Яков Ершов - Витя Коробков - пионер, партизан
— Давай отложим этот разговор до завтра. Идет? Надо мне с матерью посоветоваться.
На другой день Михаил Иванович купил большой красивый альбом в твердой обложке, набор цветных карандашей, акварельных красок и кисточек.
— На-ка, сынок, рисуй, — протянул он подарок сыну. — Я и сам мальчишкой любил рисовать, да краски и карандаши покупать было не на что…
КРАСНЫЙ ГАЛСТУК
День этот Витя долгое время считал самым радостным в своей жизни. Начался он обычно, как начинались сотни дней до этого. Еще лежа в кровати, сквозь сон, Витя слышал, как мать стучала на кухне посудой. Потом оттуда потянуло чем-то вкусным, праздничным, и Витя сейчас же вспомнил то большое, особенное, что ожидало его сегодня.
Он соскочил с кровати, распахнул окно. Солнце ярким светом заливало двор. Ветерок доносил с побережья запахи моря. Чистое весеннее небо широко раскинулось над городом. По голубому его простору легким парусом неслось одинокое белое облачко.
Вот, наконец, настал он, этот долгожданный день. Вчера весь вечер Витя, волнуясь, повторял торжественное обещание: «Я, юный пионер…» Да, теперь скоро, совсем скоро загорится алым огнем пионерский галстук на его груди. Сегодня сбор отряда. Домой Витя вернется не просто школьником, третьеклассником, а пионером, ленинцем.
— Витя, ты встал? — позвала мать.
Витя поспешно надел приготовленную матерью с вечера новую белую рубашку, проверил, на месте ли аккуратно завернутый в белый лист бумаги шелковый пионерский галстук, и побежал на кухню.
Отца за столом не было, он дежурил в типографии.
Мать поставила перед Витей тарелку с пышными румяными чебуреками.
— О, мама! Как в праздник! И чебуреки, и пирог, а варенье!
Мать с гордой нежностью смотрела на разрумянившееся, взволнованное лицо сына. Большой уже, самостоятельный… Свои у него заботы, свои радости. Но матери они так же близки, как смех и слезы несмышленого малыша.
— Твой же праздник, сынок, — растроганно сказала она. — Кушай да беги в школу. Вечером расскажешь нам с отцом про свои пионерские дела.
Торжественный сбор отряда состоялся сразу же после уроков. Витя стоял первым в ряду товарищей, вытянувшись в струнку. Сердце гулко стучало в груди. Звонко, чисто запели горны. Сегодня они пели для него, для тех, кого сейчас будут принимать в пионеры. Дробью рассыпался по залу бой барабана. Затем все смолкло. Наступила такая тишина, что Витя услышал, как билась об оконное стекло залетевшая в школу бабочка.
Он вышел вперед, встал смирно перед строем и произнес первые слова торжественного обещания. Начал бойко и смело, но потом глянул на притихших ребят, и голос стал срываться. Он заставил себя говорить медленно, спокойно, но так до конца и не смог побороть волнения.
А когда кончил, стало легко, радостно. Витя уже теперь стоял в стороне и слушал, как выступали другие мальчики и девочки, которых принимали в пионеры.
Потом пионервожатая, кудрявая светлоглазая ученица девятого класса Маша Кириллова, высоко подняв руку в пионерском салюте, очень серьезно, даже чуть строго, обратилась к пионерам-новичкам: «К борьбе за счастье трудящихся будь готов!»
У Вити снова часто заколотилось сердце. Сейчас он даст самую главную клятву. Она его сразу поднимет, приблизит к взрослым, к комсомольцам, даже к самым смелым, сильным — к коммунистам. Ведь теперь у него одно с ними общее дело. И ликующим, звенящим от глубокого счастья голосом он крикнул:
— Всегда готов!
Пионеров поздравили представитель горкома комсомола, директор школы. Вожатая повязала новичкам красные галстуки. Они запылали у них на груди, как маленькие костры.
Из школы, как всегда, Витя шел вместе со Славкой. Знакомые малыши, увидев на них новенькие пионерские галстуки, завидуя, поддразнивали: «Пионер, всем ребятам пример!». «А ведь, правда, пример», — встрепенулся Витя, вынул руки из карманов штанов, куда успел уже их засунуть, одернул выбившуюся из-под ремня рубашку, поправил растрепавшиеся волосы.
Ребята, не сговариваясь, направились к морю. Им сейчас не до обеда, не до уроков — хочется строить планы своего будущего, мечтать.
— Знаешь, Славка! — горячо говорит Витя. — Теперь все как-то по-другому должно быть. Теперь я, пожалуй, по арифметике тебе на уроках подсказывать не стану. Ты не обижайся.
— Ладно, — соглашается Славка. — Я уж сам.
