Валентина Мухина-Петринская - Корабли Санди
Ивана назначили бригадиром, обойдя заместителя главинжа. Тем более он был уязвлен и, пожалуй, испуган, особенно когда узнал, что еще два года — и Иван будет инженером.
Когда я скорехонько вернулся с оправкой на длинном держаке, то сразу понял: конфликт!
— Какое вы имели право принимать на стапель дефектную секцию! — надменно вопрошал Родион Евграфович. — Теперь вы срываете суточный план. Ответите за нарушение! Я вам говорю или нет?
— Простите, я занят, — ответил сквозь зубы Иван. Он взял из рук Ермака резак и, насупившись, водил им по плоскости днища, пока не заалелся металл. — Все, рихтуйте! — Иван поднялся на ноги и, приняв у меня из рук оправку, передал дяде Грише.
Боцман и Корниенко стали бить молотами оправку. Звон пошел такой, что хоть зажимай уши. Дядя Гриша аккуратно передвигал оправку, косясь на покрасневшего инженера.
Нахмурившись, Родион Евграфович огляделся вокруг. Взгляд его упал на Римму. Инженер подошел к ней и что-то спросил. Но вокруг все так гудело, что Римма его не расслышала. Тогда он повелительно поманил ее пальцем (его манера обращения с рабочими) и повел вниз, где было не так шумно.
Римма вернулась раскрасневшаяся, возмущенная до крайности. Она даже не могла сразу начать работать, а стояла, прикусив нижнюю губу, и о чем-то думала. Иван бросил на нее вопросительный взгляд. Вот не думал, что его глаза могут быть такими теплыми! Кажется, душа его окончательно отогрелась.
В перерыв, когда мы закончили с секцией и бригадир ушел обедать, Римма с негодованием передала нам свой разговор с заместителем главного инженера.
Он сказал ей, что возмущен безответственностью тех, кто назначил бригадиром — и какой бригады — коммунистического труда! — бывшего преступника, рецидивиста, когда в бригаде имеется член партии с техническим образованием. Что он потребует от директора немедленно заменить бригадира, хотя ему бригадир этот и приходится племянником, но дело, самый принцип дороже родственных связей…
— Родственные связи — вот негодяй! — вскричал Шурка Герасимов.
Здесь оговорюсь, что не только в бригаде, но и все на стапеле знали теперь историю Ивана.
Вообще-то, я отнюдь не из болтливых, но прикинулся болтунишкой и рассказывал эту историю как можно большему количеству людей. Об Иване они все равно знали, что он из преступного мира, видели его перековку в настоящего человека; так пусть знают правду о Родионе Евграфовиче. Тем меньше шансов, что он будет главным инженером.
— Что же вы ему ответили? — спросил Ермак. Римма пожала плечами:
— Конечно, отказалась наотрез. Сказала, что товарищ Баблак замечательный бригадир и не мне его заменять.
— Он на этом не остановится… — серьезно сказал Корниенко.
В конце рабочего дня я зашел в партком и передал деду этот инцидент.
— Родион уже побывал у директора, тот мне звонил, — сказал дедушка. — Экое злобное животное! Хотелось бы ему добить племянника. Кабы мог, отправил бы его в тюрьму. Не волнуйтесь! Иван останется бригадиром пока… Как только перейдет на третий курс института, поставим мастером. Из него ладный выйдет мастер.
Этот случай еще больше сплотил нашу бригаду. Мы работали так слаженно, так дружно, что каждый день перевыполняли норму. Даже Гришка как-то втянулся в работу и не вспоминал больше прадеда, возившего на волах соль.
Прошла зима, особенно теплая в этом году, сиротская. Наступил апрель, май, июнь… Мы были заняты по горло. А Шурка, Ермак, Гришка и даже любитель фантастики Борис к тому же еще были дружинниками. Шурка Герасимов их вовлек. Он и меня убеждал стать дружинником, даже взывал к моей комсомольской совести, но я отказался, сославшись на выпускные экзамены.
Я просто слышать не мог о всяких преступниках, начиная с преподобного Станислава Львовича, которому Ермак регулярно слал посылки. Ата тоже о них слышать не могла. Ей дали комсомольскую нагрузку (в комсомол она вступила еще в интернате. Я об этом не упоминал?), которой она ужасно гордилась, — пионервожатой.
Однажды Майка приходит на работу веселая и спрашивает Ермака: «У твоей сестры Аты другая фамилия? Не Зайцева?» — «Другая». — «Гагина?» — «Да! А что?» — «Мои мальчишки не нахвалятся ей. Говорят, что такой пионервожатой у них еще не было. С ней не соскучишься!» — «Что правда, то правда!» — усмехнулся тогда Ермак.
