Владислав Крапивин - Хронометр (Остров Святой Елены)
— Поздравляю, ребята. Найдена новая порода.
Правда, он тут же насупил лоб и неуверенно добавил:
— Хотя нет. У нас уже есть такие образцы.
— Таких нету! — заспорила Люся. — Там зернышки мелкие, а здесь — как самородки.
— Да, — великодушно кивнул Олег. — Это новая разновидность. Молодец, робингуд Нечаев. Зоркий глаз.
Нести в рюкзаке камень с золотистыми кристаллами Олег доверил робингуду Ревскому.
Путь лежал вдоль новой насыпи, потом через луг, мимо МТС с красной башенкой водокачки, затем через березовую рощу. На опушке сделали привал для завтрака.
Расстелили на траве клеенку, выложили на нее всякую снедь.
Чего здесь только не оказалось! Огурцы, вареные яйца, банка с тушенкой, бутерброды со всякой всячиной, печенье, конфеты. Даже свежие помидоры. У Толика запасы были скромные. Мама дала бутерброды с маргарином, пересыпанные сахарным песком, пару огурцов и несколько крупных картофелин. "Вы ведь обязательно будете печь картошку на привале..."
Но Олег сказал, что с картошкой возиться некогда. Маршрут длинный, на долгие привалы и костры времени нет. И он, красиво размахиваясь, запустил картофелины за березы. А бутерброды Толика отдал Пальме. Сказал между прочим:
— Чего маргарин глотать, когда и так всего хватает.
Толика ощутимо царапнула совесть. Мама старалась, собирала ему походный паек, а теперь — картошка в кусты, бутерброды собаке. А кто виноват, что дома с едой совсем не густо? До зарплаты еще неделя, а денег почти не осталось.
Но Олег не виноват, он не знал... В конце концов, собаку тоже надо кормить, и уж лучше отдать ей маргарин, чем тушенку.
У тушенки был такой запах, что слюни просто пузырились во рту. Люся накладывала ее на ломти белой булки, покрытые слоем желтоватого свежего масла. Толик вздохнул и вцепился в кусок зубами. Голод не тетка... И вдруг он услышал:
— Я не буду...
Это Рафик сказал.
— Почему? — удивилась Люся.
— Да не хочу я. Давай без мяса.
Мишка Гельман хмыкнул:
— Тушенка-то свиная. Магомет не велит свинину трескать.
Толик впервые увидел, как Рафик недобро сузил глаза.
— Я с Магометом про это не разговаривал. И ты вообще... Не говори, про что не понимаешь.
— А я понимаю, — крупно жуя, сказал Мишка. — С религиозными заблуждениями надо бороться.
— Сам ты заблуждение! Магомет и рисовать не разрешал — ни людей, ни зверей. А я, что ли, не рисую? Мне мать с отцом никогда не запрещают. А свинину они не едят, и я не буду. Потому что такой обычай! И все.
Витя, сердито махая ресницами на Гельмана, сказал:
— Твоя бабушка ведь тоже не ест свинину. И по субботам дома ничего не делает, говорит, что в этот день бог работать не велит. А над ней разве кто-нибудь смеется?
— Это же бабушка, а не я, — огрызнулся Мишка.
Толик хмуро бросил:
— Вот ее и воспитывай.
Он был чертовски раздосадован. На себя. Почему он не отстоял свой хлеб с маргарином и картошку? Поссориться боялся? А Рафик вот не испугался — не дал в обиду ни себя, ни родителей, ни обычай. Ну, пускай это заблуждение, что нельзя есть свинину, а все равно твердость у Рафика правильная...
Олег молча жевал, почему-то не вмешивался в спор.
Толик сказал ему:
— Зря ты мою картошку покидал. У нас дома продуктов и без того кот наплакал, у мамы зарплата не директорская. — Он встал и пошел искать в траве картофелины.
Олег догнал его через пять шагов.
— Толик, извини, я не подумал.
Олег один умел так извиняться: честно и без смущенья. И человеку становилось приятно, будто ему сделали подарок.
Хотя Олег и говорил, что на долгие привалы нет времени, у озера застряли на два часа.
Озеро было небольшое, неглубокое и чистое. На восточном берегу стоял дом отдыха Рыбкоопа, а с другой стороны подступал молодой лесок. На этом, диком, берегу был пляж с мелким прогретым песком. Когда бултыхаешься в озере, а потом валяешься на песке, кажется, что время замерло — так же, как замерли желтые кучевые облака в безмятежной высоте...
Наконец Олег скомандовал:
— Подъем.
Все поднялись. Кроме Мишки. Он только потянулся.
— Гельман... — сдержанно сказал Олег.
— А, успеется, — зевнул Мишка. — Пока Шурка со своими пуговицами справится, полчаса пройдет.
