Лара Уильямсон - Мальчик по имени Хоуп
Папы больше нет.
Солнечный свет пытается продраться сквозь деревья и оставляет маленькие лужицы молочного сияния на моих кроссовках. Я падаю под дерево недалеко от папиного дома. Вернее, недалеко от места, где был папин дом. Откуда-то изнутри меня вырываются безумные рыдания, я зарываюсь носом в ладони и пытаюсь сдержать слезы, но они льются у меня сквозь пальцы.
Как папа мог оставить меня вот так?
Вопрос вертится у меня в голове, как юла. Мне так хотелось быть нужным папе, что я поверил в то, что это может случиться. Я позволил своей мечте вырасти в большое дерево, которое заполонило всю мою душу. Похоже, за его ветвями я ничего не мог разглядеть. Я вытираю нос рукавом и касаюсь пальцами древесного ствола за спиной. С папиным деревом была только одна проблема: у него не было корней. И без них я остался ни с чем.
Я лежу, весь изломанный, похожий на треснувшую раковину улитки. Надо мной смыкаются корявые ветви деревьев и шелестят колючие кусты. Там, за лесом, солнце опускается все ниже, набрасывая на меня длинные тени. Я сворачиваюсь в комок и так высоко поднимаю колени, что мог бы поцеловать их, если бы захотел.
– Что я сделал не так? – шепчу я в землю. – Что я сделал для того, чтобы ты забыл меня? Ты лишил меня папы. Он был нужен мне больше всего на свете. Это был последний пункт из списка святого Гавриила, и теперь мне придется его вычеркнуть. Папа, это ты виноват. Возвращайся и будь мне папой. Возвращайся и люби меня.
Мне нужен папа.
После этого я не помню ничего. Только полное спокойствие. Время от времени с пыхтением проезжает поезд, и я слышу, как он высасывает воздух из города, но больше ничего. Потом я кричу: «Помоги мне понять», и выходит так громко, что я не верю, будто эти звуки вырываются из меня. Птицы с криком устремляются ввысь, подальше этого сумасшедшего зверя, что прячется в их лесу.
И только когда мои легкие не выдерживают напряжения, мое смятение ослабевает. Я затихаю, сдувшись, как лопнувший воздушный шар. Присаживаюсь и откидываю голову на дерево.
– Дэн! – Я слышу, как кто-то зовет меня по имени. – Я здесь.
Шаги становятся все ближе, и я слышу, как кто-то пыхтит, затаскивая грузное тело на Холм скейтбордистов.
– Я тут, – шепчу я, совершенно обессиленный. – Я здесь.
Слова затихают у меня на губах.
– Слава богу. – Большой Дейв садится на корточки рядом со мной и прижимает к себе; я его не отталкиваю. – Мы так волновались за тебя. Я волновался. Думал, что ты сбежал.
– Куда мне бежать?
– Даже если бы и было куда, все равно твое место рядом с нами. – Большой Дейв выпускает меня из объятий, но продолжает смотреть в глаза. – Я знаю, что никак не могу облегчить твоих страданий, но если ты хочешь грустить, то приходи грустить к нам, не оставайся в одиночестве. Мы тут, мы хотим помочь, Дэн. Мы всегда рядом.
– Я так хотел, чтобы у меня был папа, а теперь я его потерял, и он никогда не вернется.
У меня текут слезы, и мне приходится слизывать их языком и притворяться, будто ничего не случилось. Но притворяться не получается: слезы текут, не переставая. Просто целые реки бегут по моему лицу.
– Я не могу заменить тебе папу. – Большой Дейв стирает мои слезы большим пальцем. – Но, сын, если хочешь, то я всегда тут.
Сын!
Большой Дейв назвал меня сыном.
Тихий ветер шелестит в деревьях, и зеленые листья осыпаются нам на головы. Большой Дейв встает и протягивает руку; лучик позднего солнца освещает волоски на его руке. Я тяну к нему пальцы. Мы касаемся друг друга, и его ладонь, мягкая, как теплый заварной крем, поднимает меня вверх. Когда я не мог разглядеть лица во сне, то думал, что рука принадлежит папе, но это было не так. Большой Дейв с улыбкой наклоняется ко мне.
Мама ждет нас на пороге. В одной руке у нее Фэйс, а в другой – Хоуп. Я разжимаю ладонь Большого Дейва и бегу к ней, попадая в четырехкратные объятия. Она склоняется ко мне и говорит, что ей очень жаль. И что если мне захочется поговорить, то я всегда могу к ней обратиться.
– Я так хотел, чтобы папа поговорил со мной, и теперь этого не случится никогда.
– Я понимаю. – Мама подталкивает меня в дом и укладывает близняшек. – Я уже говорила тебе, что он любил тебя, и до сих пор придерживаюсь такого мнения. Возможно, он не любил тебя так, как тебе бы хотелось, но это не значит, что любви не было. Я видела, как он держал тебя, и видела в его глазах любовь.
– А можно ли ее отключить? – Я вглядываюсь в мамино лицо, надеясь разглядеть там правду.
– Не думаю, что можно. Не по-настоящему. Не до конца.
Большой Дейв собирается уходить, но я его останавливаю:
– Пожалуйста, останься. Ты тоже часть семьи. – Он останавливается, подходит и садится рядом. – Мам, – я поворачиваю к ней лицо, – однажды, когда я сидел на ступеньках, папа прошептал мне: «Прощай». Но я-то с ним не попрощался, и мне очень, очень этого хочется.
– Я не уверена, можно ли нам на похороны. Будет немного странно, туда ведь придет его новая семья. Возможно, мы придумаем какой-нибудь другой способ с ним попрощаться. Ты можешь посадить дерево.
Я прикусываю губу:
– Нет, я думаю, у папы и так достаточно деревьев.
– Если не хочешь ничего сажать, можем пойти на пляж, и ты напишешь его имя на песке. Или назовешь в его честь звезду.
– Спасибо, но и запоминать папу как звезду мне тоже не хочется.
Большой Дейв встает с кресла и исчезает наверху. Я слышу, как он копошится в моей комнате, потом падает какой-то предмет, и Чарлз Скаллибоунс разражается лаем. Дверь комнаты хлопает, и шаги Большого Дейва грохочут, когда он спускается обратно.
– Вот, – говорит Большой Дейв. – Идеальный способ попрощаться.
Он протягивает мне коробку, и я киваю.
Я точно знаю, что он хочет сказать.
Двадцать восемь
Дорогой папа!
Я ведь могу называть тебя папой? Это звучит немножко странно, но звать тебя Малкольмом было бы еще более странно. Поэтому папа – так папа. Мама говорит, что ты навсегда останешься моим отцом, и только это имеет значение. Мы связаны узами крови, это тоже мама говорит. Я не могу избавиться от своей крови, если только меня не укусит вампир. Ничто не может поменять этого факта. Даже смерть, о которой ты знаешь больше меня, не поменяет того, что мы – отец и сын. Мама права. Как и обычно, но я ей этого не говорю.
Еще я знаю, что у тебя есть другой сын по имени Джереми. Мама сказала, что это ребенок Грудастой Бэбс от предыдущего брака. Я не ревную. Когда-то я ему завидовал. Но теперь я понимаю, как мне повезло, что ты был со мной целых семь лет. Ему досталось только четыре года, и, по-моему, это грустно.
Я все еще храню медвежонка, которого ты подарил мне, когда я потерялся. Несколько лет назад маме пришлось заново набить его, потому что я так сильно сжимал игрушку, что у нее лопнул живот. Там, где я плакал ему в лапы, остались пятна. Вот и все, что у меня осталось. Я буду беречь этого медведя. Я хотел рассказать тебе про него, потому что это важно.
А еще для меня важно понять, что же у нас пошло не так. У меня есть вопрос, и я собираюсь задать его Вселенной в надежде, что ты можешь меня услышать. Ты любил меня до самого конца? Мама говорит, что да. Я хочу ей верить, но как можно знать наверняка? Как я могу знать наверняка?
Пока что я решил верить, что каждый год ты подписывал мне открытки на день рождения, но не решался отправить, потому что чувствовал себя виноватым. Где-то в мире лежит стопка открыток с моим именем. Может, лет через пятьдесят кто-нибудь их найдет, и я обнаружу в почтовом ящике целую груду конвертов. Ты знал, что так иногда бывает? Я читал, что некоторые открытки доходили до адресатов аж через пятьдесят лет. Даже когда я буду древним дедом и весь облысею, все равно эти открытки будут для меня важнее всего в мире.
Мне грустно, и я попытался зарисовать каплю на листе, сделав из нее чудовище. По-моему, неплохо получилось. Недавно мне поставили пять с плюсом за рисование.
Папа, я не думаю, что ты плохой человек. Этого просто не может быть. Если сказать, что ты плохой, то получается, что и я тоже плохой. Потому что я часть тебя. Теперь я составлю список, потому что на оберточной бумаге писать нелегко и у меня разболелось запястье. Жаль, что нельзя напечатать его – надо писать от руки, иначе не сработает. Ладно, забудь. Вот список.
БОЛЬШОЙ СПИСОК ГРУСТНЫХ ВЕЩЕЙ
Ты не сказал мне, что умираешь. Жаль, что не сказал. Я хотел попрощаться. Это теперь ранит меня больше всего. Когда я делаю вид, что умираю, то зову всех в комнату и этим, знаешь, хрипловатым голосом сообщаю, как я люблю (или не люблю) каждого из них – в зависимости оттого, кто больше действовал мне на нервы в последнее время.
Очень важно говорить, что любишь кого-то. Тебе следовало сказать мне это хотя бы раз. Я собираюсь всем говорить, что люблю их. За исключением Грейс.
Она и так знает, что я нормально к ней отношусь, потому что присматриваю за ней. Я рассказал ей, как тогда, уже давно, увидел в переулке Стэна. Он стоял за «Бригадой Жарки», и язык у него был в горле у незнакомой девчонки. Я не сразу понял, что это он, но в итоге пушок над губой его выдал. Грейс была очень довольна, что я сообщил ей об этом, и сказала, что не так уж это и плохо – иметь брата, который может увидеть то, чего не видит она. Она дала мне два фунта за мои старания, и я потратил их на крем для Фэйс и Хоуп. О них я позже еще расскажу. Это было единственное, на что у меня хватило денег в магазине, и я подумал, что это подарок, который окупится. Так что, как видишь, я знаю разные способы сказать людям, что люблю их.
