Борис Изюмский - Алые погоны. Книга вторая
— Первый в области! — разгорелись глаза у Артема и степенность его исчезла. — Да мы с удовольствием! — Он осекся, посмотрел в сторону воспитателя. Тот одобрительно кивнул головой.
* * *На волейбольной площадке состязаются офицеры — математики против историков. Семен Герасимович около судьи сочувственно покашливает при каждой неудаче коллег. Вокруг — стена «болельщиков».
— Товарищ майор, тушите!
— Резаным, резаным…
— Последний удар!
В ворота училища въехало несколько автомашин, — возвращались с поля офицеры-воспитатели. Среда для них самый тяжелый день недели. К обычным обязанностям в этот день прибавляется командирская учеба. Вот и сегодня они выезжали на рекогносцировку местности и по сразу загоревшим, обветренным лицам, по старательно стертой, но въевшейся в сапоги весенней грязи можно было безошибочно определить — генерал, проводивший эти занятия, заставил их немало исколесить поле.
Начальник строевого отдела встретил во дворе Боканова приветливым окликом:
— Добрый день, товарищ майор!
— С каких это пор, — майор? — удивленно возразил Сергей Павлович.
— Пришел приказ о присвоении вам нового звания. Запасайтесь погонами с двумя просветами… и угощением для меня за добрую весть, — пошутил он.
Боканов едва успел почиститься и умыться, как надо было вести взвод в тир.
Выполняли второе упражнение по стрельбе из карабина. Первым стрелял сам офицер и все три пули уложил в десятку. Передав оружие Ковалеву, посоветовал:
— Наводите под нижний обрез яблочка.
Павлик Снопков позади огневого рубежа шопотом острил по поводу каждого выстрела товарищей:
— Определенно не тем глазом целил!
— Поехала молоко пить!
К шуткам его обычно относились снисходительно, но сейчас кто-то серьезно остановил: «Не надо под руку!»
— Суворовец Снопков Павел, на огневой рубеж! — раздался голос Боканова и Павлик четким, красивым шагом быстро подошел к офицеру. Стрелял Снопков метко и сегодня отстал от лучшего стрелка взвода — Владимира — только на четыре очка. Общий результат стрельб был хорошим; довольный Сергей Павлович приказал Братушкину и Пашкову почистить оружие, а с остальными пошел в класс.
— Сейчас будут передавать по радио важное правительственное сообщение, — сказал он доро́гой.
В классе стоял радиоприемник. Его смастерил Семен, и он ему нелегко дался. Первый собранный им — не заговорил. Товарищи удивлялись. Второй — тоже; тогда начали подтрунивать. Но Гербов год упорно собирал необходимый материал, — сделал третий радиоприемник и он, наконец, заговорил!
…Едва умолк голос диктора, передававшего сообщение о выпуске займа восстановления народного хозяйства, как Владимир, вскочив с парты, предложил:
— Товарищи, давайте сложимся и купим коллективную облигацию!
Предложение всем понравилось:
— Облигацию хранить у командира роты!
— Так и назвать ее — коллективная, третьего взвода!
Савва тут же внес сорок пять рублей (из пятидесяти, недавно полученных от матери), Геннадий — двести двадцать, не сказав, что отдал почти все свои деньги, — от отца переводов больше не было, а эти, заветные, берег на фотоаппарат «Фэд». Семен ходил по классу с мрачным лицом: «безобразие, за душой — ни копейки». Повеселел, когда придумал — «продам букинисту две своих книги».
Собрали восемьсот рублей. Сергей Павлович посоветовал:
— Обратитесь по радио к другим ротам.
Члены бюро здесь же решили пойти по ротам. Андрей сел писать плакат: «Суворовский рубль — в народную копилку!»
Почин подхватили — в училище сразу. Павлик Авилкин писал домой: «Дорогая бабуся! Я подписался на заем на тридцать пять рублей, на те, что ты мне подарила — ты не сердись, пожалуйста… Прошу сообщить, как в нашем колхозе с подпиской?.. Наш капитан говорит, что я стал серьезнее и с учебой у меня дело лучше обстоит, так что ты не волнуйся…»
* * *До начала самоподготовки Ковалев решил отправиться в читальный зал — сделать выписки со стендов о жизни В. И. Ленина и И. В. Сталина. В зале ни души. Володя забрался за высокий щит и весь ушел в работу. Его отвлек голос командира роты. Подполковник Русанов возмущенно говорил кому-то:
— Это безобразие! Наряд от вашего взвода чуть было не опоздал сегодня на развод…
Владимир сразу сообразил, что Русанов «пушит» их капитана. Действительно, получилось безобразие, но Боканов тут был не при чем. Ребята, которым следовало идти на развод, замешкались на спортивной площадке, дежурный же по роте Сурков не принял мер к их своевременному сбору и уже получил за это строгое замечание от Сергея Павловича.
