Елена Ильина - Это моя школа
Катя так и ахнула:
— Что ты делаешь? Простудишься!
— Ничего, — спокойно сказала Настя. — До самой смерти ничего не будет. Я всегда мою пол босиком.
И, опустив обеими руками ведро на пол, Настя бросила в воду тряпку.
— А я что буду делать? — спросила Катя, растерянно оглядываясь по сторонам. — Может быть, мне пыль вытереть?
Но, к сожалению, пыли нигде не оказалось. Катя отошла к окошку и стала издали смотреть, как работает Настя.
Согнувшись, Настя старательно терла тряпкой пол и говорила:
— Осторожно, ноги замочишь!
Катя перепрыгнула туда, где было еще сухо, но мокрая тряпка опять настигла ее, и снова раздалось:
— Не ходи по мокрому!
Настя крепко выжала тряпку и насухо вытерла крашеные доски пола.
Катя смотрела, как ладно работает Настя, и ей было неловко, что она только прыгает по сухому, чтобы не замочить ноги, а Настя работает, как большая.
«Вот ей-то, наверно, не приходится писать обязательства, — думала Катя. — А все потому, что ей позволяют работать по-настоящему. Попробовала бы я снять ботинки, чулки и вот этак, босиком, шлепать с тряпкой по кухне. Бабушка бы мне так задала! Ей только и надо, чтобы я посуду мыла да вытирала. Ух, скука!»
А тем временем Настя прополоскала половую тряпку, сполоснула также ведро и, опрокинув его, повесила тряпку на место — на теплую батарею. После этого она хорошенько вымыла под краном покрасневшие руки, а потом и ноги — сначала одну ногу, потом другую — и вытерла их полой своей спецовки.
— Ничего, — сказала Настя. — Вечером простирну.
И Кате опять так понравилось это ладное, свежее, как вода, Настенькино словцо «простирну», что ей захотелось поскорей пойти домой и тоже что-нибудь «простирнуть».
— Ну, Катя, — сказала наконец Настя, — все! Управилась. Сейчас переоденусь, и пойдем писать.
Настя повела Катю в одну из двух комнат, где жила семья Егоровых. В этой комнате Катя еще не была ни разу. У одной стены стояла большая кровать со взбитыми подушками, а у другой — диван.
— Какая высокая кровать! — сказала Катя. — Кто на ней спит?
— Наша бабушка, — ответила Настя. — Бабушка любит перину и подушки, она ведь старенькая. А мама не любит спать на мягком.
На стене возле бабушкиной постели красовалась в рамочке какая-то фотография, а над ней — тоже в рамочке — висела, поблескивая за стеклом золотыми буквами, почетная грамота. На фотографии была снята большая группа каких-то незнакомых Кате женщин, а в переднем ряду она узнала Настину бабушку. Бабушка сидела очень прямо, положив на колени темные руки с узловатыми пальцами.
— Она у вас, наверно, очень строгая? — спросила Катя, вглядываясь в фотографию.
— Ну что ты! — удивилась Настя. — Она только на карточках такая.
— А с кем это она снята?
— Со своим цехом. Тут все — ткачихи, с бабушкиной фабрики. Она знаешь сколько там проработала? Сорок лет почти!
— Ого! — сказала Катя. — Значит, когда мой папа был еще совсем, совсем маленький, твоя бабушка уже работала на фабрике?
— Ну конечно, — спокойно сказала Настя. — А вот это — бабушкина почетная грамота… Ну, садись за стол. Я сейчас принесу чернильницу, бумагу и ручку.
Стол был накрыт вышитой скатертью с бахромой, а сверху лежала другая скатерть, из пластмассы — прозрачная.
«Вот хорошо, — подумала Катя, — и вышивку видно, и не пачкается».
Катя села писать, а Настя стала рядом, коленями на стул, и, медленно расчесывая свои прямые русые волосы круглым гребешком, сказала:
— Ну, пиши: «Дорогая Людмила Федоровна!»
«Дорогая Людмила Федоровна!» — вывела Катя самыми красивыми буквами, какими только могла. Написала и призадумалась.
— Ну что ж ты? — спросила Настя. — Пиши: «Как вы поживаете?»
Катя пожала плечами:
— Мы же и так знаем, как Людмила Федоровна поживает.
— Что ж из этого? — усмехнулась Настя. — Так всегда пишут в начале письма.
Но Катя все-таки сомневалась, хорошо ли так начать, и обдумывала, как бы написать иначе.
— Ну что там думать? — сказала Настя. — Надо спросить, как ее здоровье, и написать, что весь наш класс кланяется и шлет привет.
— Хорошо, — сказала Катя и написала:
«Как Вы поживаете? Позволяют ли Вам доктора разговаривать? Все мы очень беспокоимся и желаем Вам поскорее поправиться».
Настя через Катино плечо прочитала эти строчки.
— Хорошо! — с удовлетворением сказала она.
Катя поморщилась:
— Хорошо, но неинтересно.
— Как это — неинтересно? Письма так и пишут. Это же не рассказ!
Катя с сомнением покачала головой:
— Нет, все-таки лучше, чтобы было интересно.
— Не знаю, может быть, — сказала Настя задумчиво. — Ну а что ты хочешь дальше написать?
