Софья Могилевская - Дом в Цибикнуре
— Катя, не уходи! — крикнула Наташа, вскакивая со своего низенького стульчика. — Пожалуйста, не уходи! Вот, — сказала Наташа, — это моя Катя!
И тогда…
Нет, не забыть Наташе этого голоса и этих глаз…
— Катя!..
Мамина подруга тоже поднялась, тоже привстала и, не выпуская из своих рук Наташиной руки, повернула к двери своё лицо.
— Катя…
И тут они увидели друг друга.
— Катя, — задыхаясь, прошептала она: — Катя, это ты!..
— Да! — крикнула Катя, протягивая руки. — Да, да!.. — и через всю комнату она перенеслась к своей маме…
Глава 42. Второе февраля
Все эти дни Катина мама жила в детдоме, пережидая, когда кончится пурга и можно будет увезти девочек.
И вот утром второго февраля прояснилось, ветер угомонился, сначала робко, а потом всё смелее и ярче заблестело солнце, и можно было готовиться в путь-дорогу.
С самого утра девочки принялись собираться. Может, и собирать-то особенно было нечего, но всё равно день прошёл в хлопотах и суете, в какой-то шумной беготне. Ведь нужно было каждому оставить что-нибудь на память: кому лоскуток, кому ленточку, кому чистую тетрадку или картинку, а кому просто написать хорошие прощальные слова. И уж всем, решительно всем оставить адрес, куда можно посылать письма: «Новосибирск, Главный почтамт, до востребования. Петровой для Наташи и Кати».
Больше они пока ничего не знали. И Катина мама тоже ещё не имела представления, где они втроём будут жить.
— Ничего, устроимся, — сказала она. — Главное, будем все вместе, и всем нам будет хорошо…
Да, в этот день было очень много разных дел. Нужно было помочь на кухне приготовить картофельные котлеты и ещё всякую всячину, которую им давали в дорогу, — ведь ехать им приходилось далеко.
А потом пришлось посидеть в бельевой у Анны Ивановны и пришить пуговицы, тесёмки и тому подобные мелочи к платьям и белью, которое выдавали им с собою. Хотя Катя уверяла, что делать это совершенно излишне, потому что свои руки они увозят вместе с собой и смогут всё это сделать, когда приедут на место, но Анна Ивановна очень обиделась. Она сказала, что представить себе не может, чтобы у вещей, полученных в её бельевой, был какой-нибудь непорядок!
А Наташа весь этот день была какой-то странной и необычной. Видно, её что-то мучило и беспокоило.
Она то и дело подбегала к двери кабинета Клавдии Михайловны. Но в кабинет она не входила. Возьмётся за ручку двери, подумает, подумает и нерешительно отойдёт. Словно ей хотелось о чём-то очень важном посоветоваться с Клавдией Михайловной и она никак не могла решиться…
И Кате ей, видно, тоже хотелось что-то сказать, что-то очень, очень важное. Вот, кажется, готовы вырваться у неё слова, вот, кажется, скажет она всё, что у неё на сердце, но вдруг тряхнёт косичками, посмотрит на Катю, проговорит: «Нет, не буду!..» и отойдёт.
Один раз она побежала к Софье Николаевне, обняла её, прижалась к ней и прошептала:
— Софья Николаевна…
— Ты хочешь сказать мне что-нибудь, девочка? — спросила Софья Николаевна, гладя Наташины волосы. — Рада, что уезжаешь?
Наташа смешалась.
— Сама не знаю… Нет, не рада… Сама не знаю, — сказала Наташа и отошла от Софьи Николаевны в странном замешательстве и раздумье.
Нет, теперь она уже хорошо понимала, что совсем, совсем не рада, что уезжает из их дома. Как же она уедет? А все останутся… И Клавдия Михайловна, и Софья Николаевна, и Марина, и все девочки, и Аркадий… Как же? Она уедет, а все они останутся без неё? И кто же будет с малышами, когда она уедет? Кто будет играть с ними в разные весёлые игры и рассказывать им сказки? Ну, конечно, остаются и остальные девочки. Но маленькая Алёнушка к ней так привыкла… Она-то, наверное, будет очень плакать без неё. И вот у них будет сбор ко дню Красной Армии. Марина готовит с ней такое интересное выступление. Она будет под музыку читать стихотворение о Зое Космодемьянской… Как же? Значит, и сбор будет без неё? А кто же прочтёт это стихотворение? Как же ей быть? А вдруг бабушка не станет писать ей письмо, а просто возьмёт да сама приедет? Ведь наши войска прорвали блокаду Ленинграда, и бабушка сможет приехать…
Вечером были проводы. Это были хорошие и тёплые проводы. Собрались в столовой — ребята и взрослые. Ведь впервые детский дом покидали его воспитанницы, две девочки — Наташа и Катя, которые прожили здесь много месяцев и стали для всех родными.