Шурка всегда после купанья одевался дольше всех. Особенно много возни было у него с бумазейным лифчиком, к которому прицеплялись резинки для чулок. Застегивался лифчик на спине, и Шурка сопел, закидывая назад руки и пытаясь дотянуться до пуговиц. Иногда ему помогали, но Олег не одобрял этого. Говорил, что Ревскому надо приучаться жить без нянек. А Мишка добавлял, что пора уже расстаться с детсадовской сбруей. Толику эти дразнилки не нравились. Когда были помладше, все такую сбрую носили, чего смеяться-то? Шурка не виноват, что дома его до сих пор считают за маленького.
Толик подошел к Шурке сзади.
— Давай застегну.
Пуговицы были большие и твердые, костяные. Толик поморщился от болезненной догадки:
— Ой, Шурка, они же тебе спину под рюкзаком давят!
— Да ничего... — сказал терпеливый Шурка и вздохнул.
— Как ничего? Ну-ка, покажи... — Толик задрал на Шурке майку. На острых позвонках кожа была натерта до кровяных точек. Между лопатками — ссадина. Когда купались, никто этого не заметил, а вблизи сразу видно.
— Сними ты эту лишнюю амуницию, — жалостливо сказал Толик. — Зачем ты в ней жаришься?
— Я сниму. Я просто не догадался.
Толик повернулся к Наклонову:
— Олег, давай Шуркины вещи раскидаем по всем рюкзакам. Он спину натер.
— Отставить, — возразил Олег. — Он клятву давал не стонать. Он сам свой рюкзак собирал, пусть несет.
— Не сам он, ему дома натолкали...
— Будет в другой раз умнее. Научится маме доказывать.
— У него же камень еще! — вспомнил Толик.
— Да ничего, я донесу, — с храброй покорностью сказал Шурка. — Теперь легче.
Ботинки он надел на босу ногу, и от этого они стали казаться еще больше и тяжелее. И чаще цеплялись за траву и корни.
Путь вел теперь через вырубку, потом через поле с овсом и через лесок, за которым лежал учебный аэродром. А от него шла к городу дорога — прямая и потому не длинная.
Но до аэродрома еще надо было дошагать. Жарко стало, донимали оводы. И в каждой жилке гудела усталость. Будто и не отдыхали недавно, и не купались. Наконец вошли в лесок, в тень.
Тропинка привела к заросшему оврагу, через него был перекинут ствол ели — голый и скользкий. Ствол ощетинивался метровыми сучьями (тоже голыми). Сучья только и выручали при переправе. Но Шурку они не спасли. Когда ботинки сорвались, ухватиться за сук "этот бестолковый Ревский" не успел.
Люся, которая шла за Шуркой и несла под мышкой Пальму, тонко завопила.
Шурка не долетел до дна. Лямкой рюкзака он зацепился за короткий горизонтальный сук и повис, как парашютист. Качался, поджимал над зарослями тощие белые ноги и попискивал.
Хватаясь друг за друга, за сучья, за Шуркин рюкзак и за самого Шурку, его вытащили. Лишь панамка, которую Шурке дали в поход вместо тюбетейки, канула в заросшую глубину. Люська охала и хныкала. Пальма тявкала. Олег сказал:
— С этим человеком не заскучаешь.
Но, видимо, он и сам был испуган.
Остальные молчали. Шурка виновато мигал. На ноге его была длинная царапина.
Царапину промокнули подорожником, а Толик сказал:
— Шурка, давай твой рюкзак. И бери мой, он легче. — И добавил, вызывающе глянув на Олега: — Каждый имеет право выбирать рюкзак, какой хочет. Нет, что ли?
Олег пожал плечами. И Шурка подчинился Толику.
Но тащил Шуркин рюкзак Толик недолго. Скоро вышли из леса, прошагали метров сто по кустам и лужайкам и на краю аэродрома наткнулись на разбитый самолет без крыльев. Все забыли про усталость. Побросали рюкзаки и полезли на решетчатый фюзеляж.
Это были останки двухместного самолета. Наверно, учебного. Два сиденья друг за другом, перед каждым — приборная доска с круглыми дырами от снятых циферблатов. Семен сказал, что это По-2. Мишка сказал, что Семен дурак: По-2 — биплан, а у этого была одна пара крыльев, вон видны остатки. Спросили Олега. Олег ответил, что неважно, какой это был раньше самолет, а теперь он будет десантный. Себя Олег назначил главным пилотом, Мишку — стрелком-радистом, а остальных (в том числе и Пальму) — десантниками. Велел прыгать в траву — будто с парашютами — и брать с бою ближние кусты.
...Поиграли в десантников. Люська кому понарошке, а кому всерьез перевязала раны (Рафик порезал руку о край обшивки). Потом Шурка вытащил из рюкзака аппарат и штатив и всех сфотографировал на самолете. Нитки не нашлось, и сам он на этот снимок не попал. Чтобы Шурке не было обидно, Толик сказал:
