Вероника Кунгурцева - Дроздово поле, или Ваня Житный на войне
Девочка отвечала: дескать, я с Дубом поссорилась… Вначале мы играли в «монополию»: я скупила все его желуди — и Дубу это не понравилось. Потом я из желудей зверюшек мастерила, дупло стало полем жизни — и Дубу это понравилось! Потом бомбила желудями янычар, только они меня не видели — думали, это Дуб… Он смеялся! Потом Дуб спел мне колыбельную «дубинушку» — и я уснула, и он во сне звал меня к себе под землю, мол, у него там свое царство-государство, он там царь, а я буду его внучкой-царевной в дубово-лиственной короне, там войны нет, там добрые черви ползают! Но я проснулась и сказала, что домой хочу, а Дуб тогда заругался, дескать, дупло — и есть теперь мой дом. Тогда я сказала, что он — дубина, вылезла из дупла и пошла по полю… А он крикнул, что я неблагодарная двуножка, своего счастья не понимаю — и что сейчас меня бабайка унесет! Но бабайка не унес — потому что тут вы появились!
— Вот тебе и «детская комната»! — воскликнул Ваня и покосился на Березая, который занимался «обрезкой» заброшенного сада: обгрызал сухие ветки.
Но… что ни говори: пора было уходить… Все теперь глядели на Ваню, ждали, чего он скажет… Мальчик еще помедлил — и скомандовал: подъем! Но велосипед домовика оставил на всякий случай на виду: у ствола черешни. Росица, подоткнув подол белого платья (из-под подола показались синие джинсы), села за руль цыганкиного велосипеда, а Гордана на багажнике лешачьего велика устроилась. И — покатили вон из пустого Неродимле.
На краю брошенного села стояла церквушка, сложенная из бугристых бутовых камней. На фронтоне Ваня увидал лепнину: колесо со сквозными лепестками солнца, лепестков было восемь, и круглое середышко — в точности такой оберег был на их деревянной избе, под коньком крыши Ваниного дома! Бабушка Василиса Гордеевна говорила, что солнце хоромину бережет…
Храм был пуст. Прошли мимо, и перед тем, как свернуть за полуразвалившуюся каменную ограду, Ваня еще раз оглянулся — так хотелось, чтобы мертвая улица ожила, чтоб помчался по ней Шишок, размахивая своим красным беретом и крича: «Я здесь! Подождите меня!» Но никто не бежал по пыльной дороге.
Зато небо наполнилось знакомым гулом, подняли головы: летят мракобесы! Неужто ничего не изменилось — ведь уж почти лето на дворе! Может, прав был Боян Югович: надо было во что бы то ни стало изменить ход Косовского сражения?! Ведь не все, что могли, они сделали… Не убили предателя Бранковича!
И тут удивительная картина предстала перед путниками, стоявшими на холме: поле вдалеке пересекает черная полиэтиленовая дорога, на которой стоят надувные танки! А с неба валятся бомбы, вдрызг разрывая резину и полиэтилен!
Калики переглянулись — и, переждав бомбовые удары, стремглав понеслись на своих рогатых, как олени, великах с холма, выкликая на разные голоса имя домового.
И видят: с соседнего возвышения сходят вооруженные сербские войники — и… и больно уж они высокие, значит, что — нет среди них Шишка?!
Объехали глубокую воронку и подкатили к бойцам, а вокруг, поднятые ветром, летают обрывки «дороги» и «техники».
— Здорово вы их сделали! — воскликнул Ваня, отлепляя от лица кусок полиэтилена.
Ратники кивнули, дескать, да, здорово. И объяснили: давно, мол, уж такое практикуем. Бомбардировщики-то ниже четырех с половиной тысяч метров не решаются опускаться, боятся ПВО. Жаль только, никто не знает, кто первым придумал подставлять под натовские удары дутую технику! Дескать, сколь бомб натовцы зря потратили, а каждая бомба, говорят, стоит больше миллиона долларов! Нехай, мол, америкосы тратят свои денежки на ложные цели, но главное — сохранятся настоящие объекты: дороги, мосты, поезда, заводы…
Ох, как Шишок бы возгордился, узнав, что переняли сербы его опыт!.. Но… где он — Шишок?..
Напоследок выяснили, какой сегодня день: оказалось, тринадцатое мая — и распрощались с военными. Росица воскликнула: дескать, поскольку мы апрель и половину мая на всех парах проскочили, то, выходит, мне уж пятнадцать исполнилось, да?! А Златыгорка спросила: куда теперь?
И Ваня Житный, подумав, сказал:
— Боян Югович в Грачаницу звал, поглядеть фрески… туда поедем.
Сели на своих двухколесных коней — и покатили. Вдруг видят указатель, а на нем надпись: «9 Юговичей»! Ваня ехал первым и не смог проехать мимо: свернул в деревеньку. Остальные — следом за ним. Проскочили сельцо насквозь — хорошо хоть живое оно, жителями не покинуто!
Росица рядом с Ваней едет и, крутя педали, гуторит:
— Никогда не думала, что один из девяти Юговичей — из нашего времени!
