Гавриил Левинзон - Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки
Но оказалось, это еще не все.
— Мне почему-то кажется, — сказал Вадим, — что ты кому-то что-то хочешь доказать.
— Плевал я! Никому я ничего доказывать не, собираюсь! — В голове у меня гудело: еще и это! Интересно, кому это я доказываю?
— Не зарекайся. Вот я, например, одному человеку доказываю всю свою жизнь, что я лучше, чем ему однажды показалось. Послушай-ка историю. Я тогда учился во втором классе. Было у меня двое друзей — Вовка и Генка. И вот Вовкиного отца перевели в другой город — нужно было расставаться. Мы с Генкой договорились, что проводим Вовку на вокзал. Но Генка заболел. Провожать пошел я один. Вовка подарил мне на память красивый перочинный нож с перламутровой отделкой и не менее красивую перламутровую ручку. Он сказал: «Одну из этих вещей отдай Генке». Но я не смог расстаться ни с одной из этих вещиц. Откуда мне было знать, что за такие поступки расплачиваться приходится? И вот я всю жизнь доказываю Генке, что то был случайный поступок. Всегда это вспоминается, когда я недоволен собой, и я себе говорю: «Ты опять хочешь зажулить ножик». Сначала я тоже ничего не понимал. Просто я заметил, что мне нравится дарить друзьям перочинные ножи и ручки. (Я вспомнил, что Вадим подарил мне как-то красивый перочинный нож.) Потом уж разобрался. Так что доискивайся причин. А я побегу: кто-то уже валидол сосет и ждет меня.
Он побежал к машине, но вдруг вернулся и протянул мне красивую шариковую ручку:
— На! У меня две! Разбередил ты мою память.
О том, как я доискивался причин и в результате встретился еще с одним специалистом
Я заторопился домой, чтобы спрятать коллекцию. То, что я ее собираюсь прятать от себя самого, казалось мне делом обычным. Я верил в эмоции, мотивы, адреналинчик с гормончиками — все это факты научные. Предположение Вадима о том, что я что-то кому-то хочу доказать, не особенно меня беспокоило: я дал себе слово ничего никому не доказывать, как бы мне ни хотелось. Но вот одна мысль, которую часто повторяют в телепередаче «Очевидное невероятное», меня здорово тревожила. Что мы знаем о нашем мире? Крохи! Сколько еще научных истин не открыто! А вдруг моей коллекцией как раз и распоряжается неоткрытая истина! Вьет из меня веревки, хотя у нее названия даже нет. Навстречу мне шел усатый мужчина, торопился, пот со лба платком утирал. Бедняга думал, что торопится по своей воле, а на самом деле его какой-нибудь Адреналинчик, которого он и в глаза не видел, кнутом погонял. Адреналинчик гикнул — мужчина наддал, перешел на бег, а я вдруг спохватился, что уж очень он похож на того, кто Высоким Смыслом мне представлялся. Я, конечно, понимал, что Высокий Смысл не может быть человеком, и все же смотрел вслед мужчине, пока он не свернул за угол. А что, если Высокий Смысл не суеверие, а неоткрытая истина? Ведь уверен же Геннадий Матвеевич, что он руководит его жизнью. Я решил, что от Высокого Смысла нельзя отмахиваться. Это гораздо страшней, чем трахнуться головой о ступеньку, — этот не пожалеет, в штопаном бельишке заставит ходить!
Дома у меня произошел разговор с папой. Оказывается, Петя Баш ему звонил.
— Почему ты мне ничего не сказал? — спросил он.
— Откуда мне знать? — ответил я. — Адреналинчик не захотел. Ты не будешь меня уговаривать совершать бессмысленные поступки?
— Нет. Запирай свои марки и давай мне ключ.
Я запер тумбу стола и отдал ключ папе.
— Мне кажется, я понимаю, в чем дело, — сказал он. — У тебя чувство вины. Ты слишком много нехороших поступков совершал последнее время. Особенно по отношению к бабушке…
О своих нехороших поступках по отношению к бабушке я ничего не знал. Оказалось, что я отношусь к ней неуважительно, как к девчонке на побегушках, понукаю ею и никогда не стараюсь ей помочь. А сейчас, объяснил папа, мне захотелось искупительной жертвы, вот я и готов расстаться с самым сильным своим увлечением. Видно, папа как следует обдумал «ситуацию». После того как он обдумает, он всегда говорит что-нибудь невероятное. Но сейчас его гипотеза мне показалась интересной. Я решил, что «искупительную жертву» тоже не стоит сбрасывать со счетов, тем более что папа привел мне множество примеров из исторического прошлого и из произведений литературы: людям свойственно так поступать. Он предложил мне очень простой способ избавиться от навязчивой мысли: сунул мне в руки щетку и полотер и сказал:
— Помоги бабушке — и ты себя почувствуешь гораздо лучше.
