Ирина Богатырева - Луноликой матери девы
— Уходи.
Она не двинулась с места. Так странен и жуток был переход от крика к тишине, что все смотрели на нас, не отводя глаз, — я чувствовала это телом.
— Иди. Я тебя отпускаю, — повторила я и услышала, как она уходит.
Никто не пошел за ней следом. Никто не сказал ни слова. Я видела, как рушится весь мой путь, и земля шла кругом под моими ногами.
Обернувшись, я увидела Ак-Дирьи. Испуганная сидела она, и лицо ее было и нелепо, и смешно в краске, игравшей в бликах огня. Ее вид задел меня — те! что это за воин? с ней ли идти мне на кручу?! Злость плеснула. Я чуяла, что вот-вот сорвусь, и крик мой был полон слез:
— Что же ты смотришь? Тоже хочешь уйти? Так я не держу!
Но она так отчаянно замотала головой, что мне стало ее жалко. Я прикусила язык и тут услышала, что кто-то подходит к нам.
Двое — юноша и дева — выходили из ночи. Юноша вел коня. Шаг девы был слаб. Как духи, робко приближались они. И только когда были уже так близко, что упал на них свет костра, с удивлением узнала я Очи и Санталая. Брат остался с конем поодаль, а Очи медленно, будто опоенная тяжелым дымом, прошла мимо, не взглянув на меня, и остановилась перед Антулой. Тут в свете огня я поняла, что стряслась беда: и одежда была на Очи грязная и рваная, и весь ее вид был такой, будто она только что избежала смерти.
Антула ни жива сидела, глаз не поднимала, на лице ее был испуг, но силилась она губы скривить в презрении. А Очи протянула ей что-то из-за пазухи и сказала:
— Духи простили тебя, Антула. Ты теперь верно вдова. Они показали кости твоего мужа. За это они забрали лучшего охотника. Вместе, в одном ущелье, лежат они теперь.
Антула подняла глаза, бросила взгляд на то, что принесла Очи, и вдруг взвыла не своим голосом:
— Убийца!
Она хотела ударить Очи, но та легко оттолкнула ее, а вдова упала навзничь, будто ее бросили, и заревела, и забилась, словно по мужу.
— Люди, это убийца! Убийца! — верещала она. — Она убила Зонара!
Все охнули. Кто-то из женщин постарше попытался поднять Антулу на ноги, другие же с любопытством и страхом потянулись к тому, что принесла Очи. Это был обломок накладки горита с обрывками войлока. На нем виднелись знаки рода мужа Антулы. Очи могла их запомнить, ведь она долго ходила в дом вдовы.
Она же, не глядя больше на Антулу, не обращая внимания на ее слова, подошла ко мне и посмотрела устало — других чувств не было у нее на лице.
— А ведь он оказался прав, — сказала тихо и так, будто продолжала прерванный разговор. — Хоть к дальним стоянкам откочуй, доля тебя настигнет. Теперь буду помнить это всегда.
Я не сразу поняла, о чем она. Я испугалась, как истончился дух Очи, не потеряет ли она рассудок. Хотела сказать ей что-то, но она перебила:
— К Камке уходить на рассвете. Я проделала сегодня большой путь. Укажи наш шатер, я хочу поспать.
Я показала шатер отца. Она пошла было к нему, но вспомнила, вернулась к коню и отцепила от седла горит. Пошла снова, но остановилась возле меня.
— Смотри, какие мне подарки на праздник, — сказала с болезненной усмешкой. — Это я выиграла в стрельбе (она указала на связку новых стрел), а это мне лучший охотник вместе с жизнью отдал, — и она показала горит. Я могла не рассматривать его, и так знала, что увижу там знаки Зонара. На этом она и ушла.
— Я встретил ее на краю поляны, — услышала я за спиной голос Санталая. Обычно беззаботный, даже он был подавлен и тих. — Она спросила, где Антула.
Я помнил, что видел ее здесь, и привел. — Он помолчал. — Вот ведь как странно вышло, — прибавил потом.
Мы остались вдвоем у огня. Все прошедшее в этот день опустошило меня. Ни мыслей, ни чувств не оставалось.
— Вы уйдете завтра? — спросил Санталай. Я кивнула. — Поспи, сестренка.
Я кивнула опять. Он не знает и половины того, что случилось сегодня, подумала я. Он счастлив.
— Я поставлю ее коня и тоже приду в шатер.
— Хорошо, хорошо, — согласилась я. — Иди, брат. Если не увидимся больше, прощай.
— Прощай, — ответил он просто и ушел за шатер к коновязи.
А я, оставшись одна, побрела куда-то мимо шатров, мимо догорающих костров, обходя редких людей, тоже сонных и странных, как я.
