Нина Емельянова - Родники
Когда вошла мама, учительница сказала:
— Замечательная зрительная память, пишет совсем без ошибок. Но нет привычки думать. Рассеивается, смотрит по сторонам и грамматики не знает.
Когда Александра Дормидонтовна ушла, мама спросила:
— Ну, как вы занимались?
— Немножко скучно было, — сказала я.
После урока я пошла гулять во двор.
Мальчики и девочки играли в лапту и позвали меня. Сынишка дворника, Вася, спросил:
— Ну много ты там научила?
— Я пишу, как большая, без ошибок, — важно сказала я. — У меня замечательная зрительная память. Сама учительница сказала.
— А ещё чего она сказала?
Но о том, что ещё сказала учительница, я умолчала.
Вася засмеялся и закричал так, чтобы Александра Дормидонтовна услышала в своей комнате через открытое окно:
— Она всему уже выучилась. Она больше учительницы знает!
И все ребята засмеялись. Я обиделась на них и ушла домой.
В следующий раз я спросила Александру Дормидонтовну:
— А зачем надо учить грамматику?
— Чтобы писать правильно.
— Я и так пишу правильно.
— Ты думаешь, что грамматика тебе не нужна? Ты и так всё знаешь?
Я кивнула головой.
— Ну, нет! — ответила она. — Твое знание — ещё самое, самое маленькое знание. Грамматику надо знать, чтобы быть грамотным человеком. И, главное, надо думать над каждым словом, почему оно пишется так, а не по-другому. Тогда не ошибёшься.
— Я и так не ошибусь!
— Посмотрим! — улыбнулась она.
Но я и на самом деле ошибалась редко. В то время, когда я училась, у нас в азбуке, кроме буквы «е», была ещё буква «ять». Они произносились одинаково: «е», — но одни слова писались через «е», а другие через «ять». Запомнить это было не очень просто. Мне помогала в этом моя хорошая память. Когда я читала сама, я легко запоминала, как пишется каждое слово. Если книгу кто-нибудь читал вслух, мне надо было несколько раз услышать, чтобы запомнить рассказ или стихотворение, но, увидев стихи своими глазами, прочитав их раз или два, я запоминала их наизусть и всегда потом помнила, как они расположены на странице, помнила самую форму строк и картинку, если она была нарисована.
Когда мне случалось делать ошибку, я говорила Александре Дормидонтовне:
— Я знаю, как писать, только на минутку забыла. Ошибка вышла нечаянно.
— Ты не думаешь, — отвечала она, — ты рассеянная, ты хочешь поскорей убежать играть.
— Но правда же, я нечаянно…
— Ошибок никто не делает нарочно. Все ошибки делаются нечаянно. Думай, когда пишешь, а ты «разойдёшься» и летишь без оглядки, не думая. — Она говорила серьёзно, но глаза её смеялись.
До экзамена оставался месяц. Каждый вечер мама спрашивала, выучила ли я заданные мне уроки. Она боялась, вдруг я не выдержу экзамена в первый класс и надо будет учиться лишний год. До революции в школу за учение надо было платить, а отец мой зарабатывал немного.
Но я уже полюбила наши занятия с Александрой Дормидонтовной и старалась учиться. Я так спешила на уроки, что приходила раньше времени. После уроков я бежала во двор и рассказывала девочкам:
— Меня сегодня Александра Дормидонтовна похвалила. Не веришь, спроси у мамы. Вот сколько я выучила! — И читала наизусть «Песнь о вещем Олеге».
Наконец меня повели в прогимназию держать экзамен в первый класс. На дорогу Александра Дормидонтовна сказала мне:
— Не будь рассеянной. Думай.
В большом белом зале висела в углу тяжёлая икона в золочёной ризе. Паркетный пол блестел квадратиками. Из зала в коридор мимо портрета царя навстречу мне шла прямая женщина в синем платье с высоким воротником.
Я пробежала мимо неё и поскользнулась на блестяще натёртом полу. Быстрым и жёстким движением она схватила меня за руку.
— Девочка, — сказала она строго, — ты не дома и не на улице.
Она смотрела холодно и недружелюбно. Сердце у меня сжалось.
— Ну как? — спросила Александра Дормидонтовна.
«Неужели она будет учить нас?» — подумала я со страхом. Мне вспомнилась строгая и добрая Александра Дормидонтовна. Да, видно, в школе не всё будет радостно и ясно.
Первый экзамен по русскому устному языку я выдержала отлично. Даже с грамматикой обошлось хорошо. Рассказала, в каких словах пишется «ять», прочитала стихи Пушкина «У лукоморья дуб зелёный».
Потом в большом зале посадили за парты двадцать девочек с заплетёнными косичками и с чисто вымытыми ушами и руками. Перед нами положили листочки линованной в косую полоску бумаги.