— Надо же рассказать Людмиле Федоровне, как у нас теперь все идет в классе.
— А думаешь, это ей интересно?
— Ну конечно! Ведь это же Людмила Федоровна! Я думаю, даже и Петру Николаевичу это будет интересно.
И Катя, наклонив голову набок, стала быстро писать: «У нас теперь все очень хорошо. Анна Сергеевна к нам совсем не придирается. Сегодня она нам сказала: «Сядьте как вам удобнее, но только не вразвалку».
Тут Катя остановилась, не зная, какие найти слона, чтобы показать, кто как устроился за партой. Пели бы она не писала, а разговаривала с Людмилой Федоровной, она бы попросту показала, кто как сел. Но написать про это было очень трудно.
— Счастливые люди — писатели, — сказала Катя. — Пишут так же, как все люди — буквами, отдельными словами, а в книгах получается все как в настоящей жизни! Я бы, кажется, сто лет подряд писала книгу, и все-таки у меня ничего бы не вышло.
— Еще бы, — сказала Настя, — на то они и писатели. Но у тебя тоже очень здорово получается.
— Нет, у меня не так. Как это они пишут? Ведь это можно с ума сойти — так трудно!
— Ну ладно. Пиши дальше!
Катя решительно обмакнула перо и стала писать:
«Сели мы и приготовились слушать. И вот Анна Сергеевна начала нам рассказывать про Москву. Про то, как наш народ во все времена защищал нашу древнюю столицу».
— Напиши, что это по истории, — подсказала Настя.
Катя кивнула головой и написала:
«Это по истории».
Потом подумала и стала писать дальше:
«Анна Сергеевна так интересно рассказывала, что мы просто заслушались. Если кто из девочек вдруг кашлянет, мы сердились. Даже Киселева заслушалась. И когда Хохрина кашлянула, Клава дернула ее за лямку передника и сказала: «Надо знать, когда кашлять». Вот как интересно было на уроке истории».
Катя поставила точку и спохватилась:
— А не слишком ли мы расхваливаем Анну Сергеевну? Приятно это будет Людмиле Федоровне?
— Ничего, — сказала Настя, — приятно. Что ж, ты думаешь, Людмила Федоровна не будет за нас рада? Еще как будет! А теперь напиши ей про урок чтения.
И Катя опять наклонилась над своим письмом.
«А на уроке чтения Анна Сергеевна рассказала нам про Пушкина, про его детство и юность. У Пушкина была старенькая няня, Арина Родионовна, и она рассказывала маленькому Александру Сергеевичу сказки. Когда Пушкину исполнилось двенадцать лет, он поступил в лицей».
— Довольно, — сказала Настя. — Людмила Федоровна это и сама знает. Теперь напиши привет от всех — и конец.
— Нет, — сказала Катя, — самое главное мы еще не написали.
И, низко опустив голову, она опять принялась выводить букву за буквой, строку за строкой:
«Дорогая Людмила Федоровна! Мы никогда в жизни не забудем, как Вы нам писали в блокноте и как с нами говорил Петр Николаевич. Когда мы от Вас ушли, мы дали слово вести себя так, чтобы Вы были довольны».
— Постой, — сказала Настя. — А Людмила Федоровна поймет, кто это «мы»? Ведь письмо будет не только от тебя с Аней, а от всего класса.
— Верно, — согласилась Катя. — Только если зачеркивать, будет грязно. Ну, ничего. Людмила Федоровна догадается.
И Катя стала писать дальше:
«А теперь и весь наш класс, весь отряд по звеньям, дал честное пионерское, что все у нас пойдет по-другому. И уж никто-никто не сможет сказать, что мы у Вас распустились. Дорогая Людмила Федоровна, честное пионерское — все будет хорошо!»
После сбора
Шагая через две ступеньки, Катя, радостная и взволнованная, поднималась по лестнице к себе домой.
«Только бы все были дома, — думала она. — Ужасно хочется все поскорей рассказать!»
А рассказать было о чем. Только что у них в отряде кончился сбор. Сначала говорили об успехах класса за всю четверть. Анна Сергеевна взяла слово и, раскрыв свою записную книжечку, стала подробно говорить о каждой своей ученице. Всем было интересно и даже немножко страшно слушать, как она разбирает, что у кого хорошо получается, что плохо и почему, какие у кого достоинства и какие недостатки. В общем, оказалось, что Надежда Ивановна была совершенно права. За каких-нибудь несколько недель Анна Сергеевна успела узнать класс так, как будто она преподавала в нем по крайней мере целый год. Катя даже вздрогнула от удивления, когда Анна Сергеевна сказала: «Ну вот, например, Катя Снегирева. Что ж, о ней можно сказать много хорошего. Она интересуется занятиями, работает не за страх, а за совесть. Видимо, много читает, но, к сожалению, у нее есть существенный недостаток: она очень любит витать в облаках…» Витать в облаках! Подумать только — точь-в-точь то же самое всегда говорила Людмила Федоровна! Сговорились они, что ли? В общем, Анна Сергеевна про всех сказала очень много важного и правильного. Девочки переглядывались. Некоторые очень смутились, а некоторые были рады.
