Герман Балуев - ХРОНИКЕР
— Вот теперь я вижу, что ты стал понимать.
— Че понимать-то мне, а?! — завопил Куруля. — Не был я на пожаре и ничего не видел. Вот так! — Он бросил сапоги, сел и с непримиримым выражением на лице отвернулся.
— Та-ак! — протянул следователь. — Оч-чень хорошо.
Под окном заскрипел снег. Затонский милиционер провел толстого низенького кладовщика все в том же вчерашнем новом ватнике и начальника пожарной охраны, у которого все еще были бессмысленно вытаращены на багровом лице глаза. Находящиеся в кабинете молча понаблюдали, как все трое уселись в сани, заводской возчик чмокнул, хлестнул вожжами, и лошадь дернулась по Заводской.
— В таком случае, — сказал лысенький, самим тоном давая понять, что происходящее за окном особь статья и их не касается, — может быть, вы, друзья дорогие, были на пожаре и что-нибудь видели?
— Откуда? — нагло усмехнувшись, прищурился Лешка.
А Федя нахмурился и стал смотреть в пол.
— Это что же такое? — изумился следователь. — А ну, встать!
Федя не шелохнулся, Лешка вскочил и, опомнившись, быстро сел, а Куруля снова задрал на колено ступню и, не торопясь, повесил на нее портянку.
— Вам что приказано?! — зло протянул лысенький.
— Теще своей приказывай! — с усмешкой бросил Куруля.
Следователь помедлил, вскинул лицо и, глядя на уставившегося в угол Курулю, встал, подошел, поднял сапог и посмотрел на клеймо.
— Ворованные сапоги-то, — сказал он вопросительно и посмотрел на Курулю. — Штамп-то вот!.. С этой маркировкой не успели выдать еще никому... — Он понаблюдал, как каменеет лицо Курули. — Вот теперь я вижу, ты начинаешь кое-что понимать.
— Че понимать-то я должен, а?! — вскочив, завопил Куруля. — Я бочки с карбидом выкатил. И баллоны. И все! Ясно? А если я за это гад — на, стреляй! — Глаза Курули выцвели. Он рванул с ворота темную застиранную рубашку. Пуговицы запрыгали по полу, и следователь невозмутимо посмотрел на обнаженную тощую Курулину грудь.
— А кто еще, кроме тебя, на этом пожарище поживился?
Куруля, ухватив левой правую руку, уткнул ее локтем в пах и похабно помотал кулаком, изогнувшись и глядя на лысенького с мерзлой, мертвой улыбкой.
— Не скажешь?.. Значит, вас была целая банда?
— А ты думал! — белоглазо скалясь, выдохнул Куруля.
— Ну, хватит! — загремел Севостьянов. — «Банда»... Болтун! — Он отбросил стул и двинулся на Курулю. — Кто тебя просил спасать государственное добро?! Кто тебя заставлял рисковать шкурой?! Сам решил? А?.. Дур-рак!
— Намек понял, — вежливо сказал лысенький, — Однако сапоги он украл?
— Сапоги?! — гневно повернулся к нему директор. — А вы знаете, сколько там сгорело этих сапог?!
— Да. С актом я ознакомился... Но и он и вы почему-то уклоняетесь от ответа: это краденые сапоги?.. Или нет?
Севостьянов мрачно прошел между лысеньким и растерзанным мутно ухмыляющимся Курулей, повернулся и посмотрел на них издали.
— Ты спас военный завод от взрыва. Спасибо тебе, Курулин. — Он подошел и поцеловал Курулина в губы. — Молодец. Герой. Давай, шагай! — Загораживая парня от лысенького своей плоской спиной, он подтолкнул Курулю к выходу, и тот зашлепал босыми ногами. — И сапоги сжег? — как бы только сейчас заметив босоногость героя, сумрачно удивился директор. Он поднял Курулины сапоги и протянул ему. — На! От завода! За твою отвагу... Иди!
С сапогами в руках Куруля выскочил в коридор. Директор высунулся вслед за ним и крикнул своим чугунным голосом, от которого за перегородками в отделах все мертво притихли и затаились:
— И получи новый полушубок! Скажи: я велел! — И Севостьянов скрылся из Курулиных глаз, с грохотом затворив за собой дверь.
Лысенький сел на стул, заложил ногу на ногу и посмотрел на свой качающийся хромовый сапог.
— Александр Александрович, — сказал он тихо. — Я не закончил дознание. И прошу мне обеспечить сюда явку Курулина.
Сидя по обе стороны стола директор и следователь длительно помолчали, не глядя друг на друга, а как бы рассматривая двух оставшихся в кабинете пацанов. Потом Севостьянов встал и вышел. И вернулся с обутым в сапоги Курулей. Куруля молча сел рядом с Федей, а Севостьянов опустился в свое кресло, навалился локтями на стол и погрузил в поднятые ладони лицо.
— Пацаны! — подавшись вперед, спросил лысенький. — Вы когда правду станете говорить?
— А хоть сейчас, — подняв лицо, тихо сказал Федя.
— Так в чем же дело?
— Как вы с нами, так и мы с вами, — сказал Федя.
— Эх, пацаны! — с искренней досадой сказал лысенький. — Вы на меня обиделись, директор на меня обиделся, я на вас на всех обиделся, — все это тьфу! — плюнул на пол лысенький, — по сравнению с тем, что среди нас может быть враг. Военный завод чуть не взорвался, а вы мне тут цирк устроили, рубашки рвете, ну? — Лысенький закурил папиросу и походил, дымя, по кабинету. — Вы единственные, — остановился он и склонился к нашим, — кто там, внутри, после загорания был. И вы мне врете! А если врете насчет сапог, то как я могу вам поверить в другом?! Я даже спрашивать вас об этом боюсь.
