Вероника Кунгурцева - Дроздово поле, или Ваня Житный на войне
Но тут засунули Юговичу кляп в рот, и больше историк ни слова не мог вымолвить, как ни старался.
Ускакал князь Лазар, войники его за ним, битва куда-то в сторону сдвинулась, и калики, связанные, одни остались: никто их не охранял, знать, каждый человек в сербском войске был наперечет. Ваня стал говорить Шишку: дескать, давай рви веревки-то, а после нас с историком развяжешь — вишь, дескать, как мычит Боян Югович, не хуже Росицы…
Но домовик, связанный по рукам и ногам, в облака пялился, мол, отвянь, хозяин, дескать, сто лет вот так в небо не глядел: все недосуг было! Ты, де, погляди только — какая красота в горних! А мы тут все чего-то воюем, все чего-то поделить не можем: эх! Не ценим мы того, что нам даром дадено!
Но тут Ваня вдруг корову увидал и как закричит:
— Смотрите — Росица!
Комолая коровушка выбиралась из ближайших зарослей — но в каком же была она виде: ноги как вроде в черных чулках, и очки где-то посеяла!.. Вслед за коровой Росицей тащилась цыганка Гордана: вся грязная, да к тому же без своей цветастой шали.
Шишок напряг мускулы — лопнули на нем веревки, и постень живо-два освободил спеленатых товарищей.
Гордана, завидев своих, ажно чуть не всплакнула, дескать, наконец-то! Мол, ох, вот это я понимаю, война так война: все лицом к лицу! Да лица-то все какие страшенные! А у нас, дескать, как: натовцы эти в бомбардировщиках своих засядут — и лупят бомбами, ангельских лиц не показывая…
Дескать, турки-то за ними ка-ак ринутся! А Росица от погони в болото метнулась — и едва ведь не завязли там. Кое-как, де, выбрались: корова вызднулась на твердь, а она за хвост коровий ухватилась — и тоже спаслась.
Росица Брегович недовольно взмахнула хвостом с кисточкой на конце, показывая, что на нем нет красной резинки…
— Что делать будем? — спросил, смигнув, Ваня.
Боян Югович настаивал на том, что надо еще раз поговорить с князем Лазаром. Но домовик вздыхал, дескать, боюсь, что результат будет тот же — то есть плачевный. Тут мальчик и спроси:
— Шишок, а как мы обратно попадем, ты вызнал у Драгана?
Домовик стал отводить глаза и зачесал башку под красным беретом.
— Ты что — не спросил его об этом?!
— А сам чего не спрашивал? Все на Шишка надеетесь… Вызнал я… Да… вот незадача: надо было во фляжку воды набрать из двадцатого века, али жидкости какой… Минералку вы всю за ужином выдули, а где бы я воду взял, когда дом навяки окружили… — и домовик потряс пустой флягой, из которой их Драган старым вином поил.
— Значит… мы теперь до конца своих дней тут останемся?! — воскликнул мальчик.
— А я даже рад, — произнес историк.
Ваня вздохнул, думая, что же с бабушкой Василисой Гордеевной станется, когда они с Шишком домой не воротятся… А домовик говорил: ничего, дескать, и тут жить можно, мол, после битвы к себе будем пробираться — на русскую землю!
И тут Ваня увидал Березая: лешак шел со стороны сечи, в руках держал павшее дерево, толщиной так в три обхвата. Увидал их — расплылся в улыбке, которую лиственные усы занавесили, и уткнул лесину одним концом в землю. А на закорках у него… никого не было!
— Где Яна?! — заорал мальчик.
Березай ответил, как положено вокзальному диспетчеру:
— Граждане пассажиры, приглашаем вас посетить детскую комнату!
Но Ваню Житного такой ответ не устроил, он подскочил к лешаку и завопил:
— Какая детская комната, Березай, тебя как человека попросили, а ты?! И хватит объявления делать — ты давно не на вокзале! Ты мне за ребенка отвечаешь! Где девочка, я тебя спрашиваю?!
Тогда лешачонок указал на огромный кряковистый дуб, стоявший посреди Косова поля. Шишок тут же вытащил из рукава бинокль, поглядел в него и протянул Ване. Мальчик пристроил бинокль к глазам: вначале чуть не в лицо ему полетел турок в феске с занесенным ятаганом, потом косо придвинулся дуб, в корявом стволе которого, высоко над землей, оказалось продолговатое дупло.
— Девочка в дупле? — спросил опешивший Ваня.
А лешак заявил, пожимая плечами:
— В детской комнате большой выбор игрушек и настольных игр! Спасибо!
Шишок сказал: ничего, дескать, там, может, сейчас самое безопасное место на всем Косовом поле, в дупле-то! Главное, чтоб не высовывалась. А Березай головой замотал: высовываться из окон идущего поезда, прыгать с платформы вниз и толкать товарищей на железнодорожные пути — запрещено!