Весной мы закончили десятилетку. На время выпускных экзаменов нам предоставили отпуск, и мы с Ермаком занимались допоздна. Конечно, поволновались! Но все сошло благополучно. Но не об этом речь. Итак, мы окончили среднюю школу! Совсем взрослые — уже не мальчишки. Даже вечеринка была по этому поводу, где все изрядно подвыпили — и педагоги, и рабочие. Некоторые в нашем классе получали аттестат зрелости в сорок лет! Я был младше всех.
Пора окончательно выбрать призвание. В июне подавать заявление в институт. Какой дорогой пойти? Много дорог, надо выбрать настоящую, чтобы не ошибиться.
Ермак подал заявление на юридический. Он собирался учиться заочно. Я тоже решил учиться заочно. Но послал документы в Ленинград, на Васильевский остров… Высшее инженерное морское училище имени адмирала Макарова. На арктический факультет. Там было две специальности: океанологическая и гидрография…
Так я в решающий момент избрал путь ученого. Как бы пошел по стопам деда-академика. А не деда-рабочего, кораблестроителя. Бабушка радовалась. А я злился на нее за эту радость! Честное слово, я не думал ни о каких ученых степенях. Мне просто казалось, что нет на свете ничего интереснее океанологии. А может, доведется поплавать в океане!
Мне было как-то неловко перед дедушкой Сашей, но он ничего не сказал. Дома на этот раз не оказывали на меня никакого давления. Может, были даже довольны моим выбором. Потом я ездил в Ленинград сдавать экзамены. Сдал на одни пятерки. И прошел по конкурсу. Я был так счастлив! Дал телеграмму домой. Все же одно обстоятельство омрачало мою радость… Стыд! Никому я не рассказал об этом, даже Ермаку и маме. Совестно было, неприятно.
Когда я сдавал экзамены по физике, председатель экзаменационной комиссии спросил меня, не родственник ли я известного ученого-гидрографа Николая Ивановича Дружникова. Я с готовностью сообщил, что я его единственный внук. (О, как глупо! Как нехорошо!)
— Значит, хотите идти по стопам деда? — с удовлетворением отметил профессор и что-то черкнул в записной книжке. — Узнаю Николая Ивановича… Ни словечком не обмолвился… Мог бы звякнуть по телефону. Да, похвально, похвально! Не забуду! Не изгладится никогда из памяти. Не было ли это подлостью? Вот они, начатки негодяйства. «Единственный внук!» Какая пошлость! Как я мог?! Но потом текущие заботы дня погасили это тягостное ощущение. Только ночью, когда не спалось, оно оживало.
НЕВЕДОМЫЕ БЕРЕГА
…Идем вдоль загадочных берегов Антарктиды. Темные, свинцово-фиолетовые обрывы, угрюмые, подавляющие своей величественностью скалы, бесконечные ледники, испещренные синими бездонными трещинами. Глубочайшие ущелья, словно озаренные изнутри синим светом. А дальше, в глубь неведомого материка, — таинственные- горные хребты, где еще никогда не ступала нога человека. Материк, менее изученный, чем Луна…
Корабль продвигается малым и средним ходом, осторожно лавируя среди льдов. Неподвижные, призрачные, зеленоватые и бледно-лиловые айсберги, изъеденные тяжелыми, словно чугунными, волнами, холодно сияют под луной. Ослепительно горит Южный Крест, Сириус, Юпитер, Конопус. Странные, непривычные, чужие созвездия, будто мы на иной планете. И каждый день полыхает полярное сияние, разгораясь все сильнее, поминутно меняя форму. Его лучи, то зеленые, то оранжевые, то голубые, как будто исходят из готических башен айсбергов. То это бледно-зеленые полосы, параллельные линии, которые, постепенно искривляясь, переходят в дуги. То серебряные облака, прозрачные и светящиеся. Иногда слабое, рассеянное по всему небу свечение сгущается, как первозданная туманность, начинает дрожать, пульсировать, и вдруг бьет ослепительный, призрачный фонтан света. Отвлекся на несколько минут — в лиловатом небе уже переливается всеми цветами спектра сверкающая корона.
По международному соглашению на долю советской экспедиции пришлась наименее изученная, наиболее суровая часть западного материка.
Австралийский ученый Дуглас Моусон писал в своем дневнике: «Страшный мир пустоты, ярости и ужаса. Мы спотыкаемся и боремся с мраком Стикса. Беспощадный порыв ветра, какой-то мстительный кошмар, бьет, колет, замораживает; колющий снег слепит и душит».
В другом месте дневника он добавляет: «Мы поселились на краю неизмеримого материка… Мы открыли проклятую страну. Мы нашли царство пурги и ветров».
Берега, к которым надо пробиваться через океан. Еще не открытые острова, подводные скалы, ледяные плато, айсберги, опасности, подстерегающие корабль днем и ночью. Мы прошли проливом Лена против мыса Ивана Хмары, героя-комсомольца… Салютуем в память о нем долгим гудком и приспуском флага.
