Люси Монтгомери - Аня с острова Принца Эдуарда
Пол с грустью тряхнул каштановыми кудрями.
— Братья-Моряки и Золотая Дама совсем не пришли. Нора была там, но Нора уже не та. Она изменилась.
— Это ты изменился. Пол, — сказала Аня. — Ты стал слишком взрослым для Людей со Скал. Они любят играть лишь с детьми. Боюсь, что Братья-Моряки никогда больше не приплывут к тебе в волшебной жемчужной лодке с парусом из лунного света и Золотая Дама не станет играть для тебя на своей золотой арфе. И даже Нора скоро перестанет приходить к тебе. Ты должен расплачиваться за то, что взрослеешь, Пол. Сказочную страну тебе придется оставить позади.
— Все-то вы двое болтаете глупости, как прежде, — заметила миссис Ирвинг, отчасти снисходительно, отчасти с упреком.
— О нет, это не глупости, — печально покачала головой Аня. — Мы становимся очень, очень благоразумны, и это так грустно. Наши речи уже далеко не так интересны, когда мы узнаем, что «язык дан нам для того, чтобы мы могли скрывать наши мысли»[54].
— Но это не так; язык дан нам, чтобы мы могли обмениваться мыслями! — серьезно возразила миссис Ирвинг. Она не слыхивала о Талейране и не понимала остроумных сентенций.
Две недели золотой августовской поры Аня безмятежно провела в Приюте Эха, где — как об этом подробно рассказано в другой хронике — случайно умудрилась поторопить Людовика Спида в его слишком уж неспешном ухаживании за Теодорой Дикс[55]. Был там в те же две недели и немало содействовал тому, чтобы сделать жизнь еще более приятной, пожилой друг супругов Ирвинг — мистер Арнольд Шерман.
— Какое это было замечательное время развлечений, — с улыбкой сказала Аня. — Я чувствую себя как хорошо отдохнувший исполин. Пройдет всего две недели, и я вернусь в Кингспорт — в университет и в Домик Патти. Домик Патти, мисс Лаванда, — чудеснейшее место! Теперь мне кажется, что у меня два родных дома: один — Зеленые Мезонины, другой — Домик Патти… Но куда же подевалось лето? Кажется, и дня не прошло с того весеннего вечера, когда я пришла домой из Кармоди с перелесками в руках. Когда я была маленькой, мне казалось, что лету нет ни конца ни краю. Оно тянулось передо мной как бесконечное время года. Теперь же это мимолетное мгновение.
— Аня, скажи мне, вы с Гилбертом Блайтом все такие же добрые друзья, как прежде? — спокойно спросила мисс Лаванда.
— Я все такой же друг Гилберту, каким была всегда.
Мисс Лаванда покачала головой:
— Я вижу, Аня, что-то не так. И я проявлю навязчивость и спрошу, в чем дело. Вы поссорились?
— Нет. Дело лишь в том, что Гилберту недостаточно моей дружбы, а большего дать ему я не могу.
— Ты уверена в этом?
— Совершенно уверена.
— Мне очень, очень жаль.
— Не понимаю, почему все считают, что я должна выйти замуж за Гилберта Блайта! — с досадой воскликнула Аня.
— Потому, что вы созданы друг для друга, — именно поэтому. И ни к чему тебе встряхивать твоей юной головкой. Это правда.
Глава 24
Появляется Джонас
Проспект-пойнт,
20 августа
Дорогая Аня — ни в коем случае не Анюта, — писала Фил. — Мне придется поддерживать мои отяжелевшие веки, чтобы они не падали, пока я буду писать это письмо. Я бессовестным образом пренебрегала тобой в это лето, моя милочка, но то же самое происходило и со всеми остальными, кто писал мне. У меня здесь целая гора писем, на которые я должна ответить, так что придется мне перепоясать чресла моего ума и взять быка за рога. Извини за путаницу в метафорах. Я ужасно хочу спать. Вчера вечером мы с кузиной Эмили были в гостях у соседей. Там было еще несколько знакомых, и как только эти несчастные удалились, хозяйка и три ее дочери принялись перемывать им косточки. Я уверена, что они взялись за Эмили и меня, как только за нами закрылась дверь. Когда же мы вернулись домой, миссис Лилли любезно сообщила нам, что у батрака вышеупомянутых соседей, по всей видимости, скарлатина. Вы всегда можете рассчитывать на то, что миссис Лилли сообщит вам подобную радостную весть. Я ужасно боюсь скарлатины. И я не могла уснуть — все думала и думала об этом, когда легла в постель. Я ворочалась с боку на бок, а стоило мне задремать, как я видела страшные сны. В три часа я проснулась в горячке: болело горло и раскалывалась голова. Я знала, что это скарлатина. В панике я вскочила и отыскала в шкафу у Эмили медицинский справочник, чтобы прочитать о симптомах скарлатины. Аня, все они были у меня! Тогда я снова легла в постель, зная, что худшее уже произошло, и проспала без задних ног остаток ночи. Хотя почему без задних ног должно спаться слаще — этого я никогда не могла понять. Но сегодня утром я встала с постели совершенно здоровой, так что это никак не могла быть скарлатина. К тому же, как я полагаю, если бы я заразилась вчера вечером, болезнь не могла бы развиться так быстро. Днем я могу это понять, но в три часа ночи я никогда не мыслю логично.
