Лия Симонова - Круг
— Ну-ну, не рыпайся, девочка! — пригрозили ей, — Хочется, чтобы тебя пожалели? А ты умеешь жалеть? Как же теперь ты станешь трепаться о нравственности?
Они скинули с Оли пальто, шапку, шарф и подняли за ноги.
— Вот так. Повиси немножко. Нам сказали, девочке надо вправить мозги.
Волосами Оля коснулась земли. Почувствовала, как набухают на висках жилы. Ломило позвоночник. Тошнило. Но нестерпимее всего было сознание, что все это подстроил Венька, и не без участия Дубининой. Рыдания душили ее, но рот был зажат грязным платком…
Платье задралось, опустилось к шее. Ноги в тонких колготках обдавало холодным ветром.
— Пощупаем, из какого теста сделаны умненькие девочки? — нагло хихикнул один из парней, стаскивая с Оли колготки вместе с трусиками.
Оля застыла. Голова сделалась чугунной. Ничего уже не чувствуя, оцепенев от ужаса, услышала она странный металлический звук, будто били в набат, и громкий голос. Но потом ей показалось, что голоса звучат рядом:
— Отрываемся!
— Бросай!
— Быстрее!
Оля рухнула в грязь у помойки.
— Очухаешься, стерва, язык попридержи, вырвем! — предупредили ее и побежали, видно испугавшись чего-то.
Оля подумала, что кто-то, спугнувший ее мучителей, поможет ей. Но рядом не было никого, кто мог бы протянуть руку помощи. Только дождь и ветер несли влагу, такую необходимую, чтобы не задохнуться от горя и выжить.
Сколько прошло времени, пока она лежала, не в силах пошевелиться, захлебываясь слезами, Оля не помнила. Но понимала, что все же необходимо подняться. С трудом заставила она себя сначала сесть, потом встать. Машинально поправила одежду, подобрала пальто, шарф, шапку. Парни, лица которых она даже не запомнила, ничего не забрали с собой, кроме радости жить и уверенности в жизни.
Снова страшно болела и кружилась голова. Ее вырвало. Из носа потекла кровь. Болела спина, ноги не слушались. Держась за каменную стену, она едва дотащилась до выхода из двора. Грязная, растрепанная и шатающаяся выползла на улицу.
— Пьяная, что ли? — осуждающе спросил у нее одинокий прохожий, увидев ее неуверенный шаг. — Такая молоденькая, совсем стыд потеряли…
Она слышала укоряющий голос, но ничего перед собою не видела. Все слилось в красновато-черное траурное пятно и заслонило от нее живой и трепещущий мир.
Случайный прохожий все же остановил для нее такси. Сказал что-то таксисту настойчиво и требовательно. И такси понесло ее по городу к маминым «старикам». Она не могла в таком виде вернуться домой.
— Что с тобою? — спросила бабушка.
— Упала, — ответила Оля и не узнала своего голоса.
Она чувствовала, как бабушка усадила ее, раздевает и пытается обмыть из таза, как когда-то в детстве. Вдвоем с дедом они тащили ее в постель, которая всегда ждала ее в этом доме. И вот она проваливается в пропасть. Проваливается и перестает существовать.
На какое-то мгновение вернувшись из небытия, она видит склонившиеся над нею родные и любящие лица шестерых самых близких ей людей, родителей и «стариков». Под этим своеобразным куполом любви, преданности и тепла она выросла и теперь чувствует себя лучше, безопаснее. И тут же клянется себе, что всю правду о случившемся никогда, никому не расскажет.
И завтра же пойдет в школу, и будет улыбаться как ни в чем не бывало. Пусть не радуются Прибаукин и Дубинина!..
14
Утром в школу позвонили из больницы. Киссицкая находилась там в тяжелом состоянии. Врач, не пожелав ничего объяснять по телефону, попросил приехать классного руководителя.
Анатолий Алексеевич немедля отправился в больницу. При встрече врач сказал, что у Киссицкой гипертонический криз. Это случается и в таком возрасте. Но бороться с гипертонией в данном случае сложно, потому что болезнь усугубляется депрессией.
— У нее есть друзья? — поинтересовался доктор.
Анатолий Алексеевич пожал плечами. Доктор посмотрел удивленно, пояснил:
— Чтобы ее лечить, необходимо вернуть ей веру в жизнь, в людей…
Собрав класс, Анатолий Алексеевич говорил кратко, без лишних эмоций. Передавал сказанное доктором и старался рассмотреть их лица, уловить на них хотя бы тень сострадания.
