Ирина Дегтярева - Цветущий репейник
— Я никогда там не ошиваюсь! — вдруг вспыхнул Гешка.
— Не кричи! Тебя там видели, и не один раз. Кончится тем, что под поезд попадёшь. Не смей туда ходить! Слышишь?
— Не глухой, — ещё более распалился Гешка.
— Ты что-то совсем распустился, — скорее удивлённо, чем возмущённо заметил отец.
— Хватит ворчать, — из кухни выглянул краснощёкий дядя Федя. — Дай мальчишке хоть дух перевести, а то накинулся с порога. Племяш, пошли картошку лопать, потом мои новые картинки посмотришь. А то я завтра часть на Арбат отнесу и часть — в галерею.
Гешка пилил на новой скрипке, и голос её по-другому был скрипуч и протяжен. Он ныл, отдаваясь в висках, из-за нарочито грубых движений смычка, поскуливал, как соседская такса. Дядя Федя заглянул в комнату с обиженным выражением лица.
— Генка, ну ты что? Я жду-жду, а он тут на скрипочке пиликает. Не будешь мои картинки смотреть, так и скажи.
— Буду.
Дядя Федя тут же проскользнул в комнату с большой чёрной папкой под мышкой. Гешка с улыбкой отложил скрипку и приготовился смотреть на почти одинаковые пейзажи: горы, закат, розовый или фиолетовый снег, занесённую снегом охотничью избушку. Такие картины хорошо покупались в слякотной Москве, и, чтобы писать их с натуры, дядя круглый год ездил туда, где снег.
Гешка, скучая, рассматривал картины с однотипным сюжетом. Картины для заработка.
— Вот ещё эту посмотри, — дядя Федя протянул Гешке небольшую картину.
Гешка опешил. На картине были крупные стволы берёз с разлохматившейся корой. Так близко, что, казалось, протяни руку — и ощутишь шероховатость этих стволов, зашуршат под пальцами телесного цвета плёночки бересты. И не сразу на оранжеватом фоне осеннего леса, в тени между берёзами, Гешка различил лисью морду. Лис смотрел из полутени пристально, устало. Картина дышала одиночеством и загнанностью, будто и не на Гешку лис глядел, а на охотника перед метким последним выстрелом. А потом только кислый пороховой дымок рассеется в воздухе и ничего не будет. Пустота.
Гешка сел, продолжая неотрывно глядеть на картинку. И только когда под ним что-то мелодично и уже знакомо хрустнуло, Гешка опомнился. Вскочил. Нелепо взмахнул руками и уставился на раздавленную скрипку.
Дядя Федя нервно и растерянно усмехнулся.
— Ну ты, брат, даёшь!
Гешка метнулся в коридор к двери спасительной кладовки. Картину с лисом он так и не выпустил из рук. Вбежал в кладовку. Привычным движением пошарил в темноте, но задвижку не нашёл. Отец её просто-напросто отвинтил. Гешка безмолвный, с каменным лицом вышел из кладовки и заплакал. Тихо и беспомощно.
Из своей комнаты на шум выглянул дядя Саша, с кухни прибежали отец и дядя Женя. Дядя Федя стоял рядом с Гешкой, пожимая плечами в недоумении. Он шепнул отцу о том, что случилось.
— Что же это такое? — возмутился отец. — Он же ещё рыдает. Впору мне и деду рыдать.
— Он случайно. Я видел, — вмешался дядя Федя.
— А колбасу он тоже случайно украл? — возмутился дядя Женя.
Он был самым полным в семье, краснощёким, пухлогубым. Он становился ещё круглее в форменной куртке гаишника и толстых тёплых штанах. Сейчас он был помидорно-красным и продолжал багроветь в свекольный оттенок.
— Какую колбасу? — отец покрутил головой, будто пытался стряхнуть наваждение. — То скрипка, то колбаса… Может, кто её съел?
— Ага, почти два кило, — у дяди Жени сделались круглые глаза от злого возмущения. — Там два батончика в пакете лежали.
Гешка добавил в плач поскуливание человека, загнанного в угол несправедливыми обвинениями.
— Что тебе, колбасы для парня жалко? — маленький дядя Саша пошёл в наступление на дядю Женю. — Куплю я тебе колбасы сколько хочешь. Скупердяй! Взяточник! Шофёров грабишь.
— А ты хоть раз видел, чтобы я взятки брал? — У дяди Жени на щеках появился даже синюшный баклажанный оттенок.
— Опять двадцать пять, — выдохнул дядя Федя. — Сколько можно ругаться? Вы ещё подеритесь, непримиримые. Ребёнок плачет, а вы за своё.
— Этого ребёнка давно приструнить пора, — подвёл итог дядя Женя. — Хулиган растёт. Сейчас он скрипки ломает, колбасу ворует, а завтра что?
Гешка сквозь слёзы заметил, что отец сдерживает улыбку, дядя Саша откровенно фыркнул, а дядя Федя с непроницаемым лицом ответил:
— А завтра он раздавит виолончель и украдёт окорок.
Гешка улыбнулся, потирая кулаками глаза.
— Давайте-ка все спать, — решил отец. — Половина одиннадцатого. Всем завтра рано вставать.
На Гешку отец не смотрел, но мимоходом потрогал Гешкин лоб.
* * *Миска была пуста. И свежие следы лиса Гешка углядел на спуске в овраг. Ему сразу стало легче и теплее на душе. Лис не ушёл, значит, он, Гешка, ему нужен.
Гешка не пошёл в школу. А прямо из дома помчался к себе в нору. Бросил в миску котлету, оставшуюся от завтрака, улёгся на топчан и снова заплакал. Гешка не знал, почему текут слёзы. Он никогда не плакал в своём подземном мирке.
Утром дядя Федя пошёл продавать картины. И хотя Гешка просил оставить ему картину с берёзками и лисом, дядя Федя и её спрятал в папку, нахмурился и в сердцах даже хлопнул дверью…
Гешка вытер глаза и сел. Сейчас в школе информатика. В компьютерном классе всегда холодно и пахнет озоном. Салатовые шторы изворачиваются спиралями от сквозняка и скребут металлическими кольцами по проволоке, на которой висят. Гешка сегодня бы начал новую тетрадь с синей обложкой. Он всегда любил начинать тетрадку. На первой странице ручка писала мягко и аккуратно, потому что под первой страницей покоилась вся тетрадь целиком. А потом лист приходилось переворачивать, и ручка начинала выводить твёрдые дрожащие каракули, ведь под листом и тонкой обложкой оказывалась выщербленная школьная парта.
«В начале тетради, как и в жизни, один день, как новый лист, — удобный, счастливый, а следующий день, перевёрнутый лист, — всё пасмурно, такое же шершавое, как старая школьная парта. В середине тетради писать одно удовольствие: того, что исписано, и того, что ещё не тронуто, — поровну. А в конце снова удобно писать через раз, через страницу, — раздумался Гешка. — Потом тетрадка заканчивается, хотя казалось, что она такая толстая, что её не испишешь никогда. Так и жизнь: кончится внезапно, хотя думаешь, что она бесконечная, что кто-то вот-вот придумает таблетки от бессмертия. Мама, наверное, тоже так думала и всё равно умерла».
Гешка вышел из норы, присел на бревно. Слабой холодной пылью оседал на землю дождь. Склоны оврага блестели, как лакированные бока скрипки, на которой Гешка никогда больше не будет играть.
«Пусть хоть на куски режут, — подумал он. — Лучше она у Мефодия Кузьмича останется. Он её не обидит. А я здесь насовсем останусь».
Гешка стал смотреть на небо молочно-белое, предснеговое. Изо рта уже шёл морозный пар, и пальцы покраснели и застыли.
«Зима будет долгой, — размышлял Гешка. — Есть мне станет нечего. Запасов надолго не хватит. И на одних сухарях ноги протянешь. Значит, я не могу жить один, без отца, без дядек? Но если бы хватало еды, я бы остался один? Как же выживает лис? Ведь я недавно начал его подкармливать. Наверное, он находит объедки на городских помойках. Но я не смогу брать еду из помоек. Выходит, я должен жить с людьми, как те собаки в стае, чтобы выжить. И зачем такая жизнь, раз я не свободен? А свободен ли отец, дядя Федя? Они зарабатывают, могли бы жить одни. Но живут все вместе. Почему? Любят друг друга? Дядя Саша с дядей Женей, похоже, ненавидят друг друга. Ругаются бесконечно. А дядя Федя со своих пленэров всё-таки возвращается домой, ему надо зачем-то услышать моё мнение о его картинах. Отец должен жить со мной, раз я его сын. А он ответственный. Да и не бьёт меня, только грозится. Как же странно устроена жизнь!»
Гешка поёжился. Дождевые пылинки слились в капли. Они падали за шиворот, холодили лицо. Мальчик хотел было забраться в нору, когда услышал шорох. Наверху над оврагом стоял лис. Мокрый, худой.
— Лис, иди, там котлета, — позвал Гешка.
Лис стоял не шелохнувшись, но и Гешка не двигался. Окаменел. Такой же мокрый и тощий, как лис.
Долго лис не выстоял, видно почувствовал запах котлеты. Похромал вниз, неловко приседая на зад и подметая скользкую тропу пушистым хвостом. Он обошёл Гешку стороной и шмыгнул в нору. Звякнула миска, и лис прохромал мимо Гешки обратно.
На Гешку пахнуло лисьим духом: мокрой шерстью, котлетой, которую лис дожёвывал, и запахом леса: смесь порыжевшей прелой хвои, грибов, земляники, перегнивших листьев и сырости, какой тянет от маленького ручья, с журчанием крадущегося между корней деревьев в тени и сумраке лесной глухомани. Лис вскарабкался наверх и скрылся в еловой гуще.
Гешка окончательно замёрз. Капли дождя от холода в воздухе превращались в кристаллы снега. Снежинки плыли, планировали, оседали на крупные еловые ветви паутиной инея. Мальчик забрался в нору, улёгся на топчан. Он укрылся старым дядькиным бушлатом, который удалось перетащить в нору, когда никого не было дома. Гешка повернулся носом к сырой глинистой стене и незаметно для себя уснул.
