Юрий Сотник - Невероятные истории. Авторский сборник
Но примерно дней за десять до отъезда я воспользовался удобным случаем и пошел на отчаянный шаг.
Во время каникул нам разрешалось ложиться спать поздно. В конце августа солнце заходило около девяти, и мы возвращались по домам после того, как уже давно стемнело. В тот вечер мы собрались на участке у Юры. Там под старой яблоней был серый от времени стол, единственной ножкой которого служил толстый пень, а возле него стояли две врытые в землю скамейки. Сидя за этим столом, мы говорили о страшном. Начали с рассказов о привидениях, вычитанных из книг, потом речь пошла о случаях из жизни. Маша передала рассказ своей бабушки о том, как в церкви отпевали одного ее знакомого, и вдруг рот упокойника во время отпевания растянулся в улыбке, а глаза приоткрылись. Так его и похоронили с этой улыбкой. Юра сообщил о том, как похоронили человека, якобы отравившегося грибами, но прокурор приказал вскрыть могилу, чтобы проверить, отчего он действительно умер. Когда гроб открыли, то увидели, что мертвец лежит не на спине, а на боку, обхватив лицо руками. Стало ясно, что человека похоронили заживо, и он очнулся в могиле. А Игнат и Фая дополняли друг друга, рассказали, как этой весной на воротах местного кладбища повесилась девушка, у которой жениха убили в пьяной драке.
От таких разговоров меня стал пробирать холодок по спине, и я заметил, что остальные часто поглядывают через плечо в темноту. И тут Маша вдруг сказала:
— А вот интересно: кто-нибудь согласится на спор пойти ночью на кладбище?
— На какое кладбище? — спросила Фая.
— Да ведь тут оно одно. Что за рекой. Юра, ты бы пошел?
Юра помолчал.
— Честно? Нет, не согласился бы. Я, конечно, понимаю, что покойники из могил не встают, привидений не бывает, но… Нет, не пошел бы.
Фая передернула плечами.
— Ввввв! За миллион не пошла бы.
— А я бы… я бы и мимо побоялась пройти, — сказала Нюша.
— Игнат, а ты? — спросила Маша, и тот неторопливо, как бы в раздумьи ответил:
— До мая месяца, пожалуй, пошел бы, а после того, как там Нина Климова удавилась — нет. Духа не хватило бы.
Пока Маша производила этот опрос, во мне созревала отчаянная мысль: вот единственный случай не только обратить на себя внимание Маши, но и удивить ее, возвыситься в ее глазах, стать настоящим героем! И как только Маша перевела глаза на меня, я произнес дребезжащим от волнения и таким громким голосом, что из ближайшего куста выпорхнула какая-то птица:
— А я бы пошел! И… и пойду.
— Пойдешь? — переспросила Маша.
— Пойду. И не на спор, а просто так. Только не в полночь, потому что родители не пустят, а вот примерно в такое время.
— И сейчас пойдешь? — спросил Юра.
— Нет, сейчас не пойду, потому что невозможно будет проверить, был я там или нет.
При свете луны я увидел, что теперь полностью овладел вниманием Маши. Мы сидели напротив друг друга. Она перекинула метелочку волос с груди на спину, положила локти на стол и слегка подалась ко мне.
— Так что же ты предлагаешь?
Я старался говорить негромко, но мой голос не слушался меня и звенел.
— Очень просто. Завтра днем мы все идем на кладбище, и ты при свидетелях прячешь там в каком-нибудь месте записку. А вечером, когда стемнеет, вы переправляете меня на тот берег и подождете около церкви, а я схожу на кладбище и принесу эту записку.
— И не побоишься? — спросила Маша.
— Может, и побоюсь, а все равно принесу, — гордо ответил я и вслух припомнил вычитанную где-то фразу: — Храбрый не тот, кто ничего не боится, а тот, кто умеет побороть свой страх.
— Думаешь, что поборешь? — спросил Игнат.
— Поборю. Со мной такое уже бывало. — Тут я приврал.
Вдруг Юра, сидевший рядом со мной, протянул через стол руку Маше.
— На что спорим, что Димка записку не принесет? До кладбища, может быть, дойдет, а искать записку — у него пороха не хватит.
Маша посмотрела на меня.
— Ну, ты как? Думаешь, хватит пороха?
— Конечно хватит, — небрежно ответил я.
Маша вложила свою руку в Юрину ладонь.
— Знаешь, на что спорим? Если ты проиграешь, ты будешь в течение часа ходить по деревне и говорить каждому встречному: «Здравствуйте! Я — недоверчивый дурак». А если я проиграю, я буду говорить: «Здравствуйте! Я доверчивая дура».
— Идет! — согласился Юра. — Игнат, разними!