Как всегда в торжественных случаях, отдельные столы были сдвинуты, поставлены в виде буквы «П», и за этот один большой стол уселась вся большая, шумная, многодетная семья в сто с лишним ребят.
Но когда Клавдия Михайловна поднялась — она сидела в центре, возле Ирины Сергеевны Петровой, майора медицинской службы, а рядом сидели обе девочки, Наташа и Катя, — когда она поднялась, чтобы сказать последние прощальные слова, вдруг из большого дома примчался Женя Воробьёв, без шапки и без шубы. По какому-то случаю он застрял в большом доме, и, как сразу выяснилось, было просто счастьем, что он задержался, прежде чем итти в столовую.
— Товарищи! Ребята! Скорей, скорей! Умоляю вас, скорее!.. — кричал он, ворвавшись в столовую. — Если вы хотите услыхать очень важное и великое сообщение, прошу вас, неситесь сломя голову к радио!
И с этими словами он умчался, оставив настежь дверь.
Это было второе февраля. И в этот день весь мир узнал о величайшей победе нашей Советской Армии на полях Сталинграда. В этот день закончилось сражение, которое стало закатом для всей фашистской армии.
Кое-как, наспех накинув на себя свои шубы (а может, и не свои), толкаясь и торопя друг друга, все выбежали из столовой и действительно сломя голову помчались к старому дому.
Стояла удивительная ночь. Тёмная, безветреная и морозная. Казалось, весь воздух мерцает от снежных звёздочек, которые летали, словно светляки, беззвучно опускаясь сверху.
Весь тихий и спокойный стоял большой дом. Во всех окнах было темно, только из тех, которые находились в коридоре, падали на снег тусклые золотые блики.
Все действительно бежали сломя голову, перегоняя друг друга, утопая по колени в снегу, потому что на узенькой дорожке было слишком тесно.
Когда все прибежали в большой дом и собрались у репродуктора, приказ Верховного Главнокомандующего, в котором товарищ Сталин объявлял благодарность и поздравлял нашу армию с победой, с разгромом фашистских войск на подступах к Сталинграду, уже звучал на весь мир:
«Сегодня, 2 февраля, войска Донского фронта полностью закончили ликвидацию немецко-фашистских войск, окружённых в районе Сталинграда. Наши войска сломили сопротивление противника, окружённого севернее Сталинграда, и вынудили его сложить оружие. Раздавлен последний очаг сопротивления противника в районе Сталинграда. 2 февраля 1943 года историческое сражение под Сталинградом закончилось полной победой наших войск…
Таков исход одного из самых крупных сражений в истории войн».
Они запомнили на всю жизнь этот вечер второго февраля, когда все, сбившись вместе, стояли в полутёмном коридоре, еле освещённом слабой керосиновой лампочкой, и слушали торжественные и радостные слова приказа Верховного Главнокомандующего.
А совсем поздно, после окончания прощального вечера, в полумраке спальни, в одних рубашонках, но закутанные с головой в одеяла, Наташа и Катя, забравшись с ногами на Милину кровать, все втроём обсуждали свою будущую жизнь.
Остальные девочки давно спали. Только они втроём всё шептались, шептались и не могли нашептаться.
Вернее, шептались больше Катя с Милой, а Наташа сидела смирная и молчала. Было даже странно, что она такая тихая и неразговорчивая…
Будущая жизнь казалась девочкам необыкновенно ясной. Ясной и простой от начала до конца. Они решили никогда не расставаться. Это прежде всего. Дружить всю жизнь и всю жизнь быть вместе. Это было самое главное.
И хотя Мила уже списалась со своей матерью и весной должна была уехать к ней на Урал и хотя Катя и Наташа завтра поутру уезжали, какое это могло иметь значение, раз они решили на всю жизнь остаться самыми лучшими друзьями и жить вместе?
Уже Катя за себя и за Наташу решила, что они после школы пойдут: одна — на медицинский и будет хирургом, другая — на педагогический, чтобы стать учительницей.
Катя с необычайным жаром расписала, как они будут жить в одном большом доме и как она, Катя, станет самым искусным хирургом на всю местность, а Наташа будет необыкновенно уважаемой и любимой учительницей, как они по вечерам будут собираться и читать все вместе стихи Пушкина и слушать Наташину игру на рояле (потому что Наташа обязательно должна была продолжать свои музыкальные занятия, начатые ещё перед войной в Ленинграде).
— А я буду агрономом, — решительно проговорила Мила.