Я шла без цели и даже как будто не понимала, что иду. Говорят, иногда люди спят на ходу; возможно, я тоже спала. Я спала, проходя поляну, от жертвенного камня до места скачек. Я спала, а в долину спустился туман, скрыл черные стволы деревьев, увлажнил землю, посеребрил прошлогоднюю мертвую траву. Света еще не было, но от тумана казалось, что все заволокло призрачным светом. Я брела по поляне в тумане по колено, мой ээ-царь шел за мной следом, а я сама была бесчувственна и, казалось, прозрачна, как ээ. Солнцерог готов был подняться из-за горизонта, туман забелел ярче. Я слышала, как просыпаются люди, готовят коней, собирают шатры, хотят сниматься. В кочевье поедут, думала я, и мечталось мне тоже сняться, оставить все, забыть, качаться в седле, слушать скрип кибиток и длить, длить свою дорогу к заветной, небывалой Золотой реке. А только есть ли она, есть ли?..
— Э, кто тут есть? — окликнули меня из тумана, и я пошла на голос.
Там горел костер, рядом была семья — двое молодых охотников, зевая и поправляя шапки, готовили коней, двое мальчишек крутились у огня, возле которого сидел их отец. Он-то и окликнул меня.
— Что ходишь, дева? А, ты замерзла! Садись сюда. Шеш, играть вздумали! — прикрикнул он на боровшихся мальчишек. — Несите воину шубу, совсем окоченела.
Я опустилась перед огнем, приветствовала его и протянула руки. Тепло обожгло, но не согрело. Я замерзла так, что не чуяла тела.
Мальчишки вылетели из шатра с большущей охотничьей шубой. Вслед за ними в открытый полог выглянул было мальчик постарше, с бледным, строгим лицом и невыспавшимися глазами, посмотрел на отца и тут же скрылся.
— Что вы делаете? — спросила я, согревшись.
Я замечала теперь, что все движения вокруг не случайны: мальчишки то и дело носили в шатер вещи, подбегали к отцу, шептали что-то на ухо и вновь бежали обратно.
— Какая большая у вас семья, приятно глянуть.
Охотник был рад похвале. Он еще был не стар.
— Не все сыновья мои, — сказал, показывая на одного старшего и одного меньшого мальчика, — вот брата дети. Другие мои, да малец еще с женой в стане остался. Мы с братом на пастьбу уходим, а жен оставляем, работать, видишь, есть кому. Среднего моего собираем. К Камке пойдет.
— К Камке? — удивилась я.
— Да. Весеннее посвящение, мальчишек всегда с праздника забирают.
Я забыла об этом. Охотник стал рассказывать еще о себе. Я слушала, мальчишки бегали, старшие приготовили коня и ушли в шатер. Эта легкая суета, чужая, простая и ясная жизнь, светлый голос охотника — все было мне приятно, все освежало, как вода из ручья. Я сидела тихо и радовалась.
Туман поредел, солнце поднималось, как вдруг с опушки послышалось странное пение. На окраине появилась процессия: несколько человек тащили повозку на двух колесах, в которой кто-то сидел. Коней вели сзади, без всадников. Все одеты были не по-нашему, и пение долетало чужое. Я не узнавала шествия.
— Что там? — спросила я, а охотник вдруг помрачнел и сплюнул:
— Тьфу, пронеси мимо. Не хватало их мальчишке перед дорогой. Это бурые лэмо кукол хоронят. Повернется же у людей в головах, чего только не делают. Ты, дева, удачу парнишке в посвящении насулила, а эти ничего хорошего не принесут, не знаю теперь, чему и верить. Пойду, огорожу его, — сказал он и ушел в шатер.
Я никогда до того не слыхала про лэмо. Первый раз столкнулась с ними, и предчувствие не шевельнулось во мне, так опустошена была я за ночь. Так и продолжала сидеть и мирно улыбаться, глядя вокруг. Рядом мальчишки ковыряли сажу со стенок котла и пальцами рисовали друг другу усы, о чем-то возбужденно шепчась. Мне стало смешно.
— Что вы делаете? — спросила я.
Они посмотрели на меня недоверчиво и переглянулись, не зная, можно ли мне ответить.
— Мы хотим попасть на посвящение, — сказали, наконец.
— Вы еще малы!
— А для того усы и рисуем, — сказал было один, но второй на него шикнул и ответил серьезно:
— Говорят, Камка не всегда замечает, берет тех, кто пришел. Мальчишки из соседнего стана так проходили.
— А если не выдержите испытание? Это же непросто.
— Мы сильные уже, — заверили оба. — Нам все так говорят: хоть завтра посвящайся.
Я не выдержала и рассмеялась, но тут же исправилась и сказала, что так все и есть.
— Только зачем вам так рано? Разве плохо быть детьми? Взрослые трудятся много, о разном таком думают, о чем дети и не знают.
— А надо мной все смеются, что маленький, — сказал один мальчик. — Вот я к Камке пойду, и он всем скажет, что я уже взрослый, большой и сильный.
— Кто — он — скажет?
