Даир Славкович - Красобор
Дядя Петрусь брился перед настенным зеркалом: собирался в районный центр. В зеркале, кроме дядиного лица, видно было окно, угол двери и кур, гулявших во дворе. А вот появился и петух. Нет, не петух — король! Огненно-рыжий, словно весь в золоте червонном, с алым гребешком, похожим на корону.
Федос наскоро позавтракал.
— Я пошел, — сказал дядя Петрусь, — не забудь кур покормить.
Накрошить крошек — это пустяк, всего одна минута. Снять зеркало со стены и поставить его посреди двора — тоже дело нехитрое.
— Цып-цып-цып! — весело заговорил Федос, и хлебные крошки посыпались на землю перед зеркалом.
Петух первым подбежал, тюкнул клювом, проглотил крошку и, высоко задрав голову, принялся громко созывать кур.
Настроение у него, судя по всему, было хорошее. Но вдруг он увидел в зеркале какого-то второго петуха. Этот второй петух точно так же, как он сам, кукарекал, отставив немного в сторону правую ногу. Тоже созывал кур. Да как же он посмел, этот чужой петух, этот пришелец, звать кур, которые не имели к нему никакого отношения! Нет, это уж слишком!
Петух заволновался, угрожающе наклонил голову, вытянул шею. Перья на шее встали дыбом.
Но второй петух, тот, что в зеркале, ничуть не испугался. Он тоже нахохлился.
Словно камешком щелкнуло по стеклу — так сильно клюнул петух в свое отражение. И грянул бой!
Федос диву давался: куры окружили петуха, а своих отражений в зеркале словно и не замечают. Только крошки их занимают и притягивают. А петух по-прежнему, как шальной, на зеркало бросается, ничего кругом не видит. Налетит — и тррах-тррах! — по стеклу. Потом наклонит голову, на минутку успокоится, ждет. И снова на непрошеного гостя.
В конце концов после очередного, особенно сильного удара зеркало упало. И петух с удовлетворением и гордостью увидел, что его противник исчез. Он наступил лапой на зеркало, словно попирая побежденного врага, и окончательно утихомирился.
— Вот так Петька! — услышал Федос голос Лены.
Обернувшись, он увидел ее, а рядом — Сергея.
Федос схватил зеркало. Солнечный зайчик запрыгал по лицам друзей.
— Не надо, Федос! — проговорила Лена, прикрывая глаза ладонью.
— Сверкнул фарой и выключай: мы едем навстречу! — закричал Сергей и загудел, как будто он сам машина.
— Вы ко мне?
— Не к петуху же! — Сергей словно нажал на клаксон. — Би-би. Бип-бип-бип! Слезай, Лена, приехали!
— Опять за яйцами куриными? — насторожился Федос.
— Нет. Мне яйца эти уже сто лет не нужны. И без лимонада проживу, подумаешь!
— Я, Федос, до вчерашнего дня не знала, что вы с Сергеем поссорились.
Лена взяла Федоса за руку. И настороженность Федоса пропала. Ссоры словно и не было.
— А я и не сержусь. Ни капельки!
— Я тоже! — с облегчением сказал Сергей.
Он хотел сказать что-то еще, но Федос остановил его:
— А на какие деньги ты лимонад покупал, Лену угощал?
— Не он покупал, а я. Ездила в книжный магазин за учебниками. Сдачу мама разрешила себе оставить. Сергей попросил лимонад купить. Вот я и купила.
— Эх вы! Почему же меня не позвали?
— В следующий раз позовем, — сказала Лена.
— Ты свободен или дело есть? — спросил Федоса Сергей.
— Дело вечером будет, когда Микола придет. Будем с ним вон те дрова в сарай складывать.
— Зачем же вечера дожидаться? Давайте сейчас вот и сложим! — предложила Лена.
— Без Миколы?
— А что Микола? Он после работы усталый будет, — сказал Сергей.
— Начали! — скомандовала Лена.
— Работа пошла хорошо. Федос с Сергеем носили поленья в сарай, а Лена складывала их в аккуратную поленницу.
— Быстрее, мальчики! — приговаривала она, ловко укладывая поленья.
Всем было весело. Когда окончили, Лена попросила Федоса, чтобы он принес веник:
— Я во дворе подмету. А вы мусор выбросите.
Так и сделали.
Потом угощались крыжовником, хрупали морковочку, играли в прятки.
Когда Федос закрывал глаза ладонями, перед тем как идти искать, он оставлял щелочки между пальцами, но не для того, чтобы обмануть своих друзей. Ему хотелось украдкой посмотреть на Лену, раскрасневшуюся от работы, на ее очень заметные среди зелени большие голубые банты, вплетенные в косы.
Зато Сергей прятался так ловко, что только один раз довелось ему искать. В тот раз Федос и Лена забежали за густой куст крыжовника, стоявший у самого забора.