Я убрал в квартире и минут десять после этого думал о том, помогло мне это или не помогло. Так сразу нельзя было определить. По-видимому, это выяснится позднее.
В доме уже все знали о том, что со мной произошло. Дед считал, что на меня кто-то оказывает дурное влияние, бабушка — что меня кто-то сглазил, а мама — что я все придумал, чтобы только не делать уроки.
— Настал момент! — сказала мама и принялась убирать вещицы с моего стола.
Я отнесся к этому безучастно, и у мамы это вызвало подозрение. Она сказала, что догадывается, о чем я думаю: о том, что потом все поставлю на место. Мама заперла мои вещицы в сервант.
— Господи, как все просто! — сказала она и принялась мною повелевать: проверила дневник и тетради, велела вытряхнуть из портфеля все лишнее, осмотрела меня тщательно, как наш сосед этажом ниже осматривает свои «Жигули», обнаружила что-то в ушах, что-то содрала ногтем на спине, велела мне принять душ, а потом раскричалась, почему это я ее до сих пор не поцеловал.
Я ее поцеловал, и она сказала:
— Не подлизывайся! Садись за уроки.
Когда я учил геометрию, позвонил Сас. Оказывается, он забыл мне сказать очень важное: возможно, все дело в обыкновенной сублимации. «Еще одно!» — подумал я и спросил:
— Сас, а что это такое?
— Допустим, тебе хочется сделать что-то непозволительное, но это настолько непозволительно, что даже думать об этом ты боишься. И вот ты вместо этого делаешь что-нибудь другое, позволительное.
— Сас, — спросил я, — а нельзя ли это сублимировать, как ты считаешь? Дарение коллекции. Сделать что-нибудь другое, более позволительное?
Сас ответил, что всегда изумлялся моей хитрости и изворотливости.
Мои страхи почти прошли. Было ясно, что положение не такое уж страшное. Правда, у меня перестали бегать глаза и что-то, конечно, странное со мной происходит, но ведь всему можно найти объяснение. Оно обязательно найдется. Я был уверен, что даже с Высоким Смыслом при желании можно сладить. Ко мне опять прицепилась Шпарагина песенка «Весел я…». Мне не хотелось больше от этой песенки отделываться. Я расхаживал по комнате, напевая. «Все чепуха, — думалось мне. — С какой это стати я столько страхов нагородил! Неужели это всерьез?» Но тут же спохватился, что походка у меня уже далеко не дербервилевская. Я лег спать со смешанным чувством успокоения и тревоги. «Ого, как они во мне смешиваются! — подумал я, засыпая. — Хиггинс бы меня понял».
Дальше пойдет описание моего второго страшного сновидения.
Я увидел Адреналинчика, выходящего из нашего парадного. Под мышкой он тащил мою коллекцию и, заметив меня, смутился. Он оказался неплохим малым. «Я тут ни при чем, — сказал он. — Честное слово! Высокий Смысл приказал». — «И ты позволяешь этому гаду вить из себя веревки?!» — сказал я. «А что делать? — ответил он. — Ты себе представить не можешь, какой это деспот. Никто не хочет с ним связываться». Из парадного один за другим вышли гормончики: Зеленый, Желтый и Красненький. Зеленый тащил большущий тюк — все мои одежки. Желтый — в плетеной корзине, которая у нас на чердаке валялась, — мои любимые вещи, те, что я держал на столе. Красненький был совсем махонький, препротивный и с невероятной прыгучестью. Он тащил мой второй дневник: подпрыгивал, гримасничал и отпускал прибауточки: «А что бы нам с этой вещью сделать? А какую бы нам пользу из нее извлечь?» — «Жрите меня! — сказал я. — Забирайте тоже с собой!» — «А на фига ты нам нужен?» — сказал Зелененький. — «На кой ляд ты нам сдался!» — подхватил Желтенький. Подъехала синяя «Лада». За рулем сидел все тот же препротивный тип, похожий на Мишеньку. «Вредность приехала!» — завопили гормончики и начали размещаться и втаскивать мое добро. Адреналинчик тоже сел в машину. «Постараюсь что-нибудь сделать для тебя», — сказал он, высунувшись в окошко. Вредность высунулся в другое окошко, закричал: «Мечты сбываются!» — захохотал и нажал на сигнал. Раздался крик из фильма ужасов. Они укатили, а я проснулся.
Я пошел на кухню и приготовил себе лекарство от страшных сновидений. Но, видно, я принял слишком большую дозу — мне совсем расхотелось спать. Я вернулся в свою комнату и включил свет. Мой письменный стол очень уж непривычно выглядел без моих любимых вещиц. И хотя я прекрасно разбираюсь, где сновидения, а где явь, я все же решил, что не лишним будет проверить, на месте ли мои одежки. Я раскрыл створку шкафа — все было на месте. «Подумать только, что они со мной делают!» — разозлился я. Я решил, что должен немедленно по всем правилам науки разобраться. Только наука может мне помочь!