Они стояли молча, не шелохнувшись, низко опустив головы и потупив взоры. И он не увидел ни малейшего раскаяния и не услышал ни единого слова в ответ. Повернулся и пошел прочь…
В назначенный день и час Анатолий Алексеевич поехал в больницу. Сумрачный, ничего не видящий перед собою, подошел к больничным воротам и натолкнулся на мечущихся у входа Клубничкину и Дубинину. Осунувшиеся, с прибранными назад волосами и от этого не похожие на самих себя, они кинулись к нему, словно он, сам всемогущий бог, умел отпускать совершенные грехи.
Молча, говорить с ними ему не хотелось, пошли они больничным парком к корпусу. Сзади услышали шуршание осенних листьев под ногами: Пирогов и Попов поспешно двигались вслед за ними. В вестибюле они увидели Кожаеву и Столбова. А когда поднялись наверх, вслед за ними лифт почти сразу же привез Тесли и Прибаукина. Вместе ли они пришли, случайно ли встретились, торопясь к назначенному часу?..
Анатолий Алексеевич подумал: «Только Холодовой некогда!» И тут же увидел в окно ее угловатую фигурку, стремительно передвигающуюся среди деревьев, теряющих на ветру последние листья.
Почему они пришли?
Потрясение пробудило в них живые человеческие чувства?
Или это всего лишь привычка подчиняться принуждению?
Или их привел страх перед наказанием?
Нет, он не умел их понять…
Из палаты вышел врач в белом халате. Жестом пригласил всех зайти. Киссицкая, как тяжело больная, в палате была одна. Она лежала неподвижно, словно спеленутая, и лицо ее казалось неживым.
— Ты видишь, девочка, — обратился к ней доктор, — тебя пришли навестить. Я думаю, твои товарищи о тебе позаботятся…
На остановившихся, будто застывших, глазах Киссицкой блеснула одинокая слеза.
Ребята подавленно, угрюмо молчали.
Киссицкую нельзя было утомлять, и они, постояв недолго, медленно стали покидать палату.
— Вы заметили? — беспокойно спросил доктор, когда они с Анатолием Алексеевичем вышли в коридор. — У них сухие глаза. Сухие глаза страшнее чумы, это болезнь нашего времени. — И уже взволнованно, но убедительно добавил: — Их надо научить плакать.
Из окна Анатолий Алексеевич посмотрел вслед своим ученикам. Тесной стайкой устремились они за ворота. Туда, где шумела, бурлила и оглушала жизнь…
Что станет с ними?..
15
Ночью, после визита ребят, Виктории Петровне снился странный сон.
Она плыла на прекрасном белом корабле.
Светило солнце, искрились волны, и берег казался близким.
Возле нее ее ученики безмятежно смеялись, радуясь жизни.
Очень хотелось приплыть…
Потом один из учеников с легкостью птицы взлетел с кормы ввысь и вдруг камнем упал в воду. Она бросилась к борту, звала на помощь, но увидела… там, за бортом, его приняла лодка. Легкая, изящная… Лодка ждала его, и он без сожаления покинул корабль.
А вокруг все молчат. Будто знают что-то, но это тайна. Именно для нее тайна…
Виктории Петровне захотелось этот сон тут же стряхнуть, прогнать. Проснуться и обрадоваться: чего не привидится?
Но сон не отпускал Викторию Петровну. Она должна была досмотреть его до конца.
К кораблю плыли лодки. Лодки, лодки, лодки… Все легкие, изящные. Они сковали корабль, как льдины. И вот ее ученики уже там, в лодках, а она одна на корабле. И прямо на нее надвигается крыса…
Корабль начинает расти. Он все увеличивается и увеличивается и становится громоздким и неуклюжим чудовищем. Он не способен плыть. Он трещит и вот-вот развалится. И она не в силах уберечь себя от свирепого скрежещущего треска, спастись от ползущей крысы…
«Крыса — это к беде! — будто наяву обожгла мысль. — Надо открыть глаза, пока корабль не затонул…»
Виктория Петровна еще раз попыталась выскользнуть из ужасного ночного кошмара и снова не сумела перебороть сон.
Тогда она закричала. Она кричала до тех пор, пока не проснулась обессиленная. Болела грудь, тяжело было дышать, сердце отказывало…
С трудом, руки ее не слушались, Виктория Петровна дотянулась до телефона.
Когда «неотложка» уехала, не приняв еще окончательного решения, Виктория Петровна поняла, что в школу она не вернется…
16
Надежда Прохоровна, ожидая Анатолия Алексеевича из больницы, нервничала и с горечью думала о том, что не сумела отвести беду. Не оставалось больше надежды, что все образуется.
Она заранее знала, что произойдет дальше, и знать это ей было скучно и тоскливо.
