Елизавета Кондрашова - Дети Солнцевых
Взяв из рук Вари пакет, она развернула его и, приоткрыв ее карман, опрокинула туда все, что было в бумаге, а потом, оправив ей передник, еще раз поцеловала:
— Ну, что за беда, в самом деле! Всем детям доставалось, когда они были маленькие! Если бы ты была большая девочка, ну, хоть бы десяти лет, — тогда другое дело, конечно. И потом, ведь все знают, что гадкого ты ничего не сделала, а что ты бедовая, — у-у-у какая! — это и все знают, и ты лучше всех. Ведь рассуди так, по совести, беспристрастно: можно было тебя за такую шалость по головке погладить?
— Я и не прошу, — вскинула на нее глаза Варя.
— Еще бы! — засмеялась девушка. — Ведь вот ты какая! Тебе обидно, что так случилось, а каково Якуниной, Леночке, которая вывихнула себе руку и теперь должна три недели в лазарете сидеть? Посмотрела бы ты еще на Вареньку, твою любимицу: у нее все лицо разбито, синяк на лбу, огромная ссадина на подбородке, показаться никуда нельзя, все по твоей милости… А они не плачут. Что же делать, если так случилось.
— Что ж? — сказала Варя. — Если б я разбила себе лицо и вывихнула руку, я бы тоже не плакала, а то…
— Ну что: а то?… Все пустяки! И то пустяки, что ты бы не плакала. Я не поручусь за себя саму, что не заплакала бы. Будь ты молодцом!.. Что хмуришься?… Все пройдет, до свадьбы заживет. Кушай. Шоколад — отличный! Прянички — свежие! Как подумаешь о них только, слюнки текут…
Варя подняла на девушку глаза и улыбнулась.
Девушка кивнула ей ласково головой и отошла успокоенная.
Катя в этот день встала рано утром, до звонка. Она всю ночь не могла уснуть. Происшествие с Варей, как кошмар, не давало ей покоя. Как ей помочь? Что сделать, чтобы избавить ее от беды? «Я ничего не могу, не умею как-то взяться, — думала она с отчаянием. — Не сумела даже заступиться за нее там, где бы можно было. Ведь это такое несчастье, такое страшное несчастье!.. Если мама об этом узнает, это ее убьет… Варя говорит, что она не останется здесь, что она будет просить Александру Семеновну взять ее… Да и как ей оставаться после этого!..»
Думая это, Катя торопливо одевалась. Через пять минут после звонка она, уже совсем одетая, вошла в младший дортуар. Варя спала спокойным сном. Бунина одевалась у своей постели. Увидев вошедшую в дортуар Катю, она отвернулась и сделала вид, что не заметила ее прихода.
Катя подошла к постели сестры и разбудила ее. Варя послушно встала, дала себя одеть и, взяв книгу, села на табуретку у своей постели и стала повторять урок, который надо было сдать первым в этот день.
На первой рекреации Катя все время ходила с сестрой.
У нее было так тяжело на сердце, что она, видя несчастное лицо сестры и понимая, что та должна была чувствовать, старалась все время говорить с ней о посторонних вещах. За уроками потом она думала и передумывала, чем бы, по крайней мере, развлечь, если не утешить ее.
Наконец перед вечерней рекреацией она поспешно перерыла свой пюпитр и отобрала несколько безделушек, которыми Варя любила играть, когда приходила к ней, и положила их себе в карман. Стоя в ряду с ломтем хлеба в руках, она не могла дождаться, когда наконец хлеб будет съеден и разрешат прогулку. Как нарочно, на этот раз хлебу конца не было.
Когда наконец классные дамы одна за другой произнесли: «Promenez vous! [96]» — Катя, рискуя получить выговор, пошла прямо к маленькому классу. Но девочку остановила классная дама и велела ей отнести наверх, в свою комнату, кипу тетрадей, перевязанных тесемкой. Катя исполнила поручение и бегом вернулась в залу.
Еще издали она увидела, что Варя ходит не с Нютой, как обычно, а с Таней Гроневой, и что обе девочки весело о чем-то болтают. Когда она подошла к ним, Варя от души смеялась и не заметила приближения сестры. Катя не верила своим глазам и ушам.
— Ва-а-ря! — сказала она не то с укоризной, не то с удивлением.
Варя подняла глаза на сестру, сконфузилась, но тотчас же оправилась и, взглянув ей прямо в лицо, спросила вызывающим тоном:
— Что?
— Ты чего вдруг так развеселилась? — спросила Катя тихо.
— Не все же плакать! — тряхнула головой Варя. — Да и не о чем, по правде… Разве человек виноват, если его вдруг, ни с того ни с сего, бешеная собака укусит?
