Октав Панку-Яш - Великая битва у Малого пруда
— Ладно! Давай приниматься за дело. После поговорим с Нику и Илиуцэ. Пусть они пока подумают.
А дела хватало всем. Одни раскладывали высушенные растения на гербарных листах и прикрепляли их бумажными полосками. Перелистывая «Определитель растений», Дину уточнял определения, отыскивал латинские названия. Алеку старательно выводил их печатными буквами, стоя при этом на коленях возле ящика, на котором он писал, так как стол остался в адмиралтействе. Нина и Родика тоже помогали монтировать гербарий. Родика и на сей раз не посрамила звания новатора.
У ребят зашла речь вот о чём: «В нашем гербарии будут одни водные растения. Значит, мы сможем представить только несколько десятков видов. Как можно при таком ничтожном количестве отказываться от «phragmites communis», или, попросту говоря, от тростника? Конечно, нельзя. Ну, а как поместить тростник в папку?» И посыпались шутки по поводу того, как будет выглядеть на гербарном листе тростник длиной в три метра, толщиной в Костин палец.
— Такой гербарий и не примут на почте. Заставят посылать отдельным вагоном! — острил Алеку.
Но самое простое решение нашёл не кто иной, как Родика.
— А почему вам непременно брать трёхметровый тростник? Разве не подойдёт побег, молодая тростинка сантиметров в пятнадцать — двадцать? Такой стебелёк ещё не успел отвердеть, и высушить его можно без труда.
Как почти пятьсот лет назад никто, кроме Христофора Колумба, не догадался приплюснуть яйцо, чтобы поставить его стоймя на острый конец, хотя проще простого было разбить скорлупу, точно так же никто, кроме Родики, не додумался до этой простой идеи.
— Молодец, девушка! — поздравил её Дину. — Я посвящу тебе стихи.
— Когда? — обрадовалась Родика.
— Плохие — хоть сейчас! — И Дину тут же стал декламировать:
Родика — новаторша;
Родика — герой;
Хоть при свете солнышка,
Хоть и под луной…
— Чудесно! — захлопала в ладоши Родика.
— Постой, постой, я ещё не кончил, — сказал Дину. — Должна быть ещё концовка:
Жаль, не блещет звёздами
Стих вот этот мой!
Все, в том числе и Родика, расхохотались. А Дину с самым серьёзным видом спросил:
— Что тут смешного? Над поэтом нельзя смеяться. Вы его обескураживаете! — Но потом и сам не сдержался и начал смеяться.
Покончив с делами, ребята поручили Санду переговорить с Нику и Илиуцэ.
Илиуцэ сидел на табурете. Нику, засунув руки в карманы, ходил из угла в угол, словно вымерял помещение. Больше всего Нику мучило то, что все теперь будут над ним смеяться. Будут иронизировать: «Ты уверял, что сам устроишь превосходный порт… Видали мы, чего стоят твои слова! Ты уверял, что обыграешь в шахматы Санду… Видали мы, чего стоят твои слова! Ты грозился победить в битве! И на этот раз мы убедились, чего стоят твои слова! Похвастался! Давал слово и не сдержал! Вот как!» Такие мысли неотвязно преследовали его. «Ну, нет! — решил Нику. — Уж теперь-то я своё слово сдержу. Ни один корабль не уцелеет… А зачем, собственно говоря, уничтожать корабли? При чём тут они, если ребята будут надо мной смеяться? Абсолютно ни при чём. Но уж коли я сказал, что сломаю, отступаться нельзя… Никак нельзя!..»
Когда вошёл Санду, ребята снова заперли снаружи дверь. Санду остановился на пороге и, прислонившись к двери, сказал:
— Теперь давайте поговорим. Нам есть о чём поговорить. Не так ли?
Нику продолжал прохаживаться, не обращая внимания на Санду. Санду понял это и спокойно сказал:
— Есть такое слово «вежливость»… Тебе оно незнакомо, Нику?
— Нет! — ответил Нику, тряхнув головой.
— А тебе, Илиуцэ?
Илиуцэ молчал.
— Очень жалко, что вы не слыхали о нём. А ведь прошлой зимой Влад проводил сбор на тему о вежливости. Вас, очевидно, тогда не было.
Нику остановился. Подбоченившись, он подступил к Санду:
— А знаешь, я бы на твоём месте так хладнокровно не разговаривал.
— Почему?
— Ты забываешь, что мы здесь одни и, если помериться силами, от тебя ничего не останется!
— Знаю! — сказал Санду, глазом не моргнув.
— И ты не боишься?
— Ничуть. Я тебя хорошо знаю, Нику. Ты драчун, но на подлость ты не способен.
Нику опустил руки. Такого ответа он не ожидал. Слова Санду были ему приятны. Он даже почувствовал прилив гордости. Но…
— А если я всё же изобью тебя? Если я хочу быть подлецом?
— Ничего ты этим не докажешь. Тебе досадно, что ты проиграл битву. Но если бы ты даже убил меня, битву ты уже всё равно не выиграешь.