Мальчик с домовиком переглянулись, но ничего не сказали.
Вдруг прямо из белого облака пал на Ванины плечи соловей, а после на второе плечо жаворлёночек опустился. Мальчик вскрикнул:
— А… а где Златыгорка? И… Милош Обилич?
Историк, опередив птичек, ответил на вопрос: мол, это каждому сербскому первокласснику известно — погиб ведь Милош Обилич-то! Хоть и султану Мурату не удалось спастись… А вот про Златыгорку ни в песнях, ни в хрониках ничего, де, не говорится… Поэтому, что с ней, не знаю…
Жаворонок, покосившись на Юговича, стал выщелкивать: дескать, в плен ведь попала наша хозяюшка! Ой, сколько они с воеводой Милошем турок положили, уходя от погони: страсть! Никак не меньше десяти тысяч!
— Бери больше! — противоречит соловей. — Двенадцать тыщ басурман полегло, как минимум!
И принялись пернатые вестники докладывать мальчику по очереди в левое да правое ухо…
Когда сошло птичье облако с небес и опустилось прямиком перед белым султановым шатром, Милош Обилич, как ветер ворвался внутрь, раскидал янычариков и вонзил свой вострый нож в сердце султана. Ох, что тут началось! Окружили сербского воеводу янычары, в точности как бешеные псы снежного барса на Шар-горе, повисли на нем — загнали в угол, не дают уйти к белой вершине. Но тут Златыгорушка пришла на помощь воеводе — и вдвоем-то как почали они бить басурман, дак только держись ведь! Расчистили просеку в кривом лесу янычарских мечей и выбрались из шатра на волю…
Ох, тут бы и взлететь виле самогорской прекуморской вместе с воеводой к белому облаку, да ведь злой рой ядовитых стрел настигнет беглецов… Дрозды не смогли укрыть двух лазутчиков, мечутся пташки вкруг бранников, как осенние листья на ветру да вострые ятаганы и сам воздух рассекают ведь, а не то что малых птах — посекли янычары всех косовских дроздов в мелкое крошево… Да и Милошу Обиличу отсекли правую ногу по самое колено… Опирается воевода на длинномерное копье, а кровь-то ручьем хлещет и по новому руслу прямиком течет в студеную Ситницу…
И тут разделили янычарские псы двух лазутчиков: загнали вилу в красную от крови речку, где плывут по теченью шапки, отсеченные чьи-то ноги, отсеченные чьи-то руки… Понамокли самовильские крылышки в кровавых водах — не взлететь уж Златыгорке к белому облаку. И полонили тут басурмане хозяюшку, связали, скрутили пеньковыми канатами, схватили за желтую косу, и, как волокушу, поволокли в белый шатер. А сами-то похваляются, дескать, отдадим вилу в гарем Якубу, старшему сыну убитого султана, а то младшему — Баязиту, а нет — так себе возьмем, до смерти понатешимся хорошим белым телом, да еще ведь со крылышками… А одноногий воевода Милош вспомнил, знать, как летел на самовиле над полем брани под самым облаком, как Бог-вседержитель над злой Землей, оттолкнулся он длиннотенным копьем, и прянул на пятьдесят локтей над гущей янычар: угодил на цветущий майдан — да слетелись псы янычарики! Прянул воевода во второй након: угодил на болотисты кочки — да слетелись псы янычарики! И метнулся Милош Обилии во третий након — выставили янычары в небо вострые копья, и поймали на них воеводу ведь…
Ваня Житный закусил губу: до слез было жалко Милоша Обилича! Но… но бедная посестрима! И заорали мальчик и домовик:
— Выручать надо Златыгорку!
— Мы укажем дорогу! — воскликнули птахи.
Историк же головой качает, мол, вначале остановить надо Вука Бранковича, времени-то остается все меньше: вон уж солнце в зените! А после двух часов Фортуна повернется к сербам задом! Ежели бы, дескать, был он так же силен, как Шишок, так непременно бы разделался с изменником-воеводой…
Домовик резонно отвечает: но ведь пока не предал Вук, а вдруг да и вовсе не изменит, а они его — того… Что историки-то скажут: кто окажется в предателях? Был бы хоть он сербский постень — тогда другое дело, а так… Шестьсот лет дурным словом будут поминать русского домового, убившего славного воеводу, а заодно с ним и всех русских проклянут — нет уж, дескать, Боян, этак не годится! Да и не могут они оставить посестриму на расправу турецким янычарам — первым делом надо спасать Златыгорку, а там уж, мол, попробуем пробраться к латникам Вука Бранковича, проследим за воеводой и постараемся остановить — ежели решит он удрать с поля боя.
Историк вынужден был согласиться, только добавил: дескать, по приказу младшего Баязита Якуб — старший сын султана — тут же, на Косовом поле будет убит, вот, мол, кто не размышляет, а действует, и не в благородных целях, а чтоб престол занять…
