Люси Монтгомери - Анин Дом Мечты
— Нет.
— Мы с ним посмеялись сегодня над этой историей. Случилась она почти тридцать лет назад. Он, я и еще несколько человек вышли в море на большой лодке ловить макрель. День выдался на славу — в жизни не видел такого огромного косяка макрели в заливе! Все были возбуждены, а Генри — тот стал совсем как бешеный и ухитрился каким-то образом воткнуть рыболовный крючок сбоку в нос. Ну, воткнул — и ни туда, ни сюда: на одном конце зазубрина, на другом — большой кусок свинца. Мы хотели сразу же отвезти Генри на берег, но он был в пылу азарта и сказал: «Не я буду, если брошу такой косяк! Только столбняк мог бы мне помешать!» И он продолжал работать как одержимый, таскал рыбу со страшной скоростью и только постанывал изредка. Наконец косяк прошел, и мы вернулись с отличным уловом. Тут я взял напильник и стал пытаться перепилить этот крючок. Я пилил так осторожно, как только мог, но слышали бы вы Генри… нет, это было не для ваших ушей. Хорошо, что дам не было поблизости. Как правило. Генри не ругался, но в свое время слышал на берегу немало крепких выражений и тут воскресил все их в своей памяти и осыпал меня ими без устали. В конце концов он заявил, что больше не в силах выносить эти мучения и что я начисто лишен чувства сострадания к ближнему. Так что мне пришлось запрячь лошадь и отвезти его к доктору в Шарлоттаун, за тридцать пять миль — ближе докторов в те дни не было, — отвезти все с тем же проклятым крючком, торчащим из носа. Когда мы добрались туда, старый доктор Крэбб просто взял напильник и перепилил крючок именно так, как пытался это сделать я. Только он ни капельки не заботился о том, чтобы не причинить Генри боли!
Визит к старому другу оживил в памяти капитана Джима множество событий минувших лет, и теперь он всецело предался воспоминаниям.
— Генри спрашивал меня сегодня, помню ли я тот случай, когда старый священник, отец Шиники, благословил лодку Александра Мак-Алистера. Еще одна удивительная история… и все, до единого слова, — сущая правда. Я сам был в той лодке. Однажды утром на рассвете мы вышли в залив, Генри и я, в лодке Александра. Кроме нас и Александра в лодке был один паренек-француз — католик, разумеется. Ну а так как отец Шиники перешел из католической веры в протестантскую, то католики к нему особо дружеских чувств не питали… Ну, просидели мы в заливе под палящим солнцем до полудня — и хоть бы раз клюнуло! Когда мы вышли на берег, старый отец Шиники был там и как раз собирался уходить, так что он и говорит нам со своей обычной французской вежливостью: «Мне очень жаль, мистер Мак-Алистер, что я не могу сам выйти сегодня с вами в море, но я даю вам мое благословение. Вы поймаете тысячу рыб сегодня после обеда». Ну, тысячу мы не поймали, но их оказалось ровно девятьсот девяносто девять — самый большой улов для маленькой лодки на всем сель верном берегу в то лето. Чудно, правда? Александр Мак-Алистер спросил у того паренька-француза: «Ну, и что ты думаешь об отце Шиники теперь?» — «Что ж, — проворчал тот, — я думаю, у старого дьявола еще остались в запасе благословения». Боже мой, как Генри хохотал сегодня над этой историей!
— А знаете ли вы, капитан Джим, кем является мистер Форд? — спросила Аня, заметив, что поток воспоминаний временно иссяк. — Я хочу, чтобы вы внимательно посмотрели на него и угадали.
Капитан Джим отрицательно покачал головой.
— Я никогда не был хорошим отгадчиком, мистрис Блайт… И все же я видел эти глаза прежде… Я действительно видел их.
— Вспомните одно сентябрьское утро много лет назад, — сказала Аня мягко. — Вспомните корабль, вплывающий в гавань… корабль, который так долго ждали и уже не надеялись увидеть. Вспомните ваше первое впечатление, когда вы взглянули на невесту школьного учителя…
Капитан Джим вскочил с места.
— Это глаза Персис Селвин! — почти закричал он. — Вы не можете быть ее сыном… вы, должно быть, ее…
— Внук. Да, я сын Элис Селвин.
Капитан Джим налетел на Оуэна Форда и снова принялся пожимать ему руку.
— Сын Элис Селвин! Бог ты мой! Добро пожаловать! Не раз я задумывался о том, где теперь живут потомки школьного учителя. Я знал, что на нашем острове никого из них нет. Элис… Элис… первый ребенок, родившийся в этом маленьком домике. Ни один младенец не приносил ни в один дом больше радости, чем она! Я качал ее на руках сотни раз. Именно с моих колен она сделала свой первый самостоятельный шаг. Я как сейчас вижу лицо ее матери, следящей за ней в ту минуту… а было это почти шестьдесят лет назад. Она еще жива?