— Имейте в виду, — продолжал Русанов, — я на вечерней поверке отмечу недисциплинированность вашего взвода! Ваш помощник — Сурков, мямлит, не хочет «портить отношений»… Я вынужден дать ему взыскание…
Владимир из-за своего «укрытия» услышал голос молчавшего до сих пор Боканова:
— Разрешите объяснить, товарищ подполковник.
— Да, — буркнул недовольно Русанов.
Ковалев, собиравшийся заявить о своем присутствии и попросить разрешение уйти, не решался это сделать, потому что, идя в читальный зал, спорол грязный подворотничок, а свежий не успел пришить. Появление в таком виде перед офицерами могло принести большие неприятности.
— Виноват во всем я, — твердо сказал Боканов командиру роты, — ни взвод, ни вице-сержант Сурков не при чем.
Ковалев ошеломленно замер. Что такое? Почему капитан на себя наговаривает? Ведь все дело в Андрюшке и в том, что увлеклись игрой…
— Виноват я, — повторил Боканов, — и готов нести ответственность за то, что не научил их дисциплине.
— И понесете, если понадобится, — вдруг смягчился командир роты и совершенно другим тоном добавил:
— Прошу вас, Сергей Павлович, обратить особое внимание на несение ими службы. Это сейчас чрезвычайно важно.
Едва ушли офицеры, Ковалев помчался в роту. Оттащив в сторону Суркова, восторженно шептал:
— Ты понимаешь, он так сказал, чтобы отвести удар от взвода, не позорить… Он считает, что не научил нас… твою вину на себя принял… Ты должен, Андрей, требовать по уставу… а то подведешь и его и взвод…
Ученики обычно быстро и безошибочно устанавливают высоту авторитета своего воспитателя. Со снисходительным смешком относятся они к безвредным любителям побушевать и покричать; с плохо скрываемой иронией принимают панибратские заигрывания; быстро определяют позеров («треску много, а знания жидковаты»).
Боканова класс любил за щепетильную честность и прямоту, за то, что не было у него «патентованных любимцев» и «беспросветных парий», что не докучал нудной моралью, а надо было — отчитывал поделом, не оскорбительно и как-то очень по-человечески, если даже и повышал голос. Они ценили и то, что Сергей Павлович всегда считался с инициативой и мнением коллектива. Он не давал невыполнимых приказаний и, тем самым, избавлял воспитанников от лишних взысканий. Но зато, если требовал, то делал это настолько разумно, в такой веской форме, что невозможно было уклониться от выполнения — не из-за угрозы наказания, а из боязни утратить доброе отношение воспитателя.
В Боканове ценили внешнюю аккуратность и точность, доходящую до пунктуальности, но не перерастающую в педантизм. Кое-кто, ущемленный его требовательностью, склонен был побурчать, что он слишком строг и суховат, ошибочно принимая за холодность внутреннюю сдержанность, скупость в выражении чувств. Есть люди, сердечные движения которых спрятаны глубоко, люди, которые не умеют вмещать в слова свои сильные и чистые чувства. Это трудно бывает понять детям и оценивается в зрелом возрасте.
Невольно подслушанный сегодня разговор офицеров открыл перед Володей воспитателя с совсем новой стороны, очень понятной и близкой ему. Володя знал, — конечно, и раньше, по своему собственному опыту, что Боканов — сердечен, верит в каждого своего питомца, живет их радостями и печалями. Но что он умеет так самоотверженно стать горой за них перед начальством, так ревностно отстаивать свой взвод, в ущерб самому себе, — это было ново и делало Сергея Павловича в глазах Володи еще выше и дороже.
Через несколько минут после того как Ковалев передал Суркову услышанный разговор, Боканов пришел в роту. Лицо его, как всегда, было спокойно, серые глаза строги.
— Вице-сержант Сурков Андрей, как несет службу наряд? — официальным тоном спросил офицер.
— Все в порядке, товарищ капитан! — вытянулся Сурков.
Ковалев смотрел на Сергея Павловича обожающими глазами. Боканов с удивлением подумал: «Что это он такой взбудораженный?». Володя перехватил взгляд и спохватился. Облачко мальчишеской суровости изменило выражение его глаз.
Боканов кратко приказал Суркову:
