупнее обычной пчелы, но чуть меньше матки.
Ползёт пчела, навстречу ей трутень. Рот раскроет, выпрашивает поесть. Пчела выпустит капельку: «На уж!»