Илиуцэ молчал, задумчиво глядя на обоих.
— Я знаю, почему я проиграл битву! — сказал Нику. Потому что я связался с трусами. Только поэтому.
Санду отрицательно покачал головой:
— Нет. Твои ребята такие же храбрые, как и наши. Ты, видно, так и не понял, почему проиграл битву. По своей же вине. Ты считал нас гораздо глупее, чем мы есть на самом деле. Вся твоя затея с тремя лазутчиками, которые должны были пробраться к нам в тыл, строилась на том, что мы не очень сообразительны. Точно так же ты рассуждал и тогда, когда уходил от нас. Вы, мол, мямли, а я то да сё, я сам себе голова. Уйду, устрою себе собственный порт. Я ни в ком не нуждаюсь… Вот увидите! — Санду мягко улыбнулся. — И вправду увидели. Но совсем не то, что ты ожидал…
Услышав это, Нику взъерепенился.
— Ничего, вы ещё не всё увидели! — упрямо сказал он. — Я уже говорил и повторяю: всё равно не признаю себя побеждённым.
— Прекрасно, — сказал Санду без малейшей иронии.
— Вряд ли ты обрадуешься, когда я окажусь на свободе. Даже и шлюпки целой не оставлю. Всё растопчу!
— Тогда мы будем держать тебя здесь, пока ты не передумаешь. Мы было хотели отпустить тебя сейчас.
— А я не собираюсь передумывать!
— Значит, останешься здесь! — Санду обратился к Илиуцэ: — А ты, если хочешь, можешь уходить!
Илиуцэ встал и, мрачно глядя на Санду, сказал:
— Так ты обо мне думаешь? Да? Я сражался плечом к плечу с Нику, и нас обоих заперли здесь. Если я и не одобряю то, что он намеревается ломать корабли, и в этом я ему не помощник, то всё же я его не брошу. Никуда не пойду без Нику. Понял?
— Понял, — сказал Санду и, помолчав, добавил: — Вот если бы ты ушёл, тогда бы я тебя не понял. В таком случае, мы вынуждены будем оставить вас здесь!
Санду постучал в дверь. Ему открыли, и он вышел.
На горизонте заходило багровое солнце, открывая путь сумеркам.
— Ну? Как обошлось? Почему ты так долго был там? — засыпали его вопросами.
— И плохо и хорошо. Хорошо то, что оба не трусы. А плохо то, что Нику хочет уничтожить паши корабли…
— Пока мы живы, этому не бывать! — решительно заявил Петрикэ.
— Так-то так, — сказал Санду, — но ведь уже темнеет, пора и по домам. Нику и Илиуцэ мы не можем оставить здесь взаперти: что скажут их родители?
— А всё-таки и отпускать их нельзя: поломают все наши корабли, — продолжал Петрикэ.
— Что же делать?
— У меня есть предложение, — сказал Петрикэ. — Я останусь здесь, и со мной ещё кто-нибудь. Кто хочет, А вы все идите домой. Двое пускай зайдут к родителям Нику и Илиуцэ предупредить, чтобы они не беспокоились, если те поздно вернутся. В конце концов у Нику пропадёт охота разорять корабли.
— Что же, предложение дельное! — сказал Санду. — Тогда я зайду домой к Нику, Дину — к родителям Илиуцэ. А с тобой, Петрикэ, здесь останется…
— Я останусь, — подняла руку Нина. — Мама не будет ругаться. Ты не возражаешь, Петрикэ?
Петрикэ подумал, что, пожалуй, лучше бы кто-нибудь из мальчишек остался с ним за компанию, но, посмотрев на Нину, на её коротко остриженные волосы, засученные рукава, выпачканные ноги и, главное, заметив рогатку на шее, он сказал:
— Оставайся, Нина! А ты уверена, что тебя дома не станут ругать?
— Я не очень уверена, — улыбнулась Нина, — но мне хочется остаться. Может быть, кто-нибудь предупредит маму…
— Я могу, — вызвался Санду. — По дороге к Нику я зайду к тебе, Петрикэ, и к тебе, Нина.
— Тогда всё в порядке! — весело сказала Нина. И шепнула Петрикэ: — Ты доволен?
— Да, — признался тот.
Уходя, Санду вручил Петрикэ адмиралтейский фонарик.
— Ну, приглядывай… Кое-когда подходи к двери и пробуй поговорить с Нику. Только не угрожай и не ругайся… Сначала подумай…
— …потом говори! По «методу Санду Дану», — смеясь, подхватил Петрикэ.
Санду пожал руки ему и Нине и пошёл было вместе с Топом, но вскоре вернулся:
— Я вам оставлю Топа. Если я понадоблюсь, повторите ему несколько раз моё имя. Топ поймёт, что надо разыскать меня, а я как увижу его, сейчас же прибегу. Ладно?
— Ладно, — ответили Нина и Петрикэ.
…Медленно спускался вечер. На небе появились яркие звёзды. В стороне фабрики всё было погружено в тишину, рабочий день давно кончился. Вдалеке прошумел поезд.
