Дина Бродская - Марийкино детство
— А как же Саша?
— Папа говорит, что Саша должен остаться в цирке, ему больше некуда деваться. Он наденет рабочую куртку и сойдёт за служителя. Это на один только вечер.
— А вдруг узнают? Саша говорил, что за ним следили.
— Не узнают!.. Ну, я побегу сейчас штопать трико. Мне ведь тоже завтра выступать. Ты пойдёшь со мной пораньше в цирк и поможешь мне одеться. Ладно?
— Ладно.
Марийка вернулась домой и молча села за шитьё.
— Ну что, насекретничались со своей Стэллочкой? — спросила Вера, поглядывая на неё искоса.
— Это не секреты. Стэлла пришла сказать, что завтра она выступает в цирке.
— Да ну её с её цирком! Кончай лучше сказку. Какие же у мельника были мысли?
Марийка задумалась и не слышала Вериных слов.
— Марийка! Ну как тебе не стыдно! Что ж дальше было?
Марийка вздрогнула и уколола палец.
— Я ещё дальше не придумала, — сказала она.
На следующий день на стене цирка появился наспех намалёванный плакат:
СЕГОДНЯ 4 НОЯБРЯ 1918 г.
В ЦИРКЕ СОСТОИТСЯ ЭКСТРАОРДИНАРНОЕ
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
Начало в 8 часов. Вход свободный
Патапуф распорядился, чтобы сняли доски, которыми был заколочен вход. Две кассы у входа зияли выбитыми стёклами, земля была покрыта обломками стекла и кусками облупившейся штукатурки. Лошадиные головы на барельефах, украшающих здание цирка, почти все были с отбитыми ноздрями и ушами.
Вечером толпа повалила в цирк. Здесь были гайдамаки, солдаты и множество мальчишек, которые, разузнав о даровом представлении, сбежались с самых дальних улиц.
Были здесь и Вера с Машкой, и Сенька, и Митька Легашенко, и Володька из 35-го номера. Они пришли в цирк задолго до начала представления. Марийки с ними не было. Она сказала, что пойдёт к Стэлле в уборную, а сама побежала искать Сашу. Он стоял в глубине полутёмного коридора и складывал какие-то доски.
Лицо у него было выпачкано в саже, на плечах драная широкая куртка, на голове кепка. Когда Марийка шла мимо Саши, он подмигнул ей.
В большой уборной собрались все артисты, которых Патапуфу удалось разыскать.
Здесь были борцы-акробаты братья Макаровы, грудастые широкоплечие парни в чёрных трусиках.
Они боролись друг с другом, чтобы согреться, так как в нетопленной уборной стояла стужа. Танцовщица Зоя Жемчужная, которая последнее время служила телефонисткой, сидела в пальто и ботиках перед зеркалом и красила щёки.
Стэлла, склонившись над коптилкой, зашивала последние дырки на своём старом трико. Посреди уборной стоял с собачонкой под мышкой дрессировщик Адольф, он же Андрей Иванович. Это был очень высокий и худой мужчина, с длинными, как у священника, волосами, падавшими на воротник его бархатной блузы.
— Ну и температурочка! — говорил он, гладя свою дрожащую собачонку. — Не знаю, Зоя, как вы будете танцевать в вашей газовой юбочке. Выдумали тоже представление! Ерунда…
В уборную вбежал Патапуф. Пальто у было расстёгнуто, на шее болтался пёстрый шарф. Он вытер платком потный лоб и сказал:
— Сейчас начинаем! Полный цирк гайдамаков. Макаровы, готовьтесь к выходу!
— А купол починили? — капризно спросила Зоя.
— Затянули дыру брезентом. Ничего, ничего, всё сойдёт прекрасно.
Марийка подошла к Стэлле и поправила ленту в её волосах:
— Ты готова?
— Успею. Вот только зашью ещё четыре дырки. Мой выход предпоследний. Ну, как там, всё в порядке? — Стэлла глазами указала на дверь.
— Он доски носит. Я с ним не говорила — вдруг кто увидит, — сказала Марийка, еле шевеля губами.
— Правильно. Ну, иди скорей, сейчас начало. Слышишь, как хлопают?
Марийка побежала смотреть представление. Вера приберегла для неё место рядом с собой.
Гайдамаки хлопали, топали ногами и пронзительно свистели.
— На-чи-най! Вре-мя!
Цирк был освещён только наполовину. Посреди купола большая брешь была кое-как затянута брезентом.
Вышел Патапуф в чёрном фраке.
Подняв руку, он несколько секунд подождал, пока уляжется шум, потом поклонился и густым, бархатным голосом, какого Марийка у него никогда ещё не слышала, объявил:
— Известные борцы-акробаты братья Ринальди. Внимание — Ринальди!..
Макаровы, кувыркаясь, выскочили на арену, разостлали коврик, начали прыгать друг дружке на плечи и бороться.
— Оце-добре! Дуже добре! — кричали гайдамаки и хлопали так, что тряслись стены.
