Мишель Пейвер - Клятвопреступник
Тораку не хотелось говорить об этом, поэтому он стал расспрашивать Ренн про колено, а она лишь пожала плечами, сказав, что могло быть и хуже. Тогда он спросил, почему Дюррайн здесь, и Ренн сказала ему, что племена Сердца Леса отвергли Обычай так же яростно, как до этого приняли его, и что теперь они не презирают племя Благородного Оленя, которое вовсе никогда ему не следовало.
— И люди Зубра так стыдятся, что их провел Пожиратель Душ, что собираются наказать себя, нанеся еще больше шрамов. И теперь никто не станет нападать на Открытый Лес.
— Поэтому люди Кабана и Ивы тоже здесь?
Ренн расправила плечи и стукнула костылем о землю.
— Их прислал Фин-Кединн, — сказала она натянутым голосом. — Ему не без труда удалось отговорить Гаупа и его племя от нападения, но в конце концов он убедил их послать только вождя, чтобы поговорить, а не сражаться. Племена Ивы и Кабана пришли, чтобы поддержать их.
— А Фин-Кединн? — быстро спросил Торак.
Она закусила губу.
— Лихорадка. Он был слишком болен, чтобы идти с ними. Это было несколько дней назад. С тех пор никто ничего не слышал о нем.
Ему нечего было сказать, чтобы поддержать ее, но он уже было собрался что-нибудь попробовать, когда толпа расступилась и подошли два охотника племени Зубра: они тащили за руки женщину с пепельными волосами.
Потом они отпустили ее, и она выпрямилась, покачиваясь и смотря на Торака глазами без ресниц.
Острием своего копья вождь племени Лесной Лошади заставила ее опуститься на колени и обратилась к толпе.
— Вот грешница, которую мы поймали возле нашей стоянки! — крикнула она. — Она во всем призналась. Это она выпустила великое пламя. — Она поклонилась Тораку, и ее конский хвост подмел землю. — Тебе выбирать для нее наказание.
— Мне? — удивился Торак. — Но… из всех это должна быть Дюррайн.
Он взглянул на колдунью племени Благородного Оленя, но лицо ее осталось непроницаемым.
— Дюррайн считает, что ты должен сделать это, — сказала вождь. — Все племена согласны с этим решением. Ты спас Лес. Тебе и решать судьбу грешницы.
Торак оглядел пленницу, которая пристально смотрела на него. Эта женщина собиралась сжечь его заживо. И все же он чувствовал к ней одну лишь жалость.
— Повелитель умер, — сказал он ей. — Ты ведь знаешь это, верно?
— Как я завидую ему, — сказала она с усталостью и надеждой. — Он наконец познал пламя. — Внезапно она улыбнулась Тораку, обнажив свои ломаные зубы. — Но ты, ты благословлен! Сам огонь пощадил тебя! Я подчинюсь твоему решению.
За его спиной шевельнулась Ренн.
— Это была ты, — сказала она женщине. — Ты подсыпала сонное зелье в их воду.
Женщина заломила свои сухие, красные руки.
— Огонь пощадил его! Они не имели права его убивать.
Гневный ропот прокатился по толпе, и вождь племени Лесной Лошади потрясла своим копьем.
— Скажи свое слово, — обратилась она к Тораку, — и грешница умрет.
Торак перевел взгляд с ее мстительного зеленого лица на женщину с пепельными волосами.
— Оставьте ее в покое, — наконец вымолвил он.
По толпе прокатилась волна негодования.
— Но она ведь опоила нас! — воскликнула вождь племени Лесной Лошади. — Она высвободила великое пламя! Она должна быть наказана!
Торак обернулся к ней:
— Ты считаешь себя мудрее Леса?
— Конечно нет! Но…
— Тогда пусть будет так! Племя Оленя до конца дней будет наблюдать за ней, и она поклянется больше никогда не разжигать пламени.
Он встретился взглядом с вождем и твердо посмотрел на нее, пока она наконец не опустила копье.
— Пусть будет, как ты говоришь, — пробормотала она.
— Ах! — выдохнула толпа.
Дюррайн неподвижно стояла, наблюдая за Тораком.
Внезапно ему захотелось избавиться от всех них, этих людей с дикими глазами, их обмазанными глиной головами и алыми деревьями.
Он продирался сквозь толпу, и Ренн ковыляла вслед за ним.
— Торак, постой!
Он обернулся.
— Ты правильно поступил, — сказала она.
— Им этого не понять, — сказал он с отвращением. — Они оставят ей жизнь потому, что я так сказал, а не потому, что это правильно.
— Ей это безразлично.
— Что ж, зато мне — нет.
Он оставил Ренн и направился прочь из стоянки. Ему все равно было, куда идти, лишь бы уйти подальше от племен Сердца Леса.
