Лора Уайлдер Инглз - Долгая зима
— Чарльз, Чарльз, успокойся, — тихо сказала мама. — Это всего лишь пурга. Мы к ней почти привыкли.
Папа снова опустился на стул.
— Это, конечно, глупо с моей стороны, Каролина, — спустя некоторое время произнёс он. — Мне вдруг показалось, что это не ветер, а живое существо, которое хочет нас погубить.
— Да, иногда и впрямь так кажется, — согласилась мама.
— Всё было б ничего, если б я только смог поиграть на скрипке, — пробормотал папа, глядя на свои потрескавшиеся, одеревеневшие от работы руки, смутно видневшиеся в свете огня, который пробивался сквозь щели в печной дверке.
Раньше папа в тяжёлую минуту всегда играл на скрипке, а теперь никто не мог играть для него. Лора пыталась подбодрить себя словами папы: они все вместе, и им ничто не угрожает. Но ей хотелось что-нибудь для него сделать. И вдруг она вспомнила: "Мы здесь собрались"! Это же припев к "Песне освобождённых людей"!
— Мы можем спеть! — воскликнула она и начала напевать мелодию.
Папа встрепенулся.
— Правильно, Лора! Только ты слишком высоко взяла. Попробуй на полтона ниже.
Лора начала снова. Ей стал подпевать папа, а за ним и все остальные:
Когда Сайлас и Пол попали в тюрьму,
За собой не зная вины,
Один из них пел, молился — другой,
За собой не зная вины.
Мы здесь собрались, все собрались,
За собой не зная вины,
Мы здесь собрались, все собрались, -
За собой не зная вины!
А если бы мог продаваться Бог,
За собой не зная вины,
Богатый бы жил, а бедный подох,
За собой не зная вины.
Лора пела стоя, Кэрри тоже встала. И Грейс, проснувшись, старательно подпевала старшим:
Мы здесь собрались, все собрались,
За собой не зная вины,
Мы здесь собрались, все собрались, -
За собой не зная вины!
— Прекрасно! — воскликнул папа, взял низкую ноту и начал:
Я на речке Джим целый день рыбачил.
А как лодку вытаскивать начал -
Врезалось плывущее мимо бревно:
Тут лодка моя и пошла на дно.
— А теперь все вместе хором! — скомандовал он.
И все запели:
Но я всё равно остаюсь на плаву,
Но я всё равно остаюсь на плаву,
Но я всё равно остаюсь на плаву, мистер Браун,
Но я всё равно остаюсь на плаву!
Когда песня кончилась, буря ревела пуще прежнего. Она и вправду напоминала огромного зверя, который трясёт дом и с диким рычанием и воем бросается на стены, стараясь их сокрушить.
Но папа запел снова, и звуки благодарности, которой были полны их сердца, торжественно вознеслись к небу:
Господь велик
И многажды восславлен
Во граде Божьем,
На Святой горе.
Теперь начала мама:
Когда моё услышат имя
На небесах — о, лишь тогда
Прощусь я с бедами своими
И вытру слёзы навсегда.
На дворе бушевала вьюга, а вся семья, спокойно сидя под надёжным кровом, продолжала пение.
Наконец огонь в печи догорел, и, чтобы сберечь сено, все вышли из тёмной остывшей кухни, потихоньку поднялись наверх по холодной лестнице и улеглись в постели.
Забравшись под одеяла, Мэри и Лора прочитали про себя молитву. Мэри шёпотом спросила:
— Ты за них помолилась?
— Да, — прошептала в ответ Лора. — А разве нам можно?
— Мы ведь не за себя просим, — отвечала Мэри. — Я ничего не сказала про пшеницу. Я только сказала: Господи, спаси им жизнь, если будет на то воля Твоя.
— Я думаю, это правильно. Ведь они делают всё что могут. Ты помнишь, ведь папа просидел три дня в снегу, пережидая рождественскую метель, когда мы жили на Тенистом Ручье. И всё закончилось благополучно.
За все дни, что продолжалась пурга, никто не сказал ни слова о Кэпе Гарленде и младшем Уайлдере. Если им удалось найти себе убежище, они смогут пережить эту бурю. А если нет, то им ничем не поможешь. И поэтому от разговоров нет прока.
Из-за непрестанных ударов ветра, из-за воя и свиста даже думать было трудно. Можно было только ждать. И всё это время, перемалывая пшеницу, скручивая жгуты из сена, поддерживая огонь в печи, силясь отогреть потрескавшиеся онемевшие руки и покрытые волдырями замёрзшие ноги, пережёвывая и глотая грубый чёрный хлеб, они ждали конца бури.