И Варя тотчас же заговорила очень живо:
— Знаешь? Таня говорит, что она, то есть не она, Таня, а Бунина, на собаку ни капельки не похожа, потому что собака — животное благородное, а что она бешеная жаба. Я ее спрашиваю, где она видела бешеную жабу, а она рассказывает всякие глупости…
Катя молча шла рядом с сестрой и, казалось, не слушала ее болтовни…
— Я тебе принесла… Впрочем, потом, — сказала она.
— Хорошо, лучше потом, — согласилась Варя, прижимаясь к Тане Гроневой и шепча ей что-то на ухо.
Катя сделала еще несколько шагов, потом, простившись как-то сконфуженно с маленькой сестрой, отошла к своему классу. «Что это с ней? — думала она. — И как это она вдруг… Смеется, как ни в чем не бывало… Конечно, для нее, собственно, это лучше, но… ведь надо не иметь стыда… Она уж большая, понимает… Может быть, она нарочно, чтобы скрыть? Или она видит, что меня это так мучает? Так было страшно за нее… а ей ничего… смеется…» И Катя не знала, — радоваться ей происшедшей в сестре перемене или огорчаться.
Прошла неделя, другая, и все было забыто. О последней истории и помину не было. Все пошло по-старому, только Варя за последние дни так сдружилась с Таней Гроневой и Зоей Горошаниной, что ни на кого более не обращала внимания.
Три девочки почти не расставались. Они помогали друг другу во всем: делились гостинцами, перьями, линовали друг другу тетради, во время рекреаций вместе гуляли, по вечерам вместе готовили уроки и спрашивали их друг у друга. В особенности Таня пришлась Варе по душе; Зою Горошанину она тоже полюбила, как друга.
Бунина после полученного от начальницы и инспектрисы внушения стала совсем другой. Она мало покрикивала; особенно ласково обращалась с некоторыми из воспитанниц; безо всякого внимания, равнодушно смотрела на других и с полным пренебрежением относилась к Варе Солнцевой.
Уже несколько дней кряду стояла ясная, морозная погода. Снег в саду и на дворе лежал такой чистый, белый, блестящий. Средняя аллея в саду была так хорошо расчищена и посыпана песком. Мостки были уже настланы. Все так и манило на прогулку, и воспитанницы с нетерпением ожидали разрешения выйти подышать свежим воздухом.
— Сегодня нас поведут гулять! — сказал кто-то за столом старших.
Менее чем через минуту это известие облетело все столы.
— Гулять! Гулять! Вот прелесть-то! Слава Богу! — слышалось отовсюду.
— Правда, что нас поведут? — спрашивали у классных дам и пепиньерок не особенно доверчивые и, получив подтверждение, присоединяли свои восторги к громким возгласам остальных.
Воспитанницы спешили с обедом, а после обеда все шли особенно торопливо, и никто не обращал внимания на то, что линия, обычно прямая, тянущаяся как по ниточке, на этот раз изгибалась самыми затейливыми зигзагами.
— По номерам, по номерам подходить! Не толпиться! Пятнадцатый номер! Кто пятнадцатый? Да поторопитесь немножко! А вы куда? Не успеете, что ли? — слышится в одном конце, у одного из длинных ясеневых шкафов.
— Кто кашляет — остается! — кричит классная дама, отмахиваясь от нескольких девочек, осаждающих ее. — Нет, нет, и ты не идешь! Как сироп принимать, ты кашляешь; а гулять идти, нет. Прошу покорно, без отговорок. И ты тоже, и не проси, остаешься, остаешься! Одна из вас должна остаться с больными, — обращается она к пепиньеркам.
Воспитанницы суетятся, как пчелы в улье. Здесь им раздают салопы, там шапочки, сапоги. Они одеваются, помогают менее ловким, и через четверть часа все чинно, по классам, парами уже выходят с маленького подъезда во двор, оттуда по мосткам на садовую площадку и по аллее — опять на площадку, опять по аллее, идут скоро-скоро, точно бегут.
Через полчаса, освеженные, разрумяненные, веселые воспитанницы возвращаются в комнаты, живо сбрасывают у шкафов свои байковые салопы, тотчас же убираемые и развешиваемые дортуарными горничными в шкафы по номерам, сдают шапочки и сапоги и вбегают в залу, принося с собой запах холода и свежести. В этот день чинной прогулки не получается.
— Двигайтесь, двигайтесь! Маленькие, бегать! Согреваться! — покрикивают дамы.
В зале происходит что-то необычайное. Говор, крик, шум, смех, взвизгивания. Маленькие догоняют друг друга, средние топчутся на одном месте, делая вид, что тоже бегают, старшие ходят очень быстро по двое и по трое взад и вперед.
В одном углу собралась кучка любопытных. Все они обступили кого-то, и каждую секунду раздаются громкие восклицания.
— Ах, душка! Прелесть! Смотрите, вот эти бутоны! А незабудочки! Живые! Сорвать хочется! Нет, вот это смотри!
— Глашенька! Ангел! Вот золотые руки! Сколько времени вы это вышивали? — спрашивает вдруг кто-то.