Они заставили Макаровых три раза подряд повторить номер, чему были очень рады все мальчишки.
— Вторым номером нашей программы, — объявил Патапуф, — выступит известная балерина Зоя Жемчужная.
Под звуки вальса на грязную, затоптанную арену выпорхнула Зоя.
Зрители все сидели в пальто и тёплых шапках, а на Зое было розовое шёлковое трико и газовая юбочка. На её голые руки и плечи жалко было смотреть. Но Зоя как ни в чём не бывало кружилась на кончиках пальцев и с улыбкой посылала в публику воздушные поцелуи.
Кто-то бросил к ногам Зои бумажный пакет, из которого посыпались галеты.
Потом выступил Адольф со своей тощей дрессированной собачонкой, у которой можно было пересчитать все рёбра.
Собачка начала старательно плясать на задних лапках. Она плясала, кружилась, подпрыгивала до тех пор, пока не заметила несколько валяющихся на песке галет. Тут, к великому смущению Адольфа, собачонка с жадностью накинулась на галеты, и сколько он ей ни кричал: «Бобби, Бобби, пиль!» — она не обращала на него никакого внимания и с хрустом продолжала грызть галеты.
Марийка посмотрела на Веру. Лицо у той было покрыто пятнами, она смеялась, но на глазах у неё стояли слёзы.
— Ты чего плачешь? — спросила Марийка.
— Пёсика жалко! Он голодный…
Наконец Патапуф объявил выход Стэллы.
— Ну, ещё один номер — и конец! — с облегчением вздохнула Марийка.
На арену выбежал стройный мальчик, затянутый в красное трико.
Ребята зашептались и захихикали:
— Стэлла! Стэлла! Глядите-ка! Стэлла!
А Стэлла ходила на руках, кувыркалась, вертелась волчком, потом взобралась на трапецию и повисла головою вниз под самым куполом цирка. После каждого опасного номера она выкрикивала: «Вуаля!» и поднимала руку, на которой сверкал её красный гранатовый браслет. Стэлле много хлопали. Ребята со двора отбили себе все ладони.
Но это было ещё не всё. Под конец выступил сам Патапуф. На этот раз он был не клоуном, а жонглёром.
Он подбрасывал тарелки, бутылки, горящие факелы. Просто удивительно было смотреть, как эти предметы летают вокруг него и сами возвращаются к нему в руки, словно привязанные на ниточках.
Марийка ёрзала на месте и, как зачарованная, не сводила глаз с клоуна.
— Скорей… Ну! Скорей… Кончай же… — шептала она про себя.
«Ещё немножко — и конец! — проносилось у неё в мыслях. — Ещё минутка — и публика разойдётся по домам. Двери опять забьют досками, и в пустом тихом цирке Саша опять останется один…»
Вдруг кто-то дёрнул Марийку за плечо. Она оглянулась и увидела Стэллу, которая стояла позади неё в пальто, накинутом поверх трико.
— Марийка, идём скорей… Всё пропало… Идём!..
Марийка вскочила с места и, наступая кому-то на ноги, выбежала за Стэллой в полутёмное фойе.
— Сашу арестовали… — зашептала Стэлла прямо ей в ухо. — Сейчас, сию минуту… Я только кончила свой номер и возвращалась в уборную, вижу: он стоит в коридоре возле бочки и курит. Там было совсем темно. Вдруг из уборной Зои Жемчужной выходят три гайдамака. Одного из них, офицера, я знаю, он прежде у Тараканихи на квартире жил…
— Чернявый такой?
— Ну да. Они увидели огонёк папиросы, подошли к Саше и попросили прикурить. И этот офицер его узнал… Они увели его.
— Увели!.. — шёпотом повторила Марийка.
Они несколько секунд стояли молча в тёмном фойе. Было тихо, только крысы пищали где-то в темноте.
Вдруг из цирка донеслись громкие хлопки и смех. Это Патапуф закончил свой номер.
Город под обстрелом
Вот уже шесть дней прошло с того вечера, как гайдамаки арестовали Сашу-переплётчика. Марийка всё ещё не знала, где находится и жив ли он.
Ни матери, ни Вере, ни Машке, никому она ничего не сказала про Сашу. Только с одной Стэллой, да и то втихомолку, она решалась поделиться своей тревогой.
— Что, ничего не слышно? — спрашивала она то и дело у Стэллы.
— Ничего.
— Стэлла! Ты бы попросила папу, пусть сходит в контрразведку, спросит. А то бы к Шамборскому зашёл…
— Да ты с ума сошла! Разве они папе скажут? Лучше сама попробуй разузнать.
— У кого? — удивилась Марийка.
— Да у докторшиного племянника. Он, говорят, в контрразведке служит.
Марийка с минуту помолчала и тряхнула головой:
— Спрошу! Только скажет ли? Он вредный…
Ей вспомнилось, как Саша-офицер мучил толстого кота, как называл её «эй ты, лохматая» и как показывал кукиш, когда она разжимала его стиснутые пальцы.