Она не прекратилась ни на третий день, ни на третью ночь. Утром четвёртого дня всё ещё дул пронзительный ветер.
— Никаких признаков затишья, — сказал папа, возвратившись из хлева. — Так скверно ещё ни разу не было.
Через некоторое время, когда все дожёвывали утреннюю порцию хлеба, мама вдруг сказала:
— Я надеюсь, в городе ничего худого ни с кем не случилось.
Узнать хоть что-нибудь было невозможно. Лора подумала о соседних домах. Они стояли напротив, но их даже не было видно. Почему-то ей вспомнилась миссис Боуст. Они не видели её с прошлого лета, а мистера Боуста — с тех пор как он привёз им последнее масло.
— Но ведь мы тоже могли остаться на участке, — проговорила она.
Мама с удивлением посмотрела на Лору, не понимая, что она хочет этим сказать, но ничего не спросила.
Этим утром мама осторожно высыпала в мельницу последние зёрна пшеницы. Муки хватало как раз на последний маленький каравай. Мама тщательно выскребла мельницу ложкой, а потом пальцем, чтобы ни крошки муки не пропало.
— Это последняя мука, Чарльз, — сообщила она.
— Я могу достать ещё. Альманзо Уайлдер припрятал немного семенной пшеницы. Если надо, я схожу к ним даже и в бурю.
К вечеру, когда готовый хлеб лежал на столе, стены перестали дрожать. Ветер больше не выл, а только ровно свистел под стрехой.
— Кажется, буря прошла! — прислушался папа и вкочил с места.
Он быстро надел шубу, шарф и шапку и сказал маме, что идёт через улицу в лавку Фуллера. Лора с Кэрри потёрли замёрзшее стекло и сквозь дырочки увидели, как ветер метёт по улице снег.
— Какая благословенная тишина, — вздохнула мама, поудобнее усаживаясь на стуле.
Снег перестал. Через некоторое время Кэрри увидела небо и позвала Лору. Они смотрели на холодную бледную голубизну над головой и розовевшую в лучах заходящего солнца поземку. Пурга и в самом деле закончилась. На северо-западе открылось чистое небо.
— Хорошо бы Кэп Гарленд и молодой мистер Уайлдер были в безопасности, — сказала Кэрри.
Лора тоже надеялась, но знала, что одного желания мало.
Последняя миля
Альманзо показалось, что они уже пересекли горловину Большого Болота. Он не мог точно определить, где они находятся, и видел перед собой только Принца и медленно движущиеся нагруженные сани. А впереди — темнота, словно густым туманом окутавшая плоскую белую равнину. Далеко-далеко на самом краю этой равнины мерцали звёзды. Чёрная туча, быстро поднимаясь вверх по небу, беззвучно поглощала звёзды.
— Как ты думаешь, мы уже переехали Большое Болото? — крикнул он Кэпу, совсем забыв, что нет нужды кричать, потому что ветер утих.
— Не знаю. Почему ты думаешь, что мы его переехали?
— Мы не проваливаемся, — сказал Альманзо.
— Она идёт очень быстро, — сказал Кэп, имея в виду надвигающуюся бурю.
Обсуждать это было бесполезно. Альманзо снова подбодрил Принца и поплёлся дальше, топая на ходу ногами, но почти не чувствуя толчков, потому что ноги ниже колен совсем одеревенели. Каждый мускул его тела сжался от холода, и от этого сводило челюсти и всё внутри болело. Он хлопал себя онемевшими руками.
Принц тянул изо всех сил. Поверхность казалась ровной, но на самом деле они взбирались вверх по склону. Ямы, в которую Принц провалился на Большом Болоте утром, они так и не увидели, но болото, наверное, всё же пересекли.
Однако всё кругом казалось чужим и незнакомым. В темноте даже при бледном свете звёзд, отражавшемся от снега, различить дорогу было невозможно. А впереди сгущалась тьма и вовсе без единой звёздочки.
Мы наверняка переехали болото! — снова крикнул Альманзо, обернувшись назад.
— Пожалуй, да, — ответил Кэп.
Но Принц двигался как-то неуверенно, дрожа не столько от холода и усталости, сколько от страха, что может снова провалиться.
— Переехали! — крикнул Альманзо. Теперь он больше не сомневался. — Мы вышли на высокое место!
— А где город? — спросил Кэп.
— Где-то совсем близко, — отвечал Альманзо.
— Надо прибавить шагу, — заметил Кэп.
Альманзо и сам это знал. Он похлопал Принца по спине и сказал ему:
— Давай-ка побыстрее!
Но Принц по-прежнему едва передвигал ноги. Он устал и не хотел идти навстречу буре, а буря теперь приближалась ещё быстрее, полнеба уже затянуло чёрной тучей.
