Наталия Лойко - Женька-Наоборот
Теперь уж держись! Теперь и в колхозе не подкачай. Теперь так и пойдет по закону инерции…
— Дорогие гости, — сказала мама, заглянув на балкон. — Все в сборе, прошу к столу.
За столом пошла череда тостов. Первый, как положено, за виновника торжества. Ели, пили, смеялись. Женя, не роняя достоинства, сначала положил кулебяку на тарелку своей дамы, да так, что ни одна крошка не упала на пышное голубое платье, потом уж обеспечил себя. Женина дама уписывала пухлую кулебяку молча, зато ее мамаша щебетала на всю гостиную. Она сидела рядом с Тимошиным, который оказался сухоньким, желтеньким старичком в франтоватом костюме, и чокалась прежде всего с ним. Ей не понравилось, что Тимошин назвал Женину мать волшебницей-кулинаркой, и она, тоже, впрочем, похвалив заливное и кулебяку, принялась вспоминать вслух «кулинарные опыты нашей милой Надежды Андреевны в нелегкие для нее времена».
Времена, о которых заговорила Касаткина, были нелегкими для всей страны. Женя много слышал о тех далеких годах, знал, как трудно жили его родители. И сейчас болтовня Иркиной матери была просто невыносимой. Болтовня, хохоток, ехидство. Разве не бессовестно смеяться над тем, что мама однажды на радостях закатила для сослуживцев отца настоящий пир. На радостях оттого, что наши войска прорвали блокаду под Ленинградом. Взяла и пустила в ход все пшеничные отруби, полученные по крупяному талону. И нечего смеяться, что печенье из отрубей было замешано на, «помните, той сладковатой смеси, которая называлась суфле и ради которой многие готовы были часами простаивать в очереди». Можно было не сомневаться: супруга Касаткина не входила в число этих многих.
— А кекс у вас из чего был, дорогая Надежда Андреевна, не помню, не то из тертой моркови или, кажется, из турнепса, а? — Все она помнила, эта женщина, презирающая тех, кто не умел устраиваться, как она. — Забыла рецепт паштета, которым вы нас потчевали… Неужели из обыкновенных дрожжей? — И пошла: «обманный» паштет, запеканка «ни с чем»…
Женя вскочил, опрокинул стул. Голова кружилась так, что он и сам чуть было не грохнулся. И вовсе не от вина. Просто не мог разобрать, куда подевалась электробритва, которую он решил немедленно всучить Касаткиной, — пусть забирает обратно! Где бритва? Не сидит же на ней этот важный дядя Тимошин, милостиво дающий возможность отцу каждый вечер гнуть спину?
— Куда девались подарки? — заорал Женя.
Мама встала, схватила его за плечи и старалась вновь усадить.
— Тихо, милый… Все лежит на шкафу. Больше не пей, понял?
Женя увидел свои подарки на том самом месте, где прежде покоился ключ. Увидел ключ в приоткрытой дверце. Ноги ослабли, он сел.
Почему ему, дураку, казалось, что, если ключ, подтолкнуть к самой стене, шкаф так и будет стоять на запоре, пока восьмые классы не уедут в колхоз? Почему у него противно и странно гудит в голове? Почему ему чудится, что приличный прием гостей непременно завершится скандалом?
…Ужин кончился, гости вышли из-за стола. Женя проследовал к умывальнику, подставил под кран голову. Но мысли по-прежнему путались. Ясной была одна: теперь любой из тех, кто толчется в гостиной, может подойти к шкафу и протянуть руку за любой книгой. Умывшись, Женя вернулся, сел неподалеку от шкафа и стал наблюдать, словно бы сквозь туман, как полные руки матери ставят на стол конфеты, домашний бисквит, зубчатые тарелочки с тонкими кружками лимона. В отяжелевшей голове мучительно отдавался непрестанный говор гостей.
Громче всех звучали два очень похожих голоса. Голос и голосок. Мама и дочка Касаткины где-то слева от Жени расписывали Тимошину свой дом. Изумительную коллекцию импортных безделушек, изумительную смородиновую настойку, а также изумительное собрание книг.
Все несчастья всегда проистекают от семейства Касаткиных. Женя не понял, хотела ли Зоя Леонидовна показать Тимошину, как она топко разбирается в литературе, или просто решила похвастать своим умением раздобывать книги, за которыми гоняется вся Москва. Противно тягучим голосом, тем топом, каким она вспоминала об «обманном» паштете и запеканке «ни с чем», она протянула:
— Ирочка, доченька… Подай мне, пожалуйста, вон ту, сверху… Видишь, в красно-золотом переплете.
