Редьярд Киплинг - Пак с Волшебных холмов
Переправа «эльфантов»
Песенка младшего Хобдена по прозвищу ПчелкаЗагудели пчелы, золотые пчелы:
«Отчего наш пасечник ходит невеселый?
Если не расскажет, что творится с ним, —
Меду для продажи больше не дадим!»
Не утаит невеста
От верных пчел своих,
Взошло ли к свадьбе тесто,
Доволен ли жених.
Все как есть, все подряд
Скажет без утайки —
А иначе улетят
Пчелы от хозяйки.
Крестины ли, поминки
Случаются в селе —
Старушка по-старинке
Шепнет о том пчеле:
Про детей, про гостей,
Где какие толки —
Ведь до всяких новостей
Любопытны пчелки.
Не стойте в поле голом,
Когда грохочет гром,
Не подходите к пчелам
Иначе как с добром.
Там, где врут, пчелы мрут,
Там, где злятся, – вянут.
Будь им рад, будь им брат,
Пчелы не обманут!
Едва стало смеркаться, как теплый сентябрьский дождик заморосил над сборщиками хмеля. Матери покатили из садов детские коляски, корзины были убраны, подсчеты закончены. Юные парочки раскрывали по одному зонтику на двоих, возвращаясь домой, и одинокие пешеходы посмеивались, глядя им вслед. Дан и Уна, собиравшие хмель после школы, отправились поесть печеной картошечки на хмелесушилку, где старый Хобден со своей охотничьей собакой Бетти жил и орудовал уже целый месяц.
Они устроились, как обычно, на застланной мешками койке перед печью и, едва Хобден поднял заслонку, уставились как завороженные на раскаленное ложе углей, мощным жаром без пламени дышавших в печные своды.
Старик не спеша подложил еще пару кусков угля, уверенно пристроив их на нужное место, не глядя протянул руку назад и, когда Дан вложил несколько картошин в его похожую на железный совок ладонь, тщательно рассовал их между углями, постоял еще несколько мгновений, вглядываясь в огонь, – и опустил заслонку. После яркого света топки сразу же показалось темно, и он зажег фонарь со свечой. Так бывало каждый раз, и дети любили этот заведенный порядок.
Пчелка, сын Хобдена, парень малость не в себе, но умевший лучше всякого обращаться с пчелами, бесшумно, как тень, проскользнул в дверь. Они заметили его появление лишь по тому, как Бетти оживленно замотала обрубком хвоста.
Снаружи кто-то громко запел под моросящим дождем:
Старушка миссис Лейдинвул уж год, как померла,
Но, услыхав, что хмель созрел, сдержаться не смогла:
– Только один человек на свете умел так горланить! – воскликнул старый Хобден, живо оборачиваясь.
«Ребята, с кем рвала я хмель, свежа и молода,
Все нынче на уборке, и я пойду туда!..»
Дверь распахнулась и…
– Ну и ну! Видно, не зря говорят, что уборка хмеля даже мертвого вытащит из могилы! Ты ли это, Том? Том Башмачник! – воскликнул старик Хобден, опуская фонарь.
– А то кто же! Иль ты глазам своим не веришь, Ральф? – Незнакомец перешагнул порог и вошел. Он был дюйма на три выше, чем Хобден, голубоглазый, загорелый гигант с седыми бакенбардами. Они пожали друг другу руки, и дети слышали, как мощно скрипнули их жесткие ладони.
– А хватка у тебя не ослабла, – заметил Хобден. – Помнишь, как тридцать или сорок лет назад ты проломил мне башку на ярмарке в Писмарше?
– Всего лишь тридцать; и не стоит считаться, кто кому что проломил. Ты тоже не худо отблагодарил меня жердиной. Как же мы в ту ночь добрались домой? Вплавь?
– Да так, как фазан попал Джеку в карман, – немножко везения, немножко волшебства. – Плечи Хобдена затряслись от смеха.
– Значит, ты не забыл свои невинные лесные прогулки? Немножко промышляешь этим? – Гость изобразил выстрел из ружья.
Хобден ответил быстрым жестом руки, как бы ставя заячий силок.
– Да нет. Вот все, что мне осталось. В старости что можется, то и хочется. А ты что поделывал столько лет?
– Был я в Дувре, был я в Лидде —
Всю я Землю перевидел!
– весело отвечал Том. – Думаю, что знаю старушку Англию не хуже других прочих. – Он повернулся к детям и заговорщицки им подмигнул.
– Держу пари, ты наслушался разных небылиц, – сказал Хобден. – Был я однажды на ярмарке в Уилтшире. Заговорили мне там зубы и обдурили на пару рукавиц.
– Поболтать везде любят. А ты здорово приклеился к своему краю, Ральф!
– Старое дерево сдвинуть – значит погубить, – усмехнулся Хобден. – А мне помирать хочется не больше, чем тебе размяться сегодня вечерком с лопатой и прессом для хмеля. Что, верно?