Ты, наверное, хочешь знать, что я делаю в Проспект-пойнт. Ничего особенного, просто я люблю провести летом месяц на побережье, и отец обычно настаивает, чтобы я ехала к его троюродной сестре Эмили в ее «пансион для избранных» в Проспект-пойнт. Так что две недели , назад я, как обычно, приехала сюда. И, как обычно, со станции меня привез старый дядюшка Марк Миллер на своей допотопной коляске, запряженной, по такому случаю, его, как он выражается, «лошадью бескорыстного назначения». Он славный старик и при встрече вручил мне горсть розовых мятных леденцов. Мятные леденцы всегда кажутся мне чем-то вроде чисто религиозной разновидности сластей — вероятно, потому, что когда я была маленькой, моя бабушка по отцу всегда угощала меня ими в церкви. Однажды я спросила ее, имея в виду запах мяты: «Это и есть „ореол святости“?» Есть мятные леденцы дядюшки Марка мне совсем не хотелось, так как он выудил их при мне из своего большого кармана и затем выбрал из горсти несколько ржавых гвоздей и других предметов, прежде чем передать угощение мне. Но обидеть доброго старика я не могла и потому аккуратно сеяла их на дороге с небольшими промежутками. Когда исчез последний из них, дядюшка Марк промолвил с легким укором: «Не след бы вам, мисс Фил, съедать все леденцы враз. Живот заболит».
У кузины Эмили кроме меня всего лишь пять постояльцев — четыре пожилых дамы и один молодой человек. За столом моя соседка справа — миссис Лилли. Она из тех людей, которые, похоже, получают какое-то отвратительное наслаждение, расписывая во всех подробностях свои многочисленные боли, колотье и тошноту. Нельзя упомянуть ни об одной болезни без того, чтобы она не заявила, качая головой: «Ах, я слишком хорошо знаю, что это такое», а затем изложила все детально. Джонас утверждает, что однажды заговорил в ее присутствии о сухотке спинного мозга, и она сказала, что, увы, ей слишком хорошо известно, что это такое. Она страдала этой болезнью десять лет, но в конце концов какой-то странствующий доктор излечил ее.
Кто такой Джонас? Подождите, мисс Ширли, вы еще услышите о нем — всему свое время и место. Его нельзя путать с почтенными старушками.
Моя соседка слева — миссис Финни. Она всегда говорит плаксивым, страдальческим голосом, так что ты с тревогой ожидаешь, что она вот-вот разразится слезами. Складывается впечатление, что для нее жизнь — истинная юдоль скорби, а улыбка, не говоря уже о смехе, — легкомыслие, заслуживающее сурового осуждения. Обо мне она еще худшего мнения, чем даже тетя Джеймсина, и к тому же, в отличие от тети Джеймсины, не питает ко мне особой любви, которая компенсировала бы это мнение.
Мисс Мерайя Гримсби сидит наискось от меня. В первый день после моего приезда я заметила, обращаясь к мисс Мерайе, что, похоже, будет дождь, — и мисс Мерайя рассмеялась. Я сказала, что дорога со станции была очень приятной, — и мисс Мерайя рассмеялась. Я сказала, что здесь, кажется, мало комаров, — и мисс Мерайя рассмеялась. Я сказала, что Проспект-пойнт все так же красив, как и прежде, — и мисс Мерайя рассмеялась. Если бы я сказала ей: «Мой отец повесился, мать отравилась, брат в тюрьме, а у меня чахотка в последней стадии», мисс Мерайя рассмеялась бы. Она ничего не может с этим поделать, такой уж она родилась, но это очень печально и страшно.
Четвертая пожилая дама — миссис Грант. Это милейшая старушка, но она никогда не говорит ни о ком ничего, кроме хорошего, так что беседовать с ней очень неинтересно.
А теперь, Аня, что касается Джонаса. В первый же день после приезда я увидела, что за столом напротив меня сидит молодой человек и улыбается мне так, будто знает меня с колыбели. Дядюшка Марк уже успел сказать мне по дороге со станции, что зовут молодого человека Джонас Блейк, что он студент теологии из богословской академии и этим летом замещает священника в миссионерской церкви Проспект-пойнт
