Валерий Меньшиков - За борами за дремучими
Красивых белогрудых птиц у нас ласково зовут береговушками, и на то есть причина: не лепят они свои глиняные горшочки-гнезда под карнизами деревенских изб и в потаенных местах стаюх и амбаров, а собираются у заснеженной еще реки. Может, не могут забыть прохладу летней воды, зеркальную ее синеву, сладких паутов и мошек, которых у реки всегда в достатке.
По нескольку дней кипит на берегах работа, пыльный туман виснет у песчаных откосов, сплошь испятнанных черными дырками. Будто истыкал кто их палкой. Стремительно расстригают воздух ласточки своими раздвоенными хвостами, несут в клювах в пробитые в земле норы пух, соломинки, кусочки мха. Увидишь такое и спешишь к родным радостью поделиться.
— Береговушки прилетели! — раззваниваю я по дому новость. И вижу, как светлеют у всех лица, каждому зима приелась. А бабка не забудет напомнить:
— Вы их там не зорите. Ласточки, они к счастью…
И правда, с прилетом береговушек просыпается все вокруг, исходят водой, плавятся снега, наливается свежей зеленью бор, и люди улыбаются чаще, что-то светлое вошло в их души, обновило кровь, и каждый живет в каком-то томленье, в ожидании добрых перемен. И забываешь разгульные песни февральских вьюг. Отпели свое, умаялись. Воздух пронзительно чистый, гулкий. Ступишь в вечерней тиши на вызревшее от морозца посредине лужи стеклышко, расколется оно под сапогом на десятки острых осколочков, вроде и негромко так хрустнет, но звук разом всполошит почутких деревенских собак.
В палисаде у черемухи резко обозначается каждая веточка — напиталась влагой, готова взорвать набухшие почки. И у тополей ветви приобрели нежно-голубой налет, черные гроздья старых грачиных гнезд видны на них издалека. Все готовится к обновлению. Вот и старая ольха за нашим огородом ожила в одночасье, стоит по колено в воде, красуется. И не поймешь, чего на ней больше: буроватых бочат-шишечек или похожих на гирлянды сережек. Посмотришь на нее издали, от колодца, — будто плывет куда-то в фиолетовой дымке. Ольха первой открывает весну своим цветом. Еще и листочков в помине нет, а уже осыпала себя мелкими невзрачными цветками, что и вблизи разглядишь их не сразу.
У бабки к дереву свой интерес. Опавшая кора, шишки, сережки, цвет — все у нее идет в дело. Лечит ольховыми настоями желудочные болезни, останавливает кровь. Но иногда и такое от нее услышишь: «Поперед березы лист выметала — к мокрому лету… Много сережек — к урожаю, к доброй огородине».
С приходом теплых дней неудержимо тянет в лес, на ближние опушки, позабытые нами за долгое зимованье. На дорогах повсюду блестят лужи, мягкая лесная почва пропиталась влагой, набрала ее впрок. Стремительно, слой за слоем «съедает» солнце снега. Давно растопило снега февральские, январские, декабрьские, добралось до самых ранних, выпавших еще в ноябре, но в густохвойных мелкачах и теневых низинах слежавшиеся льдистые кулиги будут себя хранить долго, как в леднике.
У талой воды какая-то особая сила. Вроде и тепла маловато, и у солнышка дорога невелика, а все зеленеет, отчаянно идет в рост. Посмотришь на какую-нибудь болотную кружевину, скованную ночной остудой, и приметишь: пробили, продышали ледяную корочку зеленые жала каких-то трав, а у кромки, рядом с побитым ветрами камышом уже распустила свои морщинистые ладони нетерпеливая калужница — наш сибирский желтоглазый лотос.
Вытаяли из-под снежных зимних шапок муравейники. Солнце прогрело наслоения этих удивительных многоэтажных пирамидок, и лесные санитары возвращаются к активной жизни: распечатывают свои входы-выходы, прочищают лабиринты улочек, снуют по стволам деревьев в поисках добычи.
В лесу, под сосной, можно встретить зайчонка-настовичка, полюбоваться его каракулевой шубкой. Главная в эту пору для него опасность — нелюдимая ворона, которая первой в лесу садится на кладку, а потому молчаливо-осторожна, не пугает всех своим криком.
Птицы рады весне, на разные лады пробуют свои голоса. Мелодично перекликаются синицы, цыкнет иногда поползень или раскатится по лесу гулкая дробь дятла.
Снегири — тоже весенняя примета. Будто румяные яблочки красуются на кусте боярки. И не поймешь сразу, не то свистят, не то вздыхают — с зимой прощаются.
