Тамара Михеева - Лысый остров
Когда мы подошли к Маяку вплотную, Роська выдохнула:
— Ух, ты…
Круглая, огромная, прямая башня из ноздреватого камня уходила в небо, наверху был стеклянный купол со шпилем и флюгером в виде штурвала.
— Он был построен семь веков назад, только купол уже сейчас сделали и шпиль…
— Разве на острове есть местные жители? — удивилась Роська.
— В том-то и загадка, что нет. Неизвестно, кто построил, когда и зачем. Понимаете? Археологи приезжали, искусствоведы. Спорили, искали, но ни к чему не пришли.
— А внутрь не пускают? — спросил серьёзный Максим.
— Вообще-то пускают, дядя Фаддей добрый… Сходим как-нибудь, это лучше вечером, когда включают Маяк. Пойдемте, лучше я вам нашу гордость покажу, памятник природы.
Мы опять поднялись в Поселок. Маяк стоял на мысу Плавник, и к Поселку от него вели четыре каменные лестницы. По дороге я рассказывал, кто где живет.
— Здесь смотритель Маяка живет, дядя Фаддей, его дочка Ксюша, она у Степанова секретарем работает, и Леша, я вас потом с ним познакомлю. Ну, здесь вы с Вероникой, здесь братья Казариновы, они на Пристани работают…
Роська и Максим усердно кивали. Мы прошли по Невскому проспекту и вышли к Чуду-Юду. Так у нас ласково называют огромный кедр. Он такой высокий, что приходится отходить к самому Центру, чтобы увидеть его макушку, а обхватить его не может никто, даже Иван. У кедра выворочены наружу корни, так, что можно было забраться вовнутрь, как в шалаш, и даже встать в полный рост. Кажется, что это великан, у которого много узловатых покореженных ног. Иногда мне представляется, что ночью Чудо-Юдо вылезает из земли и бродит по Поселку, в окна заглядывает, с дельфинами разговаривает, а утром возвращается на свое место. Расправляет зеленые мохнатые ветки и стоит, как ни в чем не бывало: никуда, мол, я не ходил, стою, как стоял. Думаете, так не бывает?
Ха! Вы просто у нас на Лысом не были, у нас еще и не такое бывает!
— Как в пещере, — прошептала Роська, когда мы забрались вовнутрь.
— А если он рухнет, представляете, прямо на нас? — с хитринкой сказал Максим, специально, чтобы попугать Роську. Мне это понравилось: значит, он сразу понял, какой он, наш кедр.
— Я, когда маленький был, всегда здесь прятался, — сказал я.
— От кого?
— Ну, так… просто играл.
Максим понимающе кивнул, а Роська погладила могучие корни.
Я показал Осташкиным площадь Памяти. Площадь вымощена черными плитами, на ней стоит камень-валун, на котором высечены слова: «Памятники не заменят людей, но пусть этот камень, поднятый со дна моря, напоминает нам, что жизнь наших погибших товарищей и близких продолжается в наших делах и совместных начинаниях, наших жизнях и нашей памяти…»
Мы молча стояли рядом с камнем. Роськины глаза намокли, она смотрела под ноги. Максим сказал строго:
— Хорошо написано. Так и надо.
Я был согласен с Максимом, поэтому и привел их сюда. Я хотел как-то показать им, что понимаю их горе. Но как сказать это словами, я не знал.
Мы еще походили по Поселку, полюбовались на огромное здание Центра, потом пошли смотреть дельфинов. По дороге я рассказывал:
— Все улицы у нас с названиями, чтобы интереснее было, чтобы как будто настоящий город. Знаете, целое заседание собирали. На повестке дня — названия улиц в Поселке. И знаете, что Степанов придумал? Люди-то съехались из разных городов, вот и взяли из каждого города по улице: Арбат из Москвы, Невский проспект из Петербурга, Приморский бульвар из Одессы, еще есть Байкальская, я на улице Труда живу, а Пристань официально называется Графской, как в Севастополе… Просто так, конечно, тоже придумывали. Вот, например, улицы Первого Дельфина ни в одном городе нет, только у нас. Это Мераб Романович Чолария так назвал, у него теория своя. Он доказывает, что китообразные — первые жители планеты, что у них своя цивилизация, своя история, даже фольклор свой, что они нас раз в сто умнее.
— Правда? — распахнула глаза Роська.
Я пожал плечами:
— С ним почти никто не соглашается, если честно.
— А ты? — спросил Максим.
— Потому и смелый?
Я рассмеялся:
— Это фамилия! У Вероники — Невозможная, а у Леши — Смелый. Весь Поселок мечтает их поженить, чтобы Вероника из Невозможной стала Смелой, хотя она, конечно, и так…
Роська сбила шаг и как-то по-особенному тронула меня за рукав.
— Сережа, скажи, неужели она действительно такая уж невозможная?