— Нет, она умерла, когда я был еще мальчиком.
— О, — вздохнул капитан Джим. — Кажется несправедливым, что я дожил до того, чтобы услышать о ее кончине… Но я сердечно рад видеть вас. Это на время возвращает меня в дни моей молодости. Вы еще не ведаете, какое это благо… Мистрис Блайт обладает этой способностью, и она довольно часто делает мне такой подарок.
Капитан Джим еще более взволновался, когда выяснил, что Оуэн Форд — настоящий писатель. Именно так назвал его капитан и взирал с этого момента на своего гостя, как на высшее существо. Капитан Джим знал, что Аня тоже пишет, но никогда не относился к этому обстоятельству очень серьезно. Он считал, что женщины — восхитительные создания, которым следует дать право голоса и все остальное, чего они пожелают — благослови их Господь! — но не верил в то, что они могут написать что-нибудь стоящее.
— Вы только посмотрите на «Безумную любовь», — говорил он. — Этот роман написала женщина, и что мы видим? Сто три главы, когда хватило бы десяти, чтобы изложить всю историю. Женщина-писательница никогда не знает, где ей следует остановиться, — в этом вся беда. Главное для писателя — знать, где остановиться.
— Мистер Форд хотел бы услышать какую-нибудь из ваших историй, капитан Джим, — сказала Аня. — Расскажите ему о том капитане, который сошел с ума и вообразил себя Летучим Голландцем[32].
Это была одна из лучших историй капитана Джима, в которой удивительным образом соединились пугающее и смешное. И хотя Аня слышала ее уже несколько раз, она и теперь смеялась над ней так же искренне и содрогалась с таким же ужасом, как мистер Форд. За этой историей последовали другие, так как капитан Джим имел в этот вечер слушателей, которые были ему по сердцу. Он рассказал, как с его парусником столкнулся пароход; как он жил у пиратов на одном из островов Малайского архипелага; как ему удалось помочь политическому заключенному бежать из Южно-Африканской республики; как на его корабле произошел пожар; как он потерпел однажды осенью крушение на Магдаленских островах и вынужден был зимовать там в тяжелых условиях; как тигр выскочил из клетки на палубу; как команда корабля взбунтовалась и высадила его, капитана, на лишенном растительности, необитаемом острове — эти и множество других историй, трагических, забавных, нелепых, рассказал капитан Джим. Тайна моря, очарование дальних стран, притягательная сила приключений, смех и радость мира — его слушатели чувствовали и сознавали все это. Оуэн Форд сидел, подперев голову рукой и держа на коленях мурлыкающего Первого Помощника, и слушал рассказы капитана, не сводя блестящих глаз с его морщинистого, выразительного лица.
— Нельзя ли мистеру Форду взглянуть на вашу «книгу жизни», капитан Джим? — спросила Аня, когда капитан наконец объявил, что на этот вечер рассказов, пожалуй, уже хватит.
— Ну что вы! Он не захочет, чтобы ему докучали таким вздором, — запротестовал капитан Джим, хотя на самом деле ему до смерти хотелось показать свою книгу «настоящему писателю».
— Я очень хотел бы заглянуть в вашу книгу, капитан Бойд, — сказал Оуэн. — Если она хотя бы вполовину так хороша, как ваши рассказы, ее стоит посмотреть.
С притворной неохотой капитан Джим извлек книгу из своего старого сундучка и вручил Оуэну.
— Думаю, вам не захочется долго разбирать мой корявый почерк, — заметил он небрежно. — Я человек малообразованный. А это все я написал просто, чтобы развлечь моего маленького племянника Джо. Ему всегда подавай занимательные истории. Приходит вчера сюда на берег и говорит мне — я в это время вынимал из моей лодки двадцатифунтовую треску… говорит вроде как с упреком: «Дядя Джим, разве треска не бессловесное животное?» Понимаете, я говорил ему, что следует быть добрым по отношению к бессловесным животным и никогда не причинять им боли. Я кое-как выкрутился, сказав ему, что хоть треска и бессловесная, но она не животное, однако Джо, похоже, не был удовлетворен таким ответом, да и сам я, признаться, тоже. Надо быть очень осторожным с малыми детьми и думать, что говоришь им. Уж они-то видят тебя насквозь!
Говоря все это, капитан Джим краешком глаза следил за Оуэном Фордом и, заметив, что гость с головой погрузился в чтение «книги жизни», направился с улыбкой к своему буфету, чтобы приготовить чай. Оуэн оторвался от чтения так же неохотно, как скряга расстается со своим золотом, — оторвался лишь для того, чтобы выпить чаю, и вновь с жадностью накинулся на исписанные неровным почерком страницы.