— Только не обижайся! — повторяет Витя. — Домой приходи: все расскажу, помогу. А подсказывать — это не по-пионерски.
— Да я ничего… — вздыхает Славка.
Они спустились к морю и уселись у самого края на теплый песок. Витя, прищурясь, глянул вдаль, туда, где небо сливалось с водой.
— Корабль идет…
— Где? — встрепенулся Славка. — Не вижу.
Он приставил к глазам ладонь и стал всматриваться в горизонт.
— Не видать…
Но Витя думает уже о другом:
— Славка! — говорит он. — Ведь в пионеры — это все равно, что в партию. Правда?
— Ну, хватил! — возражает Славка.
— А что? — не сдается Витя. — Для взрослых — в партию, а для ребят — в пионеры…
— А ведь и в самом деле пароход! — вскакивает Славка. — Ох, и зрячий же ты!
На линии горизонта уже хорошо заметен многопалубный корабль, и ребята начинают следить за тем, как он все растет и растет, приближаясь к берегу.
НА ВЗГОРЬЕ
Солнце клонится к западу. Длинные косые тени протянулись от выстроившихся вдоль улиц тополей. Глуше стали звуки, гуще запахи моря, влажной земли, отцветающих садов.
Витя поднимается по склону лысоватой горы. Теплый ветер треплет чубчик на голове, теребит концы алого пионерского галстука.
Хорошо шагать вот так навстречу плотным, упругим волнам воздуха по узкой тропке на самом краю обрыва! Справа, насколько видит глаз, мягкие очертания гряды невысоких гор, слева, до самого горизонта, — синее-синее, сегодня такое спокойное, безмятежное море.
Мальчик останавливается, жадно глядит и не может наглядеться на много раз виденный, но никогда для него не теряющий очарования величественный пейзаж.
— Витька-а! Коробков! — доносится снизу.
У самой воды на узкой полоске мокрого песка стоит Славка и машет рукой:
— Иди сюда-а!
— Сейча-а-с! — откликается Витя и начинает спускаться с обрыва. Но Славке не терпится. Он срывается с места и стремительно взбирается на кручу. Камни летят из-под его босых ног, но он ловко цепляется руками за кустики травы и скоро уже стоит рядом с приятелем.
— Ну, что? — тяжело дыша, спрашивает он. — Видел их?
— Видел. За Митридатом в балке лежат. Как бы они к нашему складу не подобрались.
— Бежим. Я тут давно. Во все глаза смотрел — здесь не проходили.
— Погоди, Славка. Слушай план, — Витя заговорщически наклоняется к Славке. — Они нас ждут отсюда, с моря, а мы через кладбище ударим, с другой стороны. Там лес, виноградники, подползем — и не заметят!
Славка долго не раздумывает:
— Бежим, — возбужденно шепчет он и уже на ходу кричит: — Там сабли достанем, и пистолеты там спрятаны!
Старое кладбище — самое таинственное место в городе. Здесь стоит неподвижная прохладная тишина. Много зелени, много памятников.
Ребята, озираясь, входят в литые чугунные ворота, крадучись пробираются тропками мимо каменных могильных плит.
— Стоп! — дергает друга за руку Славка. — Тут оружие. — Он шарит в кустах, достает две кривые деревянные сабли, — Держи!
Пока Славка разыскивает «пистолеты», Витя всматривается в надгробный камень. На нем высечена надпись:
«Здесь похоронена Пономарева Дуся, боец Феодосийского партизанского отряда, зверски убитая белобандитами у деревни. Дальние Камыши в 1919 году».
— Славка, смотри: это могила Дуси Пономаревой. Ее казаки убили.
— Ого! — приглушенно восклицает Славка. — Я еще не то знаю!
— А что?
— А вот идем.
Они, пригибаясь, двигаются вдоль стены из ракушечника.
— Здесь, — останавливается Славка.
В стену вделана бронзовая плитка. На ней выгравировано:
«В 1919 году у стены кладбища белыми были расстреляны захваченные ими большевики, красноармейцы и партизаны».
— Я бы удрал, — сверкнул зелеными глазами Славка. — Через стену, по-за могилами, да и в горы!
— Не хвастай, Славка! — оборвал его Витя. — Удрал… Руки-то у них, наверно, связаны были.
Они долго стоят, всматриваясь в полустертые буквы на врезанной в ракушечник пластинке, позабыв, зачем пришли на кладбище.
— А я, кажется, одного из них знаю, — говорит вдруг Славка.
— Что? — не понял Витя.
— Знаю, говорю, одного из них.
— Они же умерли, что ты!
— Ну, эти умерли, а я про другого говорю. Тоже комиссар. В гражданскую тут, в Крыму, воевал. Мне про него тетка рассказывала. Да он и сам к нам заходил.