Тут я понял, что значит выражение: «Готов сквозь землю провалиться». Раньше папа часто говорил: «Сергей, как ты себя вел, я готов был сквозь землю провалиться!» Теперь и мне захотелось оказаться поглубже под землей, чтобы Осташкины не видели моих пунцовых ушей, а я — их глаз. Ведь Вероника их двоюродная сестра! «Какая бестактность!» — сказала бы мама. Мои уши пополыхали еще немного, и я сказал, запинаясь:
— Да нет, она хорошая, просто… очень непохожа на других. Мама говорит, что она… мм-м… неординарная личность.
— Неординарная личность легка на помине, — сказал Максим. К нам приближалась Вероника.
— А, вот вы где! Племянники — за мной, вас хочет видеть начальство. Листик — свободен!
Я растерялся, потому что никогда об этом всерьёз не думал. Мне нравится Чолария, хоть все в Поселке над ним посмеиваются, считают его чудаком и дилетантом (несмотря на то, что он лучший и единственный друг Степанова). Я вырос рядом с дельфинами, знаю их повадки, иногда мне кажется, что я даже понимаю их язык, я очень люблю дельфинов, они самые лучшие, самые умные звери на свете! Но принять чоларинскую теорию что-то мне мешало. Может быть, скептическое отношение к ней моего отца. И я сказал Осташкиным честно:
— Я не знаю.
— А я верю, — еле слышно прошептала Роська, стрельнула глазами на Максима (не смеется ли?) и перевела разговор. — А почему названия улиц прямо на асфальте написаны? Все ходят, топчут…
— А где еще писать? Домов мало, а указатели ставить глупо, здесь и так не заблудишься.
— А лестница, по которой мы от Маяка поднимались, там тоже что-то написано. Название?
— Это Первый Маячный спуск. Их всего четыре.
— А я думала, просто лестница…
— Да конечно, просто! Это Леша Смелый названия придумал и написал, самовольно.
Конечно, она невозможная! Невыносимая, непереносимая, даже слов нет! И чего это она Осташкиных племянниками называет, если она им всего-то двоюродная сестра?! Конечно, для солидности! Тетушка!
Уводя Максима и Роську, Вероника улыбнулась мне:
— Спасибо, Листик. Приходи к нам сегодня чай пить.
6
Вечером мама пришла ко мне в комнату, погладила по плечу и спросила:
— Рад, что ребята приехали?
Мама всегда понимает меня лучше всех, ей можно даже не говорить всего, а она уже догадается.
— Хорошо, что приехали, — сказала она, — Особенно девочка. Она такая аккуратненькая, такая вежливая, и вообще…
— Приличная, — хмыкнул я.
— Да, приличная. И нечего хмыкать. Может быть, хоть она на тебя, обормота, повлияет.
— He-а, не повлияет.
— А жаль! — вздохнула мама. — Ну, а мальчик? Подружились?
Мне захотелось тут же пожаловаться маме, что он какой-то неразговорчивый, хмурый, будто занят только своими мыслями, а с нами ходит из вежливости, но вместо этого я сказал:
— Мам, у них родители умерли.
— Да, я знаю.
Мы помолчали. А потом я быстро ее обнял, потому что…. ну, просто так обнял. И мама меня поняла.
Когда мама ушла, я еще долго лежал, смотрел в потолок и думал о разном. О маленьком дельфиненке, который должен скоро родиться у афалины Жанны. О том, что над Холмами весь день висели тучи, хотя над остальной часть острова было ясное небо. О том, что тетя Света опять вчера заплакала, когда я помог ей ведро с водой донести до дома, а я даже не знал, что сказать. Что тут скажешь? Думал я о лесе, в котором остался их Игорь. И об Осташкиных думал. А еще о Леше Смелом и его шаровой мыши. Завелась у Леши в лаборатории чудо-мышь: вся она будто бы из разноцветных шариков. Есть такой старый мультик про Лошарика, а у Леши есть мышарик. Он назвал ее Василисой, но приручить не может, и Василиса то и дело сгрызает его отчеты. Только Вероника этому не верит. Говорит, что Леша — лентяй, что ему лень писать отчеты, вот он и сваливает все на несчастную мышь.
— Я не лентяй, — вздыхает Леша. — Я борюсь с бюрократизмом. Кому они нужны, эти отчеты?
— Науке! Понимать надо… борец!
Вероника говорит насмешливо, но Леша не обижается, а смотрит на нее во все влюбленные глаза.
На потолке у меня — тени от сосен, что растут возле дома. Они складываются в рисунки. Я рассматриваю их и думаю, что Максим, наверное, только с виду такой мрачный, а потом, когда мы подружимся, все будет по-другому. Надо же, как в один день изменилась моя жизнь! Был я на острове один, и вдруг нас стало трое! Будет веселее в школу ездить и вообще… А еще теперь можно будет бывать у Вероники дома, у нее столько всего интересного! А еще я успел улыбнуться — как здорово смеется Роська! — а потом сразу уснул.