— С этого бы и начали, — сказал Федя.
— Ну вот. Считайте, что начал. Сапоги оттуда?
— Ну! — вяло сказал Куруля. — Мои дробью посекло все. А тут новые пропадают. Вот и...
— Дробью?.. — ухватился лысенький. — В тебя стреляли?
— Да ну! Кто?! — замахал руками Куруля. — Это ж сами! Сдуру! Случайность!
— Ну смотри! — недоверчиво сказал лысенький. Он придвинул стул, сел и развернул у себя на коленях схему сгоревшего склада. — Мы с вами специально в этом кабинете, чтобы вам натуру было видно в окно. Итак!.. В каких помещениях вы были? И что вы необычного там видели?
— Какого необычного? — спросил Лешка. — Склад как склад.
— Давайте припомним, как распространялся огонь.
Они показали, в каких помещениях были.
— А ведь там канат пеньковый протянут был возле стенки, — вдруг вспомнил Федя.
— А ведь точно! — вскинулся Лешка. — Я и сам сперва удивился, а потом уж не до того стало... По канату огонь-то бежал, во!
— Пацаны! — как бы призывая к чрезвычайному вниманию, тихо воскликнул лысенький, весь подался вперед и глаза вперил в Курулю.
— А чего канат? — помедлив, каким-то чужим голосом сказал Куруля. — Размотался с бухты, вот и лежал! — Он пожал худыми плечами, еще раз пожал, взглянул на лысенького и опустил глаза.
— Пацаны! — угрожающе протянул лысенький. Он вскочил и нервно походил по кабинету. — Вот что: идите! — сказал он внезапно. — И подумайте... — Выставив распирающий китель животик и заложив руки за спину, он пристально посмотрел им вслед.
Они вышли из конторы и сощурились от всеобъемлющей мягкой белизны. На бревнах у скверика их ожидали Пожарник и Крыса. Но Куруля не пошел к ним, а прислонился спиной к вылинявшей от вчерашнего жара стене.
— «Подумайте»... А чего нам думать?! — с пренебрежением сказал Лешка. — Нашел себе думальщиков!
— Говоришь: размотался с бухты, — глядя под ноги, удивился Федя. — А ведь канат через все помещения был протянут? — Он вскинул глаза на Курулю.
— И керосином полит, — бесцветно сказал Куруля. — Пахло!
— А я еще думал, чего он нам вслед орет как зарезанный: «Куды-ы, робяты?! Куды?!» —ошеломленно сказал Лешка.
— Кто «он»? — не понял Федя.
— Да кладовщик! — тускло сказал Куруля.
Куруля медленно стал закуривать, а Лешка, прислонившись с ним рядом, поднял голову и стал смотреть на заволоченное близким снегом небо. Надо бы сказать, — одними губами спросил Федя.
— Иди, скажи, — безразлично хмыкнул Куруля.
— Что ему будет? — обронил Лешка.
— Будет! — с нажимом сказал Куруля.
И все трое мертвенно помолчали.
Постояли, не шевелясь, избегая смотреть друг на друга.
— Враг, что ли? — шепотом спросил Федя.
— Вряд ли! — все тем же чужим голосом и не сразу откликнулся Куруля. — Слямзил чего-нибудь да и струсил. Вот те и... — Куруля сплюнул. — Свой дом за озером, трое детей.
— Ты что же, еще вчера знал? — тоже каким-то не своим, грубым голосом спросил Лешка. Его стал трясти противный, лошадиный озноб.
— Нет. Федя вспомнил про канат, и как стукнуло: «Вот ведь как он устроил, сволочь!»
— У-уй! — с отвращением сказал Лешка.
— Может, все это нам померещилось? — с надеждой прошептал Федя.
Куруля затоптал окурок, ссутулился, усмехнулся жестко:
— Если хотите, давайте думать так.
— У-уй! — сказал Лешка.
— Ну так что? — с черной ухмылкой взглянул на своих Куруля. — Так плохо и эдак плохо. Только ведь гад... — Помедлил и с нажимом спросил: — Или нет?
Лицо у Лешки стало несчастным, а Федя еще больше насупился, стал разглядывать свои валенки. Потом вскинул голубенькие глаза на Курулю:
— Гад.
Лешка постоял с поднятым к небу лицом, обронил сипло:
— Гад.
— Ну вот и приговорили, — криво усмехнувшись, бросил Куруля.
Сунув руки в карманы, раскачиваясь больше, чем обычно, он пошел к бревнам. Лешка и Федя поплелись за ним.
— Ну что, наломали рога? — еще издали крикнул Пожарник. — Так и надо: не суйся, пока не просят. Тоже нашлись! Герои! Выискались... Все стоят — они лезут! — плевался Пожарник. — Конечно, вопрос: чего? — Пожарник в последнее время заматерел, округлился, прочно стал стоять на ногах. И подпуска уж позволял проверять как хозяин — как бы снисходя к несмышленым. Такой артист! Стерлядку снимут —так он ее сразу в корзину, крапивой выстланную, уложит. А бель костлявую — братве на ушишку: дескать, вот вам от моих щедрот. И с корзиной идет на базар — солидный, озабоченный: добытчик! хозяин! мужик! Лодку с Волги в затон перегоняли, так подцепил целый плотик бревен. Два дня надрывались, пока притащили эти бревна в затон. Пригодятся, говорит, бревна-то, может, говорит, прируб буду строить, а нет, так, говорит, на дрова... Короче: стал какой-то отдельный. И говорить стал твердо, не то что Лешка, и сам не знающий, что сейчас наболтает его язык.