Он не успел уйти далеко, когда рана в его бедре начала ныть, так что он опустился на берегу реки и наблюдал, как протекает мимо Черная Вода. Боль в груди усилилась, ему необходим был Волк, но Волк не пришел, а у него не было сил звать его.
Почувствовав кого-то за спиной, он обернулся и увидел Дюррайн.
— Уходи, — буркнул он ей.
Она подошла ближе и села.
Он оторвал лист лопуха и стал рвать его вдоль прожилок.
— Ты принял мудрое решение, — сказала Дюррайн. — Мы будем хорошо следить за ней. — Она замолчала. — Мы не подозревали, как далеко зашло ее безумие. Мы напрасно давали ей столько свободы. Это была… наша ошибка.
Тораку захотелось, чтобы Ренн слышала эти слова.
— Она грешила, — продолжила Дюррайн, — но мудро будет предоставить месть Лесу. — Она обернулась к Тораку, и он почувствовал на себе силу ее взгляда. — Теперь ты понимаешь это. Твоя мать всегда знала это.
Торак замер.
— Моя мать? Но… ты же сказала, что не можешь ничего рассказать мне о ней.
Колдунья слабо улыбнулась:
— Ты был поглощен местью. Ты не был готов услышать.
Запрокинув голову, она изучала колыхавшиеся на ветру листья.
— Ты родился в дупле Великого Тиса, — сказала она наконец. — Когда твоя мать почувствовала, что время пришло, она отправилась в священную рощу, в поисках защиты у Леса для своего ребенка. Она отправилась к Великому Тису. Там ты и родился. Она закопала твою пуповину в его объятьях. Затем она и колдун племени Волка ушли на юг. Позже, чувствуя приближение смерти, она послала его найти меня, чтобы рассказать мне то, что не смогла рассказать ему.
Дюррайн вытянула руку, и пятнистый мотылек уселся ей на ладонь.
— В ту ночь, когда ты родился, Великий Дух явился к ней в видении. Он возвестил, что всю твою жизнь тебе предстоит сражаться со злом, которое помог создать колдун племени Волка. Она была напугана. Она умоляла Великого Духа помочь ее сыну выполнить такое непростое предназначение. Он пообещал, что одарит тебя блуждающей душой, но взамен ты должен будешь быть без племени, ибо ни одно племя не должно быть настолько сильнее остальных. — Она проводила взглядом улетевшего мотылька. — И он объявил, что этот дар должен стоить жизни твоей матери.
Торак смотрел на скелетик листа в своей руке.
— Чтобы скрепить уговор, Великий Дух отломил отросток со своего рога и дал его ей. Она сделала из него целительский рожок. В тот день, когда она закончила работу, она умерла.
Горихвостка уселась на ольху, потерлась клювом о ветку и улетела прочь.
— Твой отец, — сказала Дюррайн, — оставил тебя в волчьем логове и отправился строить ей Погребальный Курган. Три луны спустя он принес ее кости в священную рощу и положил их покоиться в дупло Великого Тиса.
Торак выбросил скелетик листа в воду и смотрел, как она уносила его. Великий Тис. Дерево, где он родился. Место, где покоилась его мать.
Он представил, как отец втыкает колышки в древнее дерево, чтобы помочь своей спутнице забраться внутрь, когда она готовилась произвести его на свет, и как он затем вернул туда ее кости и положил их рядом с ее ножом, ножом, который много лет спустя спас жизнь Ренн.
На другом берегу реки стайка утят шагала за матерью. Торак смотрел на них, но не видел. У него не было племени, из-за того, что он был обладателем блуждающей души. Его мать решила сделать его таким ценой своей жизни.
Боль и гнев разгорались внутри его. Она могла бы быть жива, но избрала смерть. Она сделала это ради него, но оставила его в одиночестве.
Он неуверенно поднялся на ноги.
— Я никогда не хотел этого.
Дюррайн попыталась было что-то сказать, но он жестом остановил ее.
— Я никогда не хотел этого! — прокричал он.
Не помня себя, Торак бежал по Лесу. Он бежал до тех пор, пока бедро не разболелось так сильно, что он не смог идти дальше.
Он очутился на зеленой поляне, пронизанной солнечным светом, где мелькали ласточки и бабочки летали над цветками сон-травы.
«Как красиво», — подумал он.
И его мертвые родные ничего этого никогда не увидят.
Упав на колени в траву, он подумал о матери и отце, о Бейле. Боль в груди стала острой, словно кремниевый нож. Так долго он цеплялся за жажду мести. Теперь она ушла, и, кроме горя, внутри у него ничего не осталось. Казалось, какой-то ком зашевелился у него в груди, и Торак разрыдался. Он рыдал громко, порывисто и тяжело всхлипывая. Он плакал о своих мертвых, которые оставили его одного.