А мальчик спросил, как она себя в коровьей шкуре ощущала… Девочка промычала что-то, Ваня с испугом взглянул на нее: но Росица так шутила…
Потом говорит: дескать, все как во сне было — вроде и со мной происходит, а вроде и не со мной… И все — другое, весь мир другой! И видишь не так! Замечаешь каждую травинку в поле: которая как изогнута, какие у травки зазубринки, какие лепестки, какие цветики, интуитивно знаешь, которую можно есть, которую нельзя. Так странно: трава заслоняла даже солнце, казалась самым крупным, самым главным в мире, все остальное — жалкое приложение.
Ваня почесал в голове, но рассказывать про то, как однажды, очень давно, был жабой, не стал.
Скоро показалась Грачаница. Росица пояснила: дескать, монастырь основан еще до Косовского сражения, и где-то здесь сразу после битвы был похоронен Лазар Хребелянович, правда, потом мощи в другое место перенесли…
Велосипеды на бок положили — и вошли воротами. Церковь, сложенная из чередующихся рядов камня и кирпича, построена была в виде креста с пятью главами. Ваня спросил: а почему в храме купола не золоченые и кресты тоже? Мимо проходила черная монашка, остановилась и ответила: а потому, мол, братец, чтобы золото не содрали турки али арнауты и не наделали бы своим женам сережек, поэтому и вместо икон — фрески, попробуй унеси, разве только вместе со стеной…
— Можно еще взорвать! — криво усмехнулась Гордана. И все с опаской поглядели в пустое пока небо.
Ваня тут и спроси про солнечное колесо — оберег на заброшенном храме в Неродимле, дескать, такой же — на фронтоне его дома, в русском городе Чудове, вот как это может быть?!
Черноризица внимательно поглядела на мальчика и ответила: видать, де, и белые сербы, и русские растут из одного корня, знать, общая у них прародина, потому и обереги одни, и вера одна, и судьбы схожие!
Пернатые первыми оказались внутри храма и запели кто про что… Жаворлёночек: дескать, ой, а тут хозяюшка нарисована, а вот еще, и еще! И тут тоже — вон крылышки, мол, в точности, как у Златыгорки! Соловей же головкой качал: дескать, только почему-то волосы у всех крылатых вороные, а не желтые…
Посестрима, завозившись со свечкой, вошла последней — и замерла с задранной головой! И в испуге зашептала: дескать, побратимушко, глянь-ко — это ж самовилы, только мужеского полу! Как раз такие, про каких ей мать, белая Вида, рассказывала, те, которые улетели — и не вернулись!
Она даже Янину руку выпустила, и девочка, уставившись на чудесные фрески, от которых дух захватывало и кверху возносило так — безо всяких крыльев — крикнула Златыгорке: а у меня, мол, такие же крылышки вырастут, как у них и как у тебя, когда я стану вилой-ангелом?
Монашка, услышав девочку, подошла к ней и ласково спросила: дескать, и кто это тут собирается стать ангелом? Ангелов, де, среди людей нет, ангелы — они на небе!
Ваня с Росицей Брегович, зажигавшие свечки на подносах с песком, переглянулись, и понятливая Росица подбежала к дитенку, собираясь увести, мол, извините ее — она так играет… Но Яна Божич сдавать свои позиции не собиралась: дескать, у моей названой мамы крылышки — в точности, как у ангелов на этих фресках, она и летать умеет, мы только утром летали вокруг дерева и черешню ели… Хотите, де, на ейные крылышки поглядеть?!
— Златыгорка, пожалуйста, покажи, какие у тебя крылья красивые! — и девочка, подбежав к самовиле, принялась дергать ее за полу маскировочного плаща. Черноризица удивилась и подошла: она что — впрямь собралась взглянуть на крылья?! А посестрима, видать, решила, что ничего худого не будет, если добрая женщина увидит крылышки, чего, дескать, тут стыдиться, чего опасаться?! Ваня представил, что сейчас начнется! Сбегутся сестры, созовут своих начальниц и начальников — ой, нет! Этого никак нельзя допустить! И мальчик выкрикнул:
— Златыгорка, ты что: «милосердный ангел»?
Посестрима вздрогнула и замотала головой, дескать, нет, нет, она не виновата, это не она бомбила!
Монашенка поняла: у горбуньи не все дома — и оставила их.
А Ваня Житный вознес горячую молитву гневно-прекрасному Иоанну Крестителю, исступленный взгляд которого находил его в любом месте храма. Дескать, тезка — Иоанн Креститель… а также Иисус Христос, и Пресвятая Богородица, и все-все святые, и ангелы, и архангелы, и солнце, и месяц, и Заря-Заряница, вы все можете: пожалуйста, сделайте так, чтобы Шишок — наш с бабушкой домовой, вырвался из далекого прошлого! Иначе, де, как мне домой ворочаться, и какая это будет изба — без домовика-то! И что бабушка скажет, Василиса Гордеевна, ежели я один вернусь…