В тот вечер я долго не мог уснуть. Меня распирало от сознания моего великого торжества. Мне вспоминалось, с каким вниманием Маша впервые за несколько месяцев смотрела на меня при лунном свете, вспоминалось, что она теперь разговаривала со мной не просто как с равным, а как с человеком, достойным особого внимания. О кладбище я почти не думал. За эти недели мне пришлось несколько раз пройти через него, потому что за ним тянулся лес, куда мы ходили по ягоды и по грибы. Проходили мы там всегда днем и, как правило, всей нашей компанией, и я не видел в нем ничего страшного. Теперь я сознавал, что ночью мне там будет не по себе, но это казалось пустяком по сравнению с таким прекрасным моментом: я возвращаюсь к ожидающим меня ребятам, бесстрастный, невозмутимый, вручаю Маше записку и произношу только два слова: «Вот! Получи!»
Аллея, ведущая к кладбищу, была длиной метров в полтораста, и здесь было какое-то удивительное сказочное освещение. Кроны старых лип почти смыкались над нашими головами, но солнце пробивалось сквозь листву, покрывая немощеную, но ровную дорогу множеством золотистых пятнышек. Мои спутники были одеты по-разному: на Маше была синяя юбка и голубая кофточка, на тонконогом Юре — коричневые шорты и полосатая с короткими рукавами рубашка навыпуск, на плечистом Игнате — грязно-белая майка и серые брюки, на Фае с Нюшкой — одинаковые ситцевые платья, розовые с белым горошком, — и при всем этом мне казалось, что все одеты почти одинаково, потому что все были, как и дорога, покрыты бесчисленными солнечными зайчиками. На дороге эти зайчики лишь слегка шевелились, потому что ветер колебал листву, но мы шагали, мы двигались, и от этого десятки зайчиков непрерывно ползали по каждому из нас — по голове, по плечам, по спине…
— Сейчас тут очень приятно прогуливаться, — сказал Юра. — А вот каково будет Димке идти здесь вечером в потемках!
— Дим, а Дим! — проговорила Фая. — А у нас тут на кладбище один отравленный грибами лежит. Игнат, ты не знаешь, бригадиру Шатову вскрытие делали перед тем как похоронить?
— Вроде не делали, — сказал Игнат.
— Вот то-то и оно! — продолжала Файка. — Может, его тоже живьем похоронили, и он теперь перевернутый лежит.
— А ну-ка, довольно вам! — прикрикнула Маша и обратилась ко мне: — Ты не слушай их. Они тебя нарочно запугивают, чтобы ты струсил и не пошел.
— Ну, и пусть запугивают, — сказал я беспечным тоном, хотя у меня что-то немножко съежилось внутри.
После окрика Маши Юра, Игнат и Файка перестали меня пугать, но ненадолго. Аллея кончилась у самых ворот кладбища, створок на них не было, просто два невысоких столба, а на них перекладина с деревянным крестом. Тут Игнат остановился.
— Вот гляди, — сказал он мне. — Здесь Нина Климова удавилась.
— Ага, — подтвердила Фая. — Она из дому маленькую лестницу принесла.
— А потом спрыгнула, — закончила Нюшка.
— А где ее жениха могила? — спросила Маша.
— На том конце кладбища, — ответил Игнат. — Там не повесишься; ни единого деревца.
Мы постояли немного, поговорили о самоубийце. Юра и Маша сказали, что эта Климова, должно быть, помешалась, если задумала покончить с собой именно здесь да еще тащить из дома лестницу. Игнат подтвердил, что она после смерти любимого была «какая-то не в себе».
— А где ее самою похоронили? — спросил я.
— Там где-то. — Игнат махнул рукой вправо. — Самоубийц на кладбище нельзя хоронить. Их за оградой кладбища зарывают.
По обе стороны от ворот тянулась полуразвалившаяся ограда. Я знал, что она охватывает кладбище только с трех сторон, а четвертая сторона его не ограждена, там каждый год появляются новые могилы.
Мы вошли на кладбище. Оно было старое, довольно запущенное и большое. Здесь хоронили не только жителей Вербилова и Глинки, но и других деревень, потому что тут была единственная на полрайона действующая церковь. От ворот тянулась песчаная дорожка, почти такая широкая, как и аллея, а в сторону от нее отходили узенькие тропинки между рядами могил. Примерно треть из них были ограждены, но многие представляли собой лишь продолговатые холмики. Одни из них были с боков обложены дерном, а сверху оставалась черная земля, чтобы высаживать цветы, некоторые целиком поросли бурьяном, и ясно было, что за ними уже никто не ухаживает. Среди могил было много отцветших кустов сирени и жасмина, тут и там белели стволы берез.
Идя по кладбищу, Маша вертела головой со своей метелкой, глядя то в одну сторону, то в другую.