Учитель вышел к столу перед партами и начал диктовать сухим, скрипучим голосом:
— «Липа — прекрасное дерево нашей средней полосы. Ли-па пре-крас-ное де-ре-во…» Написали?
Слова были такие лёгкие, они так хорошо писались на бумаге, словно сами собой. Как говорила Александра Дормидонтовна, я «разошлась» и не думала, как и что пишу.
Учитель диктовал дальше:
— «Из ли-пы де-ла-ют-ся раз-ны-е кра-си-вы-е по-дел-ки…» Написали?
Когда диктант кончился, у нас отобрали тетрадки и отпустили домой. Девочки боялись, что наделали ошибок, и наперебой спрашивали друг друга:
— Как ты написала «делаются»: через «е» или через «ять»?
Слово «делаются» писали в то время через «ять». Я шла, подпрыгивая, домой, потому что ни в одном таком слове я не написала «е» вместо «ять».
Во дворе меня встретила Александра Дормидонтовна.
— Ну как? — спросила она.
— Всё написала верно, — ответила я весело. — И «ять» везде верно поставила и мягкий знак… А по устному я читала рассказ Толстого «Булька». А наизусть говорила…
— Погоди, погоди, — остановила меня учительница, — скажи мне диктант по слогам.
— «Ли-па — пре-крас-ное де-ре-во…», — начала я. — «Прекрасное» написала через «е».
— Почему?
— Так! — Я спешила уверить Александру Дормидонтовну, что не сделала никакой ошибки.
— «…Из липы делаются разные красивые подделки…» «Делаются» написала через «ять», «подделки»…
— Постой-ка, ты говоришь, «подделки»?
Я кивнула.
— Но ведь совсем не «подделки», а «поделки». Ничего из липы не подделывают, а поделок из неё действительно много. Не надо было писать два «д». Вот ты и сделала ошибку.
Соседние девочки и мальчики стояли вокруг и слушали.
— Вот так замечательная зрительная память! А ещё хвасталась! — крикнул Санька.
— Ну, память памятью, а думать надо было. Сама виновата, — сказала учительница.
В первый класс меня всё-таки приняли. Когда я прибежала домой с радостной вестью, мама повела меня к Александре Дормидонтовне. В комнатке у неё было много цветов и книг.
— Большое вам спасибо за дочку, — сказала мама.
— Ну что вы! — улыбнулась учительница. — А всё-таки ошибку она сделала.
— Только одну ведь, — сказала я.
— И одной ошибкой можно испортить весь диктант, — ответила Александра Дормидонтовна. — Иногда одна ошибка меняет всю жизнь. Но это тебе ещё не страшно. Беги играй.
Сюрприз
Удивительное чувство испытываешь, стоя у окна вагона. В открытое окно легонько задувает ветерок, обвевая горячие щёки, а перед глазами всё время поворачивается земля и показывается мне со всех сторон. Вот мы проехали мимо красного кирпичного здания станции, и высокая «водокачка», как говорит мама, начала обходить вокруг этого здания: она двигается очень ясно в правую сторону, описывает четверть круга и вдруг скрывается за зелёным бугром.
Всё вокруг меня движется: быстро катятся вагоны, отбегает назад пыльная дорога, и хотя лошадь, запряжённая в телегу, бежит рядом с поездом в одну сторону, она всё-таки вместе с телегой отстаёт, отстаёт… и уходит назад. На узких чёрных полосках земли там и тут видны люди: вот крестьянин шагает за плугом, держась за него обеими руками, и кажется, что это не лошадь тащит за собой плуг, а человек двигает перед собой поблескивающую белым светом сталь. Вот бегут два мальчика, и за ними торопится кудлатая собачка с завёрнутым на спину хвостом. Не успеваешь вглядеться, а уже открывается новая картина: к поезду выбегает роща, насквозь светлая, прозрачная, и тонкая берёзка на ветру вся стремится навстречу нам, и каждый листочек её блестяще-новый, словно только что родился…
Земля всё развёртывается и развёртывается, невозможно отвести глаз от зеленых откосов, по которым высыпали первые весенние цветы, от маленьких серебряных речек, от переездов, где стоит, ожидая, пока мы проедем, сторож с зелёным свёрнутым флажком.
Он держит флажок перед собой, как свечку в церкви, а сам смотрит на пробегающие вагоны, и мне кажется, этот дядя с прямыми седыми усами, наверно, замечает, что мы с мамой сидим у окна нашего зелёного вагона и едем. Как же иначе? Это же всё устроено для того так замечательно, чтобы перевезти нас на какую-то неизвестную мне станцию — Анну, о которой мама говорит с ласковым блеском глаз, и, когда она спокойно отвечает мне на мои вопросы: «Приедешь — увидишь», — губы её складываются в улыбку. И, хотя в поезде едет много разных людей, я всё-таки уверена, что сторож именно для нас держит свой весёлый зелёный флажок.