Иногда, если повезет, можно подслушать, как, очнувшись от затяжной зимы, пробует голос красавец-глухарь: щелкнет клювом раз, другой, потом сдвоит звук, зашворкает — и вот уже родилась песня…
Да, все живое радо теплу. Пчелы, шмели, осы, бабочки ищут весенние первоцветы. А их много, стоит лишь приглядеться или проследить за полетом какого-нибудь золотистого шмеля.
С первым чернотропом появляются бутоны мать-и-мачехи. Многослойные фиолетовые чешуйки надежно укрывают их от возвратных ночных приморозков, но днем ярко-желтые искорки сверкают по всему лесу.
Вслед за этими маленькими «солнышками» появляются красно-лиловые хохлатки, розово-синие медуницы, ветреницы, гусиный лук, сиреневыми огоньками вспыхивает волчье лыко. Но главный цветок весны, конечно же, подснежник. К нему интерес особый. Сколько раз лес попроведаешь, наблюдая, как с каждым часом растут проталины, прогревая припорошенные хвоей бока, а все впустую. Но вот в один чудесный день будто по мановению волшебной палочки усыплет их подснежниками. Любуешься ими и веришь, был — а как же иначе! — Данила-мастер, и до сих пор скрыто где-то от людского глаза его рукотворное чудо — каменный цветок.
Глядишь на первоцветы — словно из мрамора точены: по снежному фону лепестков бегут голубые прожилки. А рядом подснежники таких желтовато-теплых тонов, что кажется: вобрали они в себя всю живительную влагу весенних солнечных лучей. И не хочется губить такую красоту, противится душа, но рвали, несли душистые букетики в поселок, домашним своим в удивление.
Родившиеся еще по снегу на исходящих парком проталинах ранние цветы зовут по-разному: прострел, хохлатка, ветреница, горицвет. Самый удивительный из них, подснежник, бабка называет любовно сон-травой. И, как всегда, права. Стоит засумерничать весеннему небу, укрыться за тучкой солнцу или дохнуть возвратному холодному ветерку, как цветок закрывает свою чашечку, а стебель клонится к земле — «засыпает». Говорят, что и сон человека на прогретой солнцем опушке, украшенной белыми звездочками подснежников, глубок и спокоен — так целебен их аромат.
Весенний лес для нас всегда добрая примана. Все в нем радует глаз: тонкий прутик вытаявшего хвоща, поблескивающие лаком ноготки брусничных листьев, веточки вереска, пробившие хвою стрелки гусиного лука, не растерявшие во время долгого зимованья сочных зеленых красок. Стряхнул с себя снежный убор нарядный копытень, еще с осени заготовив бутоны, готовые распуститься в первый же жаркий полдник. И в деревьях наметились перемены. Заголубел молодой осинник. Заметно посвежела хвоя сосновых лапок. Гибкие ветви берез приобрели нежно-сиреневый налет — пробиваются земные соки к разбухшим почкам, готовятся они выбросить клейкие листочки, обновить своим нарядом лес.
Охотились мы и за ранней вербой, нераспустившиеся веточки ставили в подогретую воду — к вербному воскресенью. Поставишь и в весенней сумятице позабудешь. А однажды коснется теплый луч твоего лица, проснешься и вдруг увидишь: стол накрыт чистой скатертью, а на нем зеленоватая вазочка и сиротливый вербный голичок в ней ожил — разбежались по веточкам желтые цыплятки-пушки. А рядом в кружке излучают тепло подснежники. И тогда входит радость в тебя, и ты веришь: в гости пришла весна!
Память
ГЛУХАРЬ
Поселок наш в глухомани великой. Не то чтобы на краю земли, но до областного центра больше сотни километров верняком наберется. И то, если не заезжать попутно в придорожные деревушки, а держаться большака — старой сибирской дороги, на которой, кажется, и по сей день живут далекие отзвуки кандального звона: гнали когда-то этим трактом царские служки в каторжную неволю непокорный народ. На муки великие, на труд непосильный, на верную смерть… Но это теперь история. Давняя и многими позабытая. А дорога живет как самая нужная частица сегодняшней жизни. Раньше по ней до города по два дня с ночевками добирались, маету дорожную принимая. Теперь — благодать. Не хочешь рейсовым автобусом ехать, смежая веки под шорох асфальта, самолетом, пожалуйста. Не пройдет и часа, как под крылом мелькнет голубая змейка реки, качнутся навстречу крыши домов, а дальше — сколь глазу видно — сплошное зеленое покрывало, тайга дремучая. Да и в поселке лес огороды к избам прижал, под окнами задержался.
Косули, бывало, на улицы забредали, а то и сам великан лось в гости жаловал, непугано принюхиваясь к сытным запахам деревенских стаюх. Рысей у самой околицы били — ради ребятни то делали, а уж про боровую дичь и разговора не было — развелось за войну в избытке.