— Лена, ты такая… — неожиданно для самого себя проговорил Федос.
— Какая? — Лена вроде бы не поняла, что хочет сказать Федос, но почему-то покраснела.
— Хорошая!
Лена еще больше смутилась выбежала из-за куста и тут же попалась на глаза Сергею.
Только в обед, когда пригнали коров, Сергей и Лена собрались уходить.
— Больше ссориться не будем? — спросил Сергей.
— А зачем? — заулыбался Федос.
Вернулась тетя Настя и, едва увидев сложенные дрова, забеспокоилась:
— Зачем же ты так себя мучаешь, мальчик мой! Тебе же нельзя! Ты ведь слабенький!
— Слабенький? — покачала головою Марыля. — Ничего себе, слабенький…
— Деточка моя! — не унималась тетя Настя. — Да зачем же? Ах ты, ах ты, да ты устал, наверно! Ох, не случилось бы чего, не стряслось!
— Не сотрясется поленница, крепко сложена, — пробормотал Федос.
— Да не о поленнице я! — Тетя продолжала причитать: — О тебе! Ну зачем было придумывать себе такие хлопоты?
— Не я — Лена придумала, — рассердился Федос. — И работали втроем: она, Сергей и я. Между прочим, никакой я не «бедненький», и не «слабенький», и не «больной».
Под вечер дядя Петрусь привез большой воз сена, которое он накосил на лесных полянах, и свалил его возле хлева. Федос разбежался и нырнул в стог. Голова закружилась от мяты, от запахов буга и леса, Федос замер на мгновенье, потом вскочил, снова разбежался и снова нырнул. Он нырял и кувыркался до тех пор, пока не вылез из будки Дунай и не стал на него лаять.
Потом сено носили всей семьей в сарай на сеновал. Федос бросился было помогать, но тетя Настя отогнала его:
— Не надо, маленький, не надо, хватит с тебя! И так устал, пока полешки складывал.
Зато утаптывать сено в сарае никто ему не мешал. И он бегал, проваливаясь в сухую душистую траву, прыгал и, раскидывая руки, заваливался на спину.
В этот вечер тетя Настя разрешила Федосу ночевать на сеновале вместе с Миколой.
— Ну, пошли со мной, — сказал Микола. — Только смотри, чтобы все в порядке было. А то и мои штаны куда-нибудь отправишь. Как тогда, на реке.
В колхозном клубе
Федос давно одет и ждет Марылю. Стряхнул пылинки с наглаженных брюк, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, которая была еще теплой и пахла утюгом и дымом. Нагнулся и без надобности протер тряпочкой новенькие скрипучие сандалики. А потом руки за спину и важно прошелся по комнате. Праздничный, нарядный.
Марыля все еще вертелась перед зеркалом. Такие у нее красивые брови, а она их зачем-то подрисовывает, веки подводит.
Федос подошел к ней, заслонил зеркало, заглянул в лицо: скоро ли?
— Ты что, стеклянный? — рассердилась сестра.
Черный тушевый карандаш Марыли едва не коснулся его носа, и он отскочил в сторону.
Подошел к умывальнику, набрал воды в ладонь и в который раз попытался пригладить непослушный оттопыренный вихор.
— Ну, а сам-то ты готов, торопыга? — сказала Марыля, словно не он ее ждал, а она его.
— Сто лет уже готов!
— Тогда поехали!
Думаете, тетю Настю нужно было уговаривать, чтобы пустила на вечер? Нет. И не только потому, что с Марылей. Вся семья собралась туда. И сама тетя тоже. Только вот коров на ферме подоит.
…Клуб — в самом центре села. Одноэтажный, деревянный. Из отесанных потемневших бревен с трещинками и желтыми смолистыми суками.
Двери клуба широко, на обе половинки, распахнуты. Пол в зале кажется золотистым: некрашеные половицы вымыты до блеска. На аккуратно выбеленных стенах — большие плакаты. Рядами стоят скамьи. Узкие, низкие, без спинок. От стены до стены. Сцена небольшая, с раздвинутым синим занавесом, на сцене — стол под зеленым сукном, трибуна.
Пока Федос разглядывал клуб, Марыля куда-то исчезла.
Народу в клубе было еще немного. Большинство толпилось у входа.
Невесть откуда вынырнул Сергей.
— Пришел, да? — усмехнулся он, завидев Федоса. — Ишь расфуфыренный какой!
— Сам ты растопыренный! — покраснел Федос. — Пойдем и сядем поближе к сцене.
— Ха-ха! Я тебе вон где местечко занял! — И Сергей схватил Федоса за руку и потащил его к раскрытому окну, рядом со сценой. Там, на подоконнике, сидел уже рыжеволосый парнишка в красной майке и, деловито доставая из-за пазухи плоские стручки молодого зеленого гороха, вылущивал из них сладкие горошины и отправлял их в рот.