Верзила оперся спиной о круглый столб сушильной печи и развел руками:
– Могу пойти к тебе в работники, Ральф!
И они без лишних слов прогремели по лестнице наверх. Слышно было, как их лопаты скребли по дну сушилки, переворачивая сохнущий хмель, и скоро весь дом заполнился сладким, снотворным ароматом.
– Кто это? – шепотом спросила Уна у Пчелки.
– Знаю не больше вашего, – улыбнулся тот, оттопыривая губу.
Голоса наверху о чем-то говорили и смеялись наперебой, тяжелые шаги гремели туда и сюда. Потом сквозь дырку пресса в потолке просунулся «карман» – мешок для хмеля, который быстро стал пухнуть и толстеть, нагружаемый сверху лопатами. «Клак!» – сработал пресс и превратил рыхлый хмель в крепкий «пирог»…
– Полегче! – раздался голос Хобдена. – Мешок лопнет, если ты будешь так наваливать. Глисоновский бык и то ловчей тебя, Том. Шабаш! Пойдем посидим у огонька.
Они сошли вниз, и, пока Хобден открывал заслонку и проверял, испеклась ли картошка, Том Башмачник сказал, обращаясь к ребятам:
– Покруче ее солите. Тогда догадаетесь, из каковских я буду.
И он опять подмигнул, и опять Пчелка засмеялся, а Уна недоуменно взглянула на Дана.
– Я-то знаю, из каковских, – проворчал старик Хобден, нащупывая картошку в золе.
– Знаешь, и ладно, – одобрил Том и негромко добавил у него за спиной: – Некоторые из наших терпеть не могут лошадиных подков, или колокольного звона, или проточной воды… Кстати, о проточной воде, – он повернулся к Хобдену, который как раз кончил возиться в печи. – Помнишь большой разлив в Робертсбридже, когда подручный мельника утонул прямо посередь улицы?
– А как же! Помню… – Хобден присел прямо на кучу угля возле печи. – Я в том году ухаживал за девушкой из Ромни. Работал я возчиком у мистера Плама, получал десять шиллингов в неделю. А невесту себе нашел на Болотах.
– Удивительное это место – Болотный Край, – молвил Том Башмачник. – Говорят, что мир делится на Европу, Азию, Австралию, Америку и Ромнинские Болота.
– Да, тамошний народ так и говорит. Нелегко мне было уломать свою старуху покинуть родные места.
– А где она жила? Я что-то забыл, Ральф.
– Она родилась в Димчерче, возле Дамбы, – ответил Хобден, держа в руке испеченную картофелину.
– Из Петтов она была или из Уитгифтов?
– Из Уитгифтов. – Хобден разломил картошину и принялся за нее с особой сноровкой человека, привыкшего есть под открытым небом и обходиться без тарелки. – Она сделалась со временем вполне рассудительной, пожив у нас в Вильде, но первые лет двадцать уж такая была чудная, что и не рассказать. И удивительно умела ладить с пчелами. – Он отколупнул маленький кусочек картошки и бросил его на пол.
– То-то и оно! Я слыхал, что Уитгифты – люди непростые, на семь пядей в землю видят, – сказал Том Башмачник. – Не замечал?
– Ну нет! Никаким таким чернокнижьем моя старуха не занималась, – отвечал Хобден. – Правда, она умела узнавать, что сбудется, – по полету птиц, по падению звезд, по жужжанию пчел… И часто по ночам лежала с открытыми глазами – слушала зовы, как она говорила.
– Ну, это ничего не доказывает, – заметил Том. – Все ромнинские – потомственные контрабандисты. Это должно быть у нее в крови – прислушиваться по ночам.
– Понятное дело, – согласился Хобден, улыбаясь. – Правда, мне сдается, что за контрабандистами у нас не надо ходить аж в Болотный Край. Но с ней было другое. Она порой заводила всякую околесицу, – он понизил голос, – толковала об эльфантах.
– Ну конечно. Я слышал, на Болотах в них все верят. – И он кинул испытующий взгляд на ребят, слушавших с широко открытыми глазами рядом с Бетти.
– Эльфанты, – повторила Уна. – То есть эльфы! Понимаю…
– Народ С Холмов, – сказал Пчелка и бросил целых полкартошки в сторону двери.
– Точно! – подтвердил Хобден, подняв указательный палец. – У мальчишки глаза матери, ее слух и нюх. Именно так она их и называла!
– А что ты сам думаешь об этом?
– Да как сказать, – Хобден неопределенно гмыкнул. – Для человека вроде меня, который привык бродить ночью по полям и перелескам, нет никого опасней лесников.
– А если лесников побоку, – настаивал Том. – Я заметил, как ты давеча бросил Добрый Кусок на пол. Ты-то сам в них веришь?