Не шелохнувшись, следил Женя за тем, как сквозь клубы табачного дыма проплыло голубое Ирино платье, как розовая рука сняла с полки книгу, стоявшую в соседстве с двумя черно-белыми корешками. Кто знал, какие сочинения понадобятся Касаткиной в следующую минуту? Кто мог поручиться, что она не высмеет маму при гостях, если обнаружит, чем «начинен» Шаляпин?
— Это я! — заорал Женя на всю гостиную. Бросившись к шкафу, он вышиб у кого-то из рук папиросу, опрокинул вазочку, полную «Мишек на севере», но это были сущие пустяки. Он потянул к себе книгу, обложка которой запечатлела великого русского певца в роли Бориса Годунова, и стал эту обложку срывать. — Это я… Это я запихал сюда «Путешествие к центру земли»!
При всей своей взвинченности он все же успел подметить ужас, мелькнувший в глазах его матери. Она угадала, поняла что сын ее вор. Однако ужас в тот же миг испарился. Мама спокойно повернулась к столу и стала аккуратно складывать в вазочку рассыпанные по скатерти «Мишки на севере». Между делом она весело проговорила:
— Очередной Женькин розыгрыш! — и беспечным взмахом руки пригласила гостей посмеяться вместе с ней над безобидной проделкой сына.
Кое-кто растерянно улыбнулся, но отец Жени улыбаться не стал. Обычно бледный, он все больше и больше краснел. То ли от выпитого вина, то ли потому, что так же, как мама, учуял правду. Он взял другой том в черно-белой обложке, таким же рывком, как Женя, сорвал обложку и, обнаружив под ней «80 тысяч лье под водой», хватил Женю этими «лье» по самой макушке.
Совершенно зашелся! Позабыл, что дом полон гостей, что в малиновом кресле восседает очень нужный Тимошин, которого следовало очень прилично принять.
31. Бессовестный симулянт
Нынешним вечером уже ничто не могло удивить Женю. Не удивило и то, что на лестнице, на площадке, куда его словно выбросило катапультой, оказались две девочки, поначалу в страхе отпрянувшие от него, а затем, можно сказать, бросившиеся ему на шею.
Вера не начала со своего обычного «ха-ха-ха», она негодующе вскрикнула:
— Выгнали тебя, бедного, да?
Таня Звонкова молча сжала Женину руку да так и не отпустила, когда он, таща ее за собой, ринулся вниз. Вместе с ним прыгала через ступеньки. Женя мчался прочь от дверей, в которых показалось голубое, ненавистное ему платье.
Вера услышала, как Ира, обернувшись к кому-то в прихожей, капризно сказала:
— Оставьте! Я с ним легче справлюсь сама.
Вера поспешила шепнуть:
— Его уже нет! Ха-ха… Удрал вместе с Татьяной.
— Со Звонковой? Вас-то каким чудом сюда занесло?
— По делу. Сейчас объясню… Только, пожалуйста, — Вера умоляюще сложила руки, — очень тебя прошу… Скажи, Женьку просто выгнали или прежде отколотили?
— Да ну их… Вот уж семейка, — сжав ладонями пылающие щеки, Ира приготовилась кое-что выложить Вере, но вдруг заметила на каменном полу лестничной клетки большой плоский предмет, обернутый в грубую, розоватого цвета бумагу. — Твоя покупка?
— Наша. Ему. Моральная поддержка от класса. Ящик со столярными инструментами.
Для Иры это было новостью. Когда затеяли складчину, чтобы сделать подарок несчастному Женьке, ее в это дело не вовлекли. К чему, раз она собиралась к Перчихиным с собственными родителями и собственным дорогим подарком? По правде сказать, девочки Ире даже завидовали: запросто попадет в такой дом! Ведь до сих пор никто из класса, кроме старосты да еще Лиды, не повидал знаменитую Женькину мачеху. А тут еще Петька всех подзадорил: «Она от нас чуть не шкафы начала прятать… Здо́рово было!»
Вот и решили: в классе Женьку только поздравить, поднять его дух. А подарок — на дом! Чтобы выглядело не слишком нахально, отрядили всего двоих. Таню — в виде премии за добросовестное отношение к обязанностям прикрепленной, Веру — из воспитательных соображений. Петька-Подсолнух так и сказал: «Пусть повращается в атмосфере, которая любого излечит от легкомысленного подхода к жизни».
Излечит или не излечит, еще неизвестно. Но как уйти, не побывав в этой немыслимой атмосфере?
— Касаточка, — умильно начала Вера. — Что же там разыгралось, настоящий скандал?
— Изобразить? — С загоревшимися глазами Ира живо нагнулась, с трудом приподнимая увесистый ящик. — Сейчас покажу, как Женька в самый разгар торжества заработал себе по макушке.
— Ой! Ужасно хочется ее посмотреть.
— Макушку?
— Да нет… Женькину мачеху.
— Мачеху?!
